Страница 88 из 100
86
Ф.И. Шаляпин здесь неточен, так же как и Римский-Корсаков в своей «Летописи…».Шаляпин
был введен в состав исполнителей «Садко» на третьем представлении оперы, 30 декабря 1897 г., когда на спектакле впервые присутствовал Н.А. Римский-Корсаков, специально приехавший из Петербурга. Второй же спектакль состоялся 28 декабря 1897 г. Положительно отмечая отдельных исполнителей, Римский-Корсаков остался недоволен постановкой в целом. «Опера была разучена позорно, – писал он. – В оркестре помимо фальшивых нот не хватало некоторых инструментов; хористы в I картине пели по нотам, держа их в руках вместо обеденного меню; в VI картине хор вовсе не пел, а играл один оркестр. Все объяснялось спешностью постановки. Но у публики опера имела громадный успех, что и требовалось С.И. Мамонтову. Я был возмущен; но меня вызывали, подносили венки…» (Римский-Корсаков Н.А., с. 209).
87
О работе над оперой Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери» сохранились воспоми– нания В.П. Шкафера: «Частная опера приехала на гастроли в Петербург (в марте 1898 г.). Успех ее там был очень внушительный. Николай Андреевич Римский-Корсаков был постоянным гостем театра. В один из его визитов в театр он принес с собой новое тогда свое детище и говорит: «Написал небольшую вещицу в духе «Каменного гостя» Даргомыжского, «Моцарт и Сальери», принес вам ее показать». Сел за пианино и стал нам, собравшимся здесь артистам и дирекции театра, ее проигрывать. Ф.И. Шаляпин стал с листа петь партию Сальери, а Н.А. Римский-Корсаков – партию Моцарта. Постановка оперы была решена на следующий же сезон. Сальери, разумеется, Шаляпин; он уже загорелся новой ролью. Искали в труппе артиста, подходящего на роль Моцарта. «А ты, Василий, не можешь разве сыграть эту роль? – задает мне вопрос Шаляпин. – Правда, роль небольшая, голоса много не требуется, но трудна сценически». Я сказал: «попробую». С.И. Мамонтов также настаивал, чтобы Моцарта пел я, обещая лично заниматься со мной. … Началась
моя работа совместно с Ф.И. Шаляпиным. Я вспоминаю эти часы художественного общения с артистом. Они мне принесли огромнейшую пользу. Здесь я больше чем когда-либо осознал, как мало мы, оперные певцы, вникали в дух музыкального произведения, выпевая лишь ноты. Задачам сцены мы оставляли чисто внешнюю красивость: ряд голых поз, ту импровизированную оперную ходульность, которая в этой небольшой, но глубоко правдивой роли оказалась совершенно непригодной, фальшивой, неестественной. Моцарта надо было глубоко почувствовать, передать мельчайшие движения его души, войти в роль и сжиться с ней. Вставала новая, необычайная тогда для оперного певца задача сделаться «актером» и научиться играть на сцене так, как играют в драме.
С.И. Мамонтов вносил коррективы, когда мы уже с Ф.И. Шаляпиным, как говорится, «сыгрались», почувствовали друг друга и нашли верный, правдивый тон истолкования драмы на подмостках сцены. В декорациях М.А. Врубеля и в костюмах по его рисункам опера дана была 6 ноября 1898 г. вместе с «Орфеем» Глюка. Н.А. Римский-Корсаков видел ее в свой приезд в Москву и затем в Петербурге в большом посту 1899 г., когда опера приехала туда гастролировать вторично» (Шкафер В.П., с. 158, 164).
Еще до премьеры, в конце августа 1898 года, Н.И. Забела-Врубель писала Н.А. Римскому-Корсакову о том, как она, поехав с С.И. Мамонтовым в имение Любатович, услышала там «Моцарта и Сальери», исполненного одним Шаляпиным (обе партии) под «бесподобный аккомпанемент» С.В. Рахманинова. «Я редко получала такое наслаждение», – пишет певица.
Римский-Корсаков познакомился с исполнением Ф.И. Шаляпиным партии Сальери 18 октября 1898 г. на квартире у С.И. Мамонтова, где была исполнена вся опера целиком (партию Моцарта пел П.О. Иноземцев).
После премьеры С.Н. Кругликов писал Н.А. Римскому-Корсакову о впечатлении, произведенном спектаклем на него и С.И. Мамонтова:
«Мы были тронуты и очарованы. … Вы глубоко не правы, думая, что не надо было «Моцарта» оркестровать и приноравливать к сценическому воспроизведению, что для него надо было бы оставить только эстраду камерного вечера. Нет и нет. Напротив, именно на сцене, среди суженного павильона, придуманных у Мамонтова декораций комнаты Сальери и номера в трактире «Золотого льва», под звуки скромного, какого-то старомодного оркестра, при весьма толковом, не нарушающем настроения исполнении Шкафера-Моцарта и бесподобном Шаляпине-Сальери. Ваша пьеса при внимательном слушании (а нельзя слушать без внимания – никто не кашлянул в зрительном зале) просто потрясает» (Цит. по кн.: Римский-Корсаков А.Н. Н.А. Римский-Корсаков. Жизнь и творчество, М., 1937, с. 116).
