Страница 10 из 23
Заглушая его слова, из-за кустов грянул залп, и трое скачущих повалились с седел. Остальные продолжали мчаться вперед. На полном скаку они вынеслись на вершину косогора и натянули поводья: внизу, перекрывая дорогу, стояла группа конных с наведенными на них мушкетами.
— В лес, хлопцы, в лес! — скомандовал бунчужный, первым направляя коня в придорожные кусты.
Но выстрелы затрещали одновременно спереди и сзади, и его лошадь, громко заржав, поднялась на, дыбы и стала медленно заваливаться на бок. Успев соскочить на землю до ее падения, бунчужный выхватил из-за пояса пистолеты, взвел курки и огляделся по сторонам. Двое его спутников неподвижно лежали на земле, все лошади отряда были ранены или убиты. Оставшиеся в живых казаки, спешившись, стояли за деревьями с мушкетами в руках. Сердюки, оставив лошадей коноводам, растянулись широкой цепью и окружали их с трех сторон, прижимая к глубокому, заросшему орешником оврагу, что начинался в нескольких шагах за спинами попавших в ловушку всадников. Среди сердюков виднелись и шведские солдаты. Пригнувшись, бунчужный метнулся к соседнему дереву, за которым укрылся рыбак.
— До Днепра далече? — спросил казак
— Версты три.
— Отсюда по бездорожью к своем челну выйти сможешь?
— Хоть с завязанными очами.
— Коли так — катись в овраг и уноси швыдче ноги, а сердюков мы придержим. На том берегу шукай казаков, щоб доставили тебя к сотнику Злови-Витру або самому батьке Голоте. Скажешь, что прислал бунчужный Данило, и передашь все, что знаешь о ворогах. Прощевай, друже, и гладкой тебе дорожки…
Бунчужный проследил, как рыбак исчез в овраге, и огляделся. Сердюки и шведы были рядом. По-видимому, они имели приказ взять казаков живыми, потому что никто их них не стрелял. Еще немного—и среди деревьев разгорится рукопашная схватка. Тщательно прицеливаясь, бунчужный разрядил во врагов пистолеты, выхватил из ножен саблю, но умело брошенный аркан обвился вокруг шеи и повалил его на землю.
— Крути им руки, хлопцы! — разнесся громкий голос полусотника Цыбули, командовавшего сердюками. — Да не сверните им впопыхах головы! Ставьте их рядком!
Полусотник швырнул в ножны саблю, сбил на затылок шапку, медленно прошелся мимо троих захваченных в плен казаков. Остановившись против бунчужного, окинул его с головы до ног взглядом и хмуро уставился на носки своих сапог.
— Ты старшой? — спросил он, теребя темляк сабли.
— Я.
— Из сотни Злови-Витра?
— А ты угадай…
— Нечего мне угадывать, казаче, и без того бачу. Скажи, а вправду ли с царским войском идет сам батько Голота?
— Вправду. Сотни казаков слетелись под его руку, а новые тысячи поспешают со всей Украины. Та що не минует вас, псы-запродавцы, кара Божья и гнев народный. Падут они на ваши головы…
Бунчужный говорил громко и отчетливо, смело глядя то в лицо Цыбули, то в толпу молча стоявших за его спиною сердюков. И под этим взглядом те опускали головы, отводили в сторону глаза. Внимая словам пленника, перестали стонать раненые, сложенные в ряд на обочине дороги. Цыбуля оторвал взгляд от сапог, настороженно скосил глаза на дюжину шведских кирасир, высящихся на конях рядом с ним, шагнул вплотную к бунчужному.
— Не знаю тебя, казаче, но душа подсказывает, що молвишь правду. И коли можешь, прости нам невольный грех и кровь другов своих. Не по своему разумению и воле свершили мы сие черное дело, а по приказу полковника Тетери и под надзором собак-иноземцев, — кивнул он на шведов.
— А свои голова и сердце у тебя есть? — с презрением спросил бунчужный. — Или продал все без остатку недругам Украины?
— Есть, казаче, есть, — с непонятной усмешкой ответил полусотник. — А потому, друже, отправлю я сейчас тебя с хлопцами не к полковнику Розену, а на один хутор, который недалеко от нас. Там, у жинки моего побратима, переждете эти смутные дни, а когда шведы схлынут на тот берег, снова вернетесь к своим.
