Без черемухи

   Глаза всех жадно остановились на Андрюшке. Тот покраснел и молчал.

   -- Ай дверями обознался? -- послышались насмешливые голоса:

   И все вдруг почувствовали, что он сорвался. Агитатор остановился в нерешительности.

   -- Безграмотных нельзя,-- сказал он.

   Тогда все увидели, что лавочник протискался к столу и сказал:

   -- Этот человек достоин, а в грамоте я могу заменить, помогнуть.

   -- А кто он? -- спросил агитатор у Андрюшки, доказав на лавочника.

   -- Чужого труда не эксплоатировал!..-- быстро проговорил Андрюшка, почувствовав надежду на спасение.

   -- Тогда его можно секретарем,-- сказал агитатор.

   Человек десять хотели было крикнуть, что он кулак, и уж подняли кверху руки, но сейчас же опустили при мысли, что не к чему соваться, когда не спрашивают, а то тот же лавочник ведь все равно не туда, так сюда пролезет и начнет гнуть потом. За лавочником вышел прасол.

   -- Глянь полезли! -- сказал кто-то.

   -- А ты думал,-- дремать будут? Не такие люди.

   -- Голосую,-- сказал агитатор.

   -- Мать честная, сейчас пролезут, ей-богу пролезут! -- говорили в толпе.

   -- Кто подает голос за Андрея Кирюхина?

   Андрюшка, сжав кулак, ястребиным взглядом обежал всех, и всякий, с кем он встречался взглядом, поспешно поднимал руку.

   -- Единогласно.

   -- Иван Карпухин! -- объявил агитатор.-- Кто за него, прошу поднять руки.

   -- Попали! -- сказал кто-то.

   И все нехотя подняли руки.

   Когда очередь дошла до кандидатуры Захара Алексеича, то он, поднимавший оба раза перед этим руку, поднял, ее и теперь.

   -- Куда ж ты, черт, тянешь! -- крикнул Андрюшка, подскочив к нему и ударив его по поднятой руке,-- уж сам себя выбираешь?

   -- Избран единогласно.

   -- Он заместо эксперта пойдет,-- сказал Сенька.

   -- Лавочник-то пролез, сволочь!

   -- Присылают нового человека, нешто он знает. Головы...

   -- Округ пальца обвели, сукины дети.

   -- Вот так комитет бедноты! Чем черт не шутит.

   -- Самозащиту, говорит, вам из губернии предоставим. Ну не сукины дети?!

ТЯЖЕЛЫЙ СЕДОК

   Из подъезда пятиэтажного дома вышел какой-то очень полный человек в шубе с бобровым воротником.

   Стоявшие на углу извозчики задергались и штуки три сразу подкатили к подъезду.

   Первый был на маленькой мухортой лошаденке.

   Толстый человек с сомнением посмотрел на лошадь и сказал:

   -- Что же это у тебя лошадь-то такая?

   -- А какой же ей еще быть?

   -- Такой... ведь это кошка, а не лошадь.

   Извозчик утер нос рукавицей и сказал:

   -- Ничего... Она глядеть только, что кошка, а ежели ее разогнать, в самый раз будет.

   И когда седок сел и они поехали, извозчик прибавил!

   -- Вот только дворники, дурацкие головы, все снег счищают. Чуть нападет снежку, как эта саранча налетит и опять все до мостовой сдерет. Вишь, вот, заскребло. Эй, Черт Степаныч,-- крикнул он дворнику, который надсаживался, скалывая лед с мостовой,-- что ж ты и дерешь до живого мяса?

   -- До какого это живого мяса?

   -- До такого... ездить-то по чем?

   -- А ты бы еще толще себе седоков-то выбирал. Вишь, черта какого отхватил. Нешто по этакой дороге можно таких возить! Ошалеть надо! Ведь это что, сукины дети, как лошадей мучают,-- прибавил дворник, когда извозчик отъехал на некоторое расстояние,-- мерин какой взвалился... Нет того, чтобы лошадь по себе выбрать... Сволочи!

   -- Извозчик, что вы не подадите заявление, чтобы снег до камней не счищали,-- сказал толстый седок, обращаясь к извозчику.

   Извозчик в своем большом, не по его росту, синем кафтане и старой меховой шапке, мех которой торчал сосульками в разные стороны, точно его иссосали котята, каждую секунду дергал локтями, приподнимался и чмокал губами. Он некоторое время молчал, потом сказал:

   -- Что ж подавать, все равно ни черта не выйдет.

   -- А вы пробовали?

