Граница

— Достославное событие. — поглаживая рыжую бороду сказал рыцарь Чакст, сам вышедший по такому случаю встретить купцов. — Мои люди помогут вам разгрузить товар. Торг — завтра.

— Да-да-да! — кричали печежские купцы, шатаясь по причалу, пока не менее пьяные их работники скидывали на берег тюки с мехами и скатывали на берег бочонки с жиром земляных червей. — Торг — завтра, сегодня пьем здоровье Паташина Первого Непобедимого. Синеволосые туборинги, и у каждого корзина, сплетенная из ивовых прутьев, доверху набитая круглыми камнями! И все они мертвы!

Хлатские стрелки с хохотом втаскивали печежцев по крутой лестнице Гостиного двора, разводя их по опочивальням, и немало холщовых мешочков с золотым песком и серебряными слитками перекочевало из купеческих кушаков в просторные карманы черных хлатских курток.

К вечеру все угомонилось, богатырский храп купцов доносился из покоев, слуги их спали на тюках, кучей сваленных под складским навесом.

Собственно, всех их можно было передушить как цыплят, так, чтобы комар носу не поточил. Барки можно было вывести на глубокое место и прорубить днища, товар забрать. Пока их хватятся, этих пьянчуг…

Соблазн был велик, с другой стороны, живые печежские купцы тоже могли принести немалую пользу, разнеся по городам и весям весть о радушии и гостеприимстве строгого, но справедливого арконского наместника, обуздавшего буйство граничар и водрузившего знамя законности и порядка на диких берегах Мсты.

Таким образом перед Чакстом стоял выбор, сделаться ли ему вождем одного из бесчисленных разбойничьих гнезд, каких по Мсте было раскидано великое множество, или же попытаться превратить Светлорядье в богатый торговый город, куда, привлеченные слухами об удобстве и безопасности места сего, потекли бы торговые караваны со всего света. Конечно, второй путь был куда длиннее и хлопотней, но и выгоды, при успешном исходе дела, были бы несоизмеримо выше. Дело, в конце концов, могло увенчаться княжеским титулом. Выше княжеского титула рыцарь Чакст, со свойственной ему предусмотрительностью, пока залетать не отваживался.

Впрочем был и еще один вариант, самый, пожалуй, прельстительный. Можно было ведь, например, зарезав купцов, обратить полученный столь неправедным способом капитал на благую цель, то есть на обустройство Светлорядья в удобный и, да-да, безопасный торговый город.

Служба в столице, замки и казармы, вышестоящие начальники, все это осталось где-то далеко, никогда еще рыцарь Чакст не чувствовал такой свободы. Он мог повернуть дело так и эдак, он мог изменить ход истории.

В общем, было о чем подумать. И почти всю ночь рыцарь Чакст ходил, задумчив, по площади перед Гостиным двором, но так ничего и не надумав, удалился в свою резиденцию, которую перенес незадолго до того в просторный дом Лечко, местного граничарского старшины, перешедшего, исключительно в силу порочности натуры, на положение бунтовщика и дезертира, и числящегося поэтому в розыске.

Люди Чакста, следуя примеру своего начальника, также пребывали в состоянии мечтательной рассеянности, бродя вслед за ним и бросая алчные взгляды на Гостиный двор, где, не подозревая о том, какая участь им грозит, мирно спали печежские купцы. Только этим и можно было объяснить то, что караулы в ночь выставлены не были.

Поэтому когда, ближе к утру, печежские гости, тихонечко, в одних длинных ночных рубашках и толстых шерстяных носках, спустились по скрипучей лестнице во двор, и каждый из них держал в одной руке нож, а в другой сапоги, то никого там не было, кроме нескольких одуревших от дармовой выпивки стрелков, которые, надеясь на продолжение праздника, вяло слонялись у открытых настежь ворот. Появление купцов их обрадовало, и когда сверкнули ножи, никто из них не успел сообразить что происходит.

