Страница 5 из 6
-- И пошел в охранное? Стукнул стакан о стакан.
[27//28]
-- Что же, что охранное. Они тоже народу дурного не хотят. Они народа не касаются. Их забота одна, чтобы потрясения не было, от потрясения и охраняют. От нарушителей. Это разве худо? Какой в нем, нарушении толк?
-- Как кому. Кому и убыль, а трудовому народу...
-- Да брось ты слова говорить. Трудовой народ! Он сам по себе на бунт не пойдет. Мужику землицы надбавь, палогу сбавь, он тебе на века в пашню уйдет, по плечи по самые, с места не сдвинешь. Рабочему тоже много не.надо: двугривенный в день накинул, он И доволен. А ежели, да рубль? Американцы накинули ж, кому от этого дурно вышло? Живут душа в душу: и хозяин, и рабочий своим домком. Вот и у нас надо, чтобы так. К этому я и держу. Это, я тебе скажу, путь правильный. А так, чтобы ни у кого ничего, общежитие социалистическое, -- это интеллигенция придумала, беспорточная: не на чем стоять, окроме, как на голове. И кличку какую придумали: "пролетариат": слово-то, слышь, картавое, еврейское слово, ты уж меня прости, Мартын. Мы ведь с тобой, как братья родные, даром, что ты еврей, а я -- поп. "Пролетариат", таким словом собаку звать, не рабочего православного.
-- Нам с тобой, Гапон, не о социализме спорить.
-- По мне, хоть не спорь, ты ж затеял. Фырчишь-- "охранители!" А спор, действительно, ни к чему. Ихнее дело, все равно в проигрыш пошло. Брось крутиться, Мартын. Крутить не будешь, -- счастье найдешь.
-- Каким способом?
[28//29]
-- Они тебя шибко боятся, Мартын. Не сказать, как боятся. Я им про тебя такого насказал... Цену набил. Вот это, говорю, нарушитель! Деньги хорошие дадут, если пойдешь.
-- Своих выдавать?
-- Опять ты об этом! Кого выдавать-то, террористов? Какой от этого народному делу из'ян? Дела их какие? Убьют губернаторишку какого, -- другого поставят. Казне не все равно, кому деньги платить? Только что замешательство от них, кровь, а толку нет. Ты вот о предательстве давеча, так это разве предательство-- боевика выдать? Это -- кровь спасти!
-- Одну спасти, другую пролить... С выданным-то что будет?..
-- А ничего не будет,-- торопливо перебил Гапон.-- Ты, как сообщишь, и их предупреди: так, мол, и так, слежка по сведениям, тикай, братцы! Охранное противу не будет: им главное, чтобы покушение расстроить, а не то, чтобы человека какого загубить.
-- Кривишь душой, поп. Вон и глаза в глаза-то не смотрят. Кривишь. Знаешь, что повесят!
-- Ну, а ежели и повесят?--вызовом просипел гапо-новский голос.-- На то он и шел, на то и обрекся. Тут губительства нет. А только я тебе говорю, вешать не будут. Зачем им?
-- Ежели бы так, ты бы мне по-иному говорил. Денег бы не сулил.
-- Денег? Бога побойся, Мартын. О деньгах не я заговорил первый. Когда я тебе открылся, что ты мне первым словом сказал: "Сколько?"
[29//30]
Мартын тяжело закашлялся. Стукнул стул.
-- Постой, спину потру. Эк тебя.
-- Оставь... Сколько? Охранная повадка известна: с пустыми руками по таким делам не ходите. Ты сам-то денег не берешь, что ль?
-- А, конечно, не беру. Да мне и не надо. Я за книгу за свою, за границей, десять тысяч, брат, получил; как копеечку.
-- Да пятьдесят тысяч франков, что Соков на рабочих дал, -- к тем десяти тысячам.
-- Но, но... Ты, Мартын, полегче,!
-- Чего полегче? Это факт достоверный. Не ты, что ли, Черемухину револьвер дал, чтоб он Петрова убил за то, что в газетах тебя разоблачил - в растрате рабочих денег?
-- Разоблачил! Плевал я на разоблачения. Газеты что: либо жидовская, либо продажная! Как блядь. Только что денег жалко, а то бы я любую купил. Брось, Мартын, не то говоришь!
-- Нет, ты все-таки мне скажи, с охранного сколько получил?
-- Да не получал, тебе говорят. И надобности в том не было. На отделы давали, потом за книгу.... Была бы надобность, взял. Стыда в этом нет. И тебе, если возьмешь, не будет. А ты вот что сообрази: ежели с умом, ты в год тысяч сто заработаешь, ей-богу. Получишь, завод себе поставишь, по специальности. И живи, чего тут.
