Страница 4 из 77
При каждом порыве ветра голоса в гостиной смолкали, и наступала тишина, при которой яснее слышалась за окном бушующая метель.
-- Как-то наши доедут,-- говорил кто-нибудь после молчания.
-- Доедут, бог даст,-- возражал кто-нибудь другой и прервавшийся разговор снова начинал равномерно звучать.
Вдруг на дворе, неясно сквозь вой метели, залаяли собаки и понеслись к воротам, что слышно было по удаляющемуся лаю. Потом лай стал быстро приближаться, и в шуме ветра зазвенели бубенчики и остановились у крыльца.
IV
-- Наши приехали! -- закричала не своим голосом Катя. Я выкатился из-под платка, и мы со всех ног бросились в переднюю.
Кто-то еще проскочил, и мы стукнулись лбами в дверях. Кто-то радостно взволнованный кричал, чтобы давали поскорее огня. Слышно было, как в сенях захлопали дверями, затопали по дощатому полу ноги, обивавшие снег.
-- Не лезь к двери,-- сказала крестная, поймав меня за плечо, и отодвинула назад, где мне видны были только одни спины. Я бросился в столовую, откуда из окна был виден угол подъезда с его стеклянными рамами и водосточной трубой. Ко мне подбежала Катя, тоже не знавшая, где ей пристроиться, откуда смотреть.
В столовой, покачиваясь на закоптившихся цепочках, уже горела только что зажженная и еще не разгоревшаяся лампа, освещая стол, диван и темный буфет с ключами в дверцах. Я прибежал первым, но Катя все-таки успела занять лучшее местечко.
-- Куда ты тут со своими локтями,-- сказал я, но она ничего не ответила.
-- Лошади! Лошади! -- закричала она, прыгая обеими ногами на одном месте около окна.
Мы, наскоро загородившись ладонями, чтобы не отсвечивало, припали к темному холодному стеклу и стали смотреть.
Около угла парадного подъезда, на снегу, освещенном полосой света из нашего окна, темнели силуэты лошадей с дугой и оглоблями. Из саней вылезли белые от снежной пыли фигуры, увязанные платками, и хлопали рукавами себя по полам, с которых спадали пласты снега.
Запоздавшая с огнем Таня, чуть не бегом пронесла через столовую лампу, уже на ходу убавляя огонь, который вытягивался в стекле тонкой струйкой до копоти.
В передней вдруг послышались новые голоса. Мы кинулись туда, но двери из зала и столовой заставились вышедшими встречать. Катя нырнула под локти и все-таки вытеснилась наперед. Я -- за ней.
-- Это еще что тут,-- сказала удивленно крестная, проследив за нашими эволюциями,-- что вы тут толчетесь? Станьте к сторонке.
Мы только переглянулись и ничего не сказали, чтобы только не вытолкали отсюда.
В раскрытую дверь из темных сеней входили обвязанные башлыками и платками фигуры. Из-под повязанных платков с набившейся в складки снежной пылью странно и смешно смотрели глаза с белыми от инея ресницами.
И нельзя было разобрать, где Сережа, где Ваня, где Соня, где Маруся.
Все ахали, торопили раздевать.
-- Наконец-то, слава богу.
-- Заждались, беспокоились.
-- Вьюга-то какая, мы думали, что уж вы на станции останетесь,-- говорили наперерыв разные голоса.
-- Ах, ах, уши побелели. Три, три их скорее! -- кричала крестная на Ваню.
-- Совсем замерзли... Чаю им скорее.
Катя танцевала около всех, визжала и бросалась то помогать снимать валенки, то тянулась на цыпочках целоваться, пока ее не выставили в зал, чтобы не простудилась.
-- А дядюшка по-прежнему в куртке и туфлях, и все по-прежнему -- и зал, и цветы, и оборванные цепочки на отдушниках,-- говорили с радостными улыбками девочки, целуясь со всеми.
В валенках, с красными щеками, смешные и неповоротливые с дороги, приезжие пошли в гостиную через неосвещенный зал с его высокими цветами, отсвечивающими зеркалами и старинными картинами.
-- Нянька, ты еще жива,-- сказал Сережа, проходя мимо нее, и поцеловал ее в морщинистую щеку.
-- Жива, батюшка, жива, соколик,-- сказала Абрамовна, у которой красные, точно с мороза, руки тряслись от радости.
-- Ну вот и ладно, живи на здоровье.
Соня забежала взглянуть на рояль.
-- Никто, никто без тебя не трогал, не беспокойся, пожалуйста,-- сказала крестная, потрепав ее по румяной щеке.