С пришвартованных к причалу барок хлынули вооруженные люди и через минуту двор заполнился ими. Обязанность осматривать приходящие суда лежала на речной страже. Но, Калапут, речной сторож, принадлежал к граничарскому сословию, оставшись последним его представителем в Светлорядье, и Чакст запретил ему показывать нос из сторожевой башни, и всерьез подумывал, не вздернуть ли хоть Калапута, просто в назидание, но, к счастью эта мысль была оттеснена более важными мыслями в темный угол рыцарской головы, где и дожидалась своего часа, иначе вряд ли хоть одна живая душа уцелела бы этой ночью в Светлорядье.

Калапут, выполняя приказ наместника, сидел в своей башни тихо, как мышь, решив на рассвете покинуть городок и всю ночь возился, собираясь в дорогу, поэтому, может быть, пришельцы и не обратили на башню, которая казалась необитаемой, никакого внимания. Услышав шум во дворе, Калапут выглянул в бойницу и смог воочию наблюдать превращение загулявших печежских купцов в скирлингов, водяных волков, издавна наводивших ужас на прибрежные городки и поселки. Трудно было не узнать их рогатые шлемы и вывернутые мехом наружу плащи из волчьих шкур, подшитые стальными пластинами.

Растолкав спящего внука, Панту Лисенка, Калапут отправил его на третий, верхний, этаж башни, звонить в колокол. Колокол был маленький, особо рассчитывать на то, что его звон разбудит архонских вояк, не приходилось, но делать было нечего.

Пока мальчишка бежал, поднимаясь по винтовой лестнице, Калапут снял со стенки лук, которым уже и не думал когда-либо воспользоваться, и, присев на лавку, зажал его один конец между ступней, натягивая тетиву, затем встал к бойнице, дожидаясь первого удара колокола. Ремень колчана привычно лежал на левом плече. Руки ничего не забыли. Тугие рога лука послушно согнулись, хоть силы были уже не те, но на время, которое оставалось, их должно было хватить.

Для такой массы людей скирлинги производили удивительно мало шума, их серые тени с крысиным проворством передвигались по двору, скапливаясь у ворот, скользили темными сгустками по гребню стены.

Тишину нарушали только негромкие слова команды, но того, кто там командовал Калапут, сколько ни старался, разглядеть не смог.

Колокольный трезвон разом смешал всю картину, упал первый убитый, живые же заметались по двору, но через считанные мгновения, сообразив откуда исходит опасность, бросились к башне и принялись выламывать дверь топорами. Калапут продолжал стрелять, он выпустил еще три стрелы и ни разу не промахнулся, затем, поняв по движениям столпившихся у подножья башни людей, что двери выломаны, отбросил лук и, встретив нападавших на площадке между первым и вторым этажом, успел изрубить тяжелым галатским палашом двоих из них, до того, как его достали копьем.

Лисенок продолжал все это время трезвонить, а когда скирлинги полезли через люк, прыгнул с башни в реку, сильно расшибся, но сумел доплыть до причала и, забившись под него, отсидеться между свай.

Покончив с Калапутом, скирлинги бросились в город. Следует признать, что покойник слишком плохо думал о хлатских стрелках, в общем, и рыцаре Чаксте, в частности. Звон колокола все-таки поднял их на ноги и толпа скирлингов в замешательстве остановилась, наткнувшись на строи полуодетых архонских воинов, перегородивший улицу. Стрелки вскинули луки, и сотня стрел врезалась в серую толпу скирлингов, убив и ранив с десяток тех из них, кто не успел прикрыться щитами.

Повинуясь приказу своего вождя передние ряды варваров ударили на защитников города в лоб, а задние бросились в боковые проулки. Какое-то время архонцы держались, но обойденные с флангов, дрогнули. Первыми обратились в бегство веретенники со своими слугами и оруженосцами, их примеру последовали стрелки.

Напрасно рыцарь Чакст пытался остановить своих людей, ему только удалось собрать вокруг себя кучку храбрецов, составивших арьергард разбитого гарнизона. Они отступали последними, закинув щиты за спину, и несколько раз, оборачиваясь, вступали в короткие яростные схватки с рискнувшими приблизиться вплотную. Впрочем, дальше окраины Светлорядья скирлинги не пошлин остатки гарнизона, не более трети, вместе с жителями Светлорядья, это в основном были семьи солдат, смогли через двое суток пути беспрепятственно добраться до Меденецкого замка.