   -- Что ж пробовать-то?.. Теперь и ездить-то всего один месяц осталось.

   -- И в один месяц лошадь задрать можно.

   -- Когда седоки легкие, не задерешь.

   Проходившие два парня, увидев толстого, сказали:

   -- Мать честная, и на каких хлебах только эти черти пухнут? Жали-жали их, а они опять, как ни в чем не бывало: то людей мучали, а теперь на лошадей навалились.

   Извозчик повернулся к седоку и сказал:

   -- Все насчет вас.

   -- Поезжай, поезжай. Этак на тебе в два часа не доедешь.

   -- Да вы и на другом не доедете... Покамест на колесах ездил, все одни худощавые попадались, а как зима пришла, так и навалились одни туши,-- проворчал он про себя.

   -- Спасибо, все-таки хоть меньше таких стало,-- сказал один из парней,-- а что если бы перевороту не было, всех бы лошадей вдрызг порезали. Вишь, надрывается, бедная. Ведь по делу -- она должна на нем ехать, а тут он на нее забрался.

   -- Деньги есть, вот и забрался. Он на кого хочешь заберется.

   Лошаденка, надрываясь, скребла по камням и на горке в узком месте совсем остановилась. На рельсах стоял испортившийся вагон трамвая, и проехать можно было только в одну лошадь.

   -- Ну, чего же там стал? -- закричали, наехав задние.

   Извозчик, привстав, настегивал лошаденку кнутом, она дергалась во все стороны и не могла свезти саней.

   -- Ах, мать честная...-- сказал извозчик, поправив шапку, и, повернувшись, посмотрел с сомнением на седока, потом покачал головой и сел.

   -- Что ж ты сел-то? Ну тебя, братец, я слезу лучше,-- сказал толстый человек.

   -- Постой, постой, сейчас сил наберется и стронется. Ведь вот племя-то проклятое. И снегу никакого нету, а он скребет. Вишь, вылизал. Чтоб у него, окаянного, все печенки перевернулись!

   -- Что там стали-то? -- кричали сзади, где уже набралась целая вереница саней.-- Трамвай, что ли, дорогу загородил?

   -- Какой там трамвай, туша какая-то едет, лошадь прямо из сил выбивается, стронуть не может.

   -- Какая туша?

   -- Да седок очень тяжелый.

   -- Ах, сволочи!

   -- Эй, дядя, что ж ты угорел? -- сказал, подойдя, милиционер.

   -- А что?

   -- "А что?" -- сажаешь-то таких по этакой дороге.

   -- А что ж мне с голоду, что ли, подохнуть, когда на меня все такие наваливаются, уж другого нынче такого везу. Вот жизнь-то окаянная!..

   -- Окаянная... а ты по себе бы дерево рубил. Видишь, какая дорога, а наваливаешь сверх меры. Вот штрафовать вас, сукиных детей, за истязательство животных.

   -- Что ж мне весы, что ли, с собой возить? -- сказал угрюмо извозчик.

   -- Весы... а на глаз-то прикинуть не можешь? Ведь из него три человека выйдет. Движение-то вот остановил все. Ну? Чего моргаешь-то?

   -- Я тут ни при чем, с седока спрашивайте.

   -- С седока... Пешком-то не могли оба пройти?

   -- А кто ж со мной поедет-то, если я буду всех пешком приглашать. Эй, мол, дядя, не хочешь за рублевку до Страстного рядом с санями пройтись? Выдумывать-то мастера. Вы б вот лучше не велели дворникам до мостовой скалывать.

   -- Они поступают на основании распоряжения, а ты должен сообразоваться, таких чертей не возить.

   -- Вот черт-то: сел посередке и запрудил все,-- говорили сзади.

   Около саней с толстым человеком собралась толпа. Все стояли в кружок и смотрели на него, как смотрят на вагон, сошедший с рельс.

   -- Где ж ему по камням ездить. Для него особую дорогу насыпать надо.

   -- Ты бы снежку-то под него подсыпал,-- крикнул кто-то дворнику,-- ведь все равно стоишь, ничего не делаешь.

   -- Тут подсыплешь, а дальше опять камни. Что ж, я за ним по всей Москве с лопаткой и буду бегать?

   -- Таких на вес бы принимать. Да норму определить: как против нее пуд лишнего, так вдвое драть. А то ежели их по головке гладить, они так расплодятся, что все движение в городе остановят. Вишь, вон, сколько народу ждет, а он сидит, как будто не его дело,-- говорили кругом.-- У, сволочь... Прямо все сердце переворачивается.