Изумленный бунчужный провел рукой по шее, па которой горел багровый рубец от аркана, скользнул глазами по внимательно прислушивающимся к их разговору кирасирам. Полусотник перехватил взгляд.
— Не страшись… Они по-нашему разумеют так же, как моя кобыла — по-турецки. Господи, прости…
Резким движением Цыбуля вырвал мушкет из рук ближе всех стоявшего к нему сердюка, повернувшись, выстрелил в шведского офицера. Руки кирасира рванулись к оружию, но загремевшие казачьи выстрелы заставили их разделить участь своего командира.
— Куренной, — обратился полусотник к одному из сердюков, — укладывай раненых и убитых на коней. Всех казаков, наших и Злови-Витра, отвезешь к батюшке Степану и схоронишь по православному обычаю, а шведов оставишь у Розена. Доложишь, что полегли в стычке, а из царского разъезда тоже не уцелел никто. А я тем часом махну на хутор.
Бунчужный тронул Цыбулю за локоть.
— Не гневись, друже, однако не по пути нам с тобой. С важной вестью скакали мы, а потому как можно скорее надобно быть у батьки Голоты. Помоги добраться к нему.
Полусотник расправил роскошные усы, ковырнул носком сапога слой опавших листьев.
— Не дело молвишь, казаче. Весь берег до самого Шклова шведы стерегут как зеницу ока. Даже нас к реке не подпускают. Идти туда — верная гибель. Скачем быстрей на хутор, а по пути, может, что-нибудь и придумаем.
4
— Здесь.
Саксе натянул поводья, остановил жеребца. Тропа, по которой двигался за ним отряд шведов, переодетых в форму русских драгун, выбегала из заболоченной низины на широкую подковообразную поляну и здесь заканчивалась. Точно так, как исчезали на поляне еще несколько троп, что до этого причудливо петляли среди густой травы и низкорослого березняка, подступавших с запада и севера к поляне. С юга и востока к ней не вела ни одна тропа: там, насколько хватало глаз, расстилалось бескрайнее болотное царство, через которое не было пути ни пешему, ни конному. «Мертвая зыбь», «проклятое место» — так именовали эти болота окрестные крестьяне, к которым Саксе, представляясь русским офицером, обращался с расспросами. От одного из крестьян, прятавшегося с семьей в лесной землянке от шведов, капитан узнал самое для себя важное: болото огибала единственная в округе дорога, которой никак не минуть русским войскам, выдвигающимся навстречу Левенгаупту. Коли так, зачем рыскать в поисках царя Петра по лесам и болотам, надеясь на случайную встречу, если гораздо разумнее попросту поджидать его в месте, где он обязательно должен появиться?..
Разговор в лесной землянке состоялся минувшей ночью, а уже утром Саксе устроил на дороге первую засаду. Присмотрев овраг, по которому после нападения на царя можно было легко ускакать в лесные чащобы, отряд Саксе спешился, развел в сотне шагов от дороги костры и расположился вокруг них якобы на бивак. Поначалу все складывалось хорошо, проходившие мимо мнимых драгун русские колонны не обращали на отдыхающих у костров ни малейшего внимания. Однако ближе к полудню на дороге появился в сопровождении многочисленной свиты какой-то генерал, с яростью обрушившийся на Саксе:
— Кто позволяйт бездельничает? Почему не делать марш-марш? Кто есть командир ваш регимент? Почему у ваш зольдат нет дисциплин? Я научу вас выполняйт приказ!
Распознав по речи в генерале иностранца, возможно, даже земляка, Саксе избрал единственно приемлемую в данной ситуации тактику: вытянулся в струнку и, не отвечая ни слова, верноподданически «пожирал» генерала глазами. Тем не менее, когда тот вдоволь накричался и пригрозил, что если капитан со своим эскадроном немедленно не выступит в путь, он покажет ему «кузькину мать» и «ядрен корень», Саксе счел за лучшее спешно покинуть выбранное для засады место.
Потерпев неудачу утром, Саксе после полудня решил поступить по-другому. Как он убедился, русским строевым офицерам не до его отряда, чем он ни занимайся, дела нет — своих хлопот полон рот! — поэтому для успеха требовалось одно — исключить возможность встречи со всевозможнейшим большим начальством, сующим от безделья нос куда надо и не надо. И открывшаяся его взору поляна служила вполне подходящим местом для повторно задуманной им засады…