-- Молодцы, молодцы! -- говорил дядюшка, несколько отходя и осматривая их всех издалека.-- Ну, рассказывайте, рассказывайте. А я уж тут соскучился без вас, хотел было на войну идти.
-- Ну, ну, вояка,-- сказала, не выдержав и покосившись на него, крестная.
-- Что, думаю, сидеть дома,-- говорил дядюшка, как будто не слыша крестной, но смотрел на девочек с таким видом, который говорил, что он прекрасно слышит и доволен тем, что лишний раз зацепил крестную.
В гостиной пошли разговоры, в столовую принесли уже давно кипевший в сенях самовар и загремели посудой.
Мы, переглянувшись с Катей, отправились в зал, несколько времени прогуливались там, прислушиваясь к оживленным голосам, доносившимся из гостиной, и, посматривая на сложенные в передней вещи, наслаждались новизной, внесенной приездом. Потом осторожно вошли в переднюю.
-- Не страшно? -- сказала Катя, сначала оглянувшись на темневшую вешалку с шубами, потом на меня.
-- Пожалуй, ничего,-- сказал я,-- народ близко. А впрочем, давай перетащим в зал, там к свету ближе.
И мы, упершись руками, повезли чемодан и корзину в зал.
Потом стали обнюхивать углы чемодана, от которого приятно пахло какой-то новизной. Запах был совершенно иной, чем от всех вещей, бывших в доме.
-- Интересно, когда они будут открывать,-- сказала Катя и опять в двух местах понюхала чемодан.
Наверное, достанут завтра какие-нибудь необыкновенные коньки и отправятся на пруд. А там придут с красными щеками в сумерках и до чая, пока еще в столовой не зажигали огня, соберутся в зал, откроют рояль. Соня что-нибудь играет, и все говорят тихими голосами или перелистывают ноты, отыскивают любимые вещи и подкладывают Соне на пюпитр. Потом зажгут на рояле свечи, Сережа поймает Марусю и понесется с ней в вальсе вдоль стен и рядов стульев. Огонь свечей дрожит и вытягивается, освещая клавиши открытого рояля, тесный кружок молодежи и оставляя в сумраке дальнюю часть зала.
Мы с Катей или сидим под роялем, или начинаем кружиться по комнате под звуки музыки, наблюдая, как перед закружившимися глазами мелькают сплошным кругом зеркала, цветы, свечи на рояле и лица молодежи.
-- Да что ты все нюхаешь,-- сказал я Кате, когда она еще раз понюхала угол чемодана.
-- Помнишь, нам в прошлом году привезли подарки нз Москвы: от них точь-в-точь так же пахло.
Это я хорошо помнил, но мне было досадно, что Катя успела завладеть чемоданом и, по-видимому, прочно уселась на нем, тогда как на мою долю досталась корзина. А я тоже хотел сидеть на чемодане. Мне хотелось ее выжить с чемодана, но я не знал, как это сделать, чтобы не было крика. И только сдерживая против нее чувство поднявшейся недоброжелательности, я сказал:
-- Не царапай, пожалуйста, ногтем, а лучше всего слезь, если не умеешь обращаться с вещами.
Но Катя уже о чем-то мечтала и не обратила внимания на мои слова.
-- Нет, как будет весело. Сколько гостей наедет на святки,-- сказала она,-- помнишь, в прошлом году даже в зале спали. Помнишь, сколько перин и подушек нанесли из кладовой.
Для нас -- это самое веселое время смотреть, как во время наездов гостей из холодной кладовой приносятся запасные постели, подушки. Все это греется на лежанках, и мы залезаем на эти горы подушек, перин и кувыркаемся.
-- Ах, как хорошо,-- вскрикнула Катя и, поджав одну ножку, поскакала на другой до противоположной стены. Я посмотрел ей вслед и пересел на чемодан.
-- Доскакала,-- крикнула она, ткнувшись в стену обеими ладонями, переводя дух, оглянулась на меня вся раскрасневшаяся и оживленная.
Все это было очень хорошо. Но когда мы перешли в столовую, где все сидели за чайным столом и внимание всех было сосредоточено на приезжих, а на нас при наших вопросах оглядывались с какой-то досадой, как на помеху, очевидно полагая, что нас видели уже тысячу раз и поэтому с нами можно обращаться небрежно, тут я почувствовал, что, кажется, я немного выиграл от этого приезда. Потом еще я, как на грех, два раза подряд попал под ноги крестной, когда она вставала к буфету за чайницей, и почти сердито крикнула на меня, что я вечно попадаюсь на дороге.