88
В воспоминаниях сына певца, Ф.Ф. Шаляпина, опубликованных в сборнике «Памяти Рахманинова» (изд. С.А. Сатиной, Нью-Йорк, 1946), есть следующие строки, характеризующие творческие взаимоотношения двух великих русских артистов:
«Жаловался мне Сергей Васильевич также и на певцов, которые плохо знали свои партии.
– Вот только ваш папаша всегда знал свои роли. – Я был невольно рад за прилежание моего, в те годы молодого отца.
– Да, роли-то свои он знал, а вот на репетиции всегда опаздывал. Это у вас уже в семье, – говорил он, лукаво на меня поглядывая и быстро почесывая затылок.
Впоследствии я узнал, что Сергей Васильевич проходил с отцом все его партии в театре Мамонтова, и мне стало ясно, почему мой отец так хорошо знал свои роли.
– Только один раз было у меня с Вашим папашей недоразумение, – рассказывал мне Сергей Васильевич, – пел он Сусанина (С.В. Рахманинов дирижировал оперой М.И. Глинки «Иван Сусанин» в Большом театре в сезоне 1904/05 г.), и там в одном месте он первый должен был вступить, а я за ним. А Федя мой так разыгрался и такую закатил паузу, что я уже не выдержал и громко сказал ему: «Пора бы начинать, Федор Иванович». – И тут, как всегда, прикрыв рукой глаза, Сергей Васильевич засмеялся своим тихим смехом.
– Ну а что же публика? Что случилось? Что же дальше? – допытывался я.
– Да нет, публики-то не было, только свои, это была генеральная репетиция.
– Ну а папа, как же он реагировал?
– Ничего не сказал, только метнул на меня львиным взглядом».
О взаимоотношениях С.В. Рахманинова и Ф.И. Шаляпина, не прерывавшихся вплоть до смерти певца, говорится и в ряде других воспоминаний, опубликованных в сборнике «Памяти Рахманинова».
Е.К. Сомова, подчеркивая, что уважение многих людей к Рахманинову порой граничило со страхом, пишет:
«Это особое чувство страха было по отношению к Сергею Васильевичу даже у Ф.И. Шаляпина. Первая жена его, Иола Игнатьевна, говорила мне, что Федор Иванович так глубоко уважает Сергея Васильевича, что даже боится его. «Это единственный человек на всем свете, которого Федор Иванович боится», – прибавила она.
Вероятно, этот возвышающий страх и любовь к старому другу всегда особенно вдохновляли Шаляпина, и для Сергея Васильевича он с неослабеваемым блеском мог часами петь, рассказывать, изображать. А Сергей Васильевич с неослабеваемым вниманием следил за ним влюбленными глазами («Я в Федю влюблен, как институтка», – говорил он), заливаясь своим прелестным смехом, и под конец неизменно просил: «Феденька, утешь меня, покажи, как дама затягивается в корсет и как дама завязывает вуалетку». «Ну, Сережа, это уже совсем устарело!» – отвечал Федор Иванович, но, чтобы позабавить любимого друга, послушно и с изумительным мастерством изображал даму, затягивающуюся в корсет, и даму, завязывающую вуалетку.
С особенной яркостью помню один из таких вечеров. Мы тогда жили на даче в одном имении с Рахманиновым. К Сергею Васильевичу приехали в гости Шаляпин, Москвин, Книппер и Лужские. После обеда все артисты, вдохновленные Сергеем Васильевичем, его заразительным смехом, дали целое представление. Одна за другой шли блестящие, мастерски исполняемые сценки. Когда уже во втором часу ночи мы стали собираться домой, Шаляпин возмущенно остановил нас: «Куда это вы? Я только что стал расходиться! Подождите, мы с Сережей сейчас вам покажем!» Сергей Васильевич сел за рояль, а Федор Иванович стал петь; пел много – пел песни крестьянские, песни мастеровых, цыганские и под конец по просьбе Сергея Васильевича спел «Очи черные». Разошлись мы на рассвете, а утром, когда все гости еще спали, я вышла в сад и, к своему удивлению, увидела гуляющего по саду Сергея Васильевича. Несмотря на бессонную ночь, лицо было у него свежее, совсем молодое. «Как Федя меня вчера утешил! – сказал он мне. – Заметили ли вы, как изумительно он произнес: «Вы сгубили меня, очи черные»? Мне теперь хватит этого воспоминания по крайней мере на двадцать лет».