-- Сто тысяч? Широко считаешь!
[30//31]
-- Никак не широко. За то, чтобы Дурново дело открыть, -- ты пятьдесят тысяч просишь. Ну, с запросом это, конечно: такой цены нет. Там у тебя, на деле-то, и людей, надо думать, пяток какой-нибудь. Пятьдесят тысяч много: у них ведь тоже деньги казенные, отчетность. На двадцать пять тысяч сойди, дадут.
-- По пятерке за голову?
-- Эк, бередишь ты себе душу зря. Какие там головы. Двадцать пять тысяч, твердо говорю, дадут, мне Рачковский сам сказал! Хоть завтра. Теперь на Дубасова, говоришь, в Москве, готовится? На мази дело, так?
-- Так.
-- Ну, за Дубасова тоже тысяч пятнадцать, может, двадцать дадут. Не как за Дурново, конечно, у него заслуга меньше, но дадут, все же. А ежели поторговаться хорошенько, может, и еще прибавят. И по другим местам поискать, еще дела два-три наберется. Смотришь, за год-то тысяч сто и соберешь, верно говорю. Это не деньги?
-- А если узнается?
Гапон визгливо рассмеялся. -- Откуда узнать-то? О твоем деле Рачковский, Дурново да царь -- только и знают. А ежели еще кто знает -- у них, в департаменте, говорю, чисто дела делаются. Внове, что ли? Сколько сквозь такие дела народу прошло, а о ком узналось? Страхи эти ты окончательно брось. Ты чего не пьешь, губы мочишь? Пей!
-- А все-таки узнаться может [31//32]
-- Экой! Ну, а ежели бы даже и так! скажи на милость, испугали до смерти! Плевать я хотел на ихние изобличения. Меня, вон, ныне всякая шпана травить стала. Григорьев этот, да Петров, комиссию какую-то, общественную, выдумали, суд. Эсеры и эсдеки лаются... Им меня спихнуть выгодно, от рабочих отвести! Врешь, не дамся! И на суд ихний, ежели что, не пойду. От злобы все, да от зависти. Вот те и отповедь: поди, поверяй. А тебе и того легче будет. Ты -- партийный, в партии к тебе вера. Брось канителиться. По рукам, задаток получишь, как просил, тысяч пятнадцать, и действуй.
Пауза. Я ждал; лязгнет под ключом висячий замок. Но замок не лязгнул.
Гапон зевнул и проговорил вяло:
-- Зря ты меня сюда завез. Холодно, сиди в шубе, без света, вино в горло не идет. Это все можно бы и в Питере сговорить -- у Кюба или Контана... Кабинетик светленький, тепленький, икрица, померанцевой рюмочку под нее, перед ужином... Уборная-то тут есть?
-- Внизу клозет.
-- Вот видишь, и в этом неудобство. Рыпайся тут по лестнице.
-- Пойдем, я покажу.
И на этот раз не лязгнул замок. Загукали, сквозь стены, удаляющиеся по той лестнице шаги. И опять, мертво в даче.- Чуть журчит, сквозь осколки стекла холодный ветер на галлерее, у площадки.
[32//33]
Шаги уже подо мной, в нижнем этаже. Ближе. Голос Гапона, громкий и тревожный, -- совсем тут, у лестницы.
-- Эка темень! Тут никого нет наверное Мартын?
-- Да нет же, говорю.
-- Почему по этой лестнице не вел? Тут разве не ближе?
-- Ближе, пожалуй, но подумалось. По той прошли, по той и сейчас повел.
-- Не буду я по темпому ходить. Веди по этой.
-- Ладно, не все равно? Иди.
-- Нет, брат, иди ты вперед. Смотрикось, узкая какая. Знал бы, в жизни пе поехал. Ты говорил, квартира конспиративная, а тут, видишь ты, даже не топлено.
Поднимаются...
Я дернул дверь рядом в чулан. Заперто или заколочено. Ступени скрипели под шагом, одна за одной, к повороту, -- сейчас я буду с Талоном лицо к лицу. Только бы он до меня не дотронулся.
Луна совсем поднялась. Светло.
Оттянув рукою пружипу, чтоб не так визжала, я открыл дверь в розовую комнату на себя и зажался за ней, придерживая ручку. Мартын прошел первым; он быстро и тяжело дышал. Стук бот за ним следом-- внезапно оборвался.
-- Дверь почему открыта, Мартын? Держит ее кто... а... Мартын?