Лёха

Семенову стало досадно, что такое чудо техники, повозка самобеглая, бронированная, да еще с пушкой и пулеметами, из-за такого пустяка пропала. Денег-то она, наверное, стоит немерено, одного железа сколько ушло, да не просто железа, а особой дорогущей качественной стали. Сколько ж всего полезного можно было бы из нее сделать! А теперь на нем немцы разъезжать будут. И тут Семенову стало жалко, что танк не горелый и не разбитый в щепу стальную. Так оно было бы спокойнее.

Впрочем, очень скоро мнение его переменилось. Машина встала, долговязый с винтовкой не спеша вылез наружу, а конопатый нетерпеливо махнул рукой и велел:

– Raus! Weg![31]

Затекшие от неудобного сидения ноги не очень хорошо слушались, но под колючим взглядом автоматчика засиживаться не очень хотелось, потому все трое вылезли поспешно, как только могли. И немножко оторопели. Ветерок нес странный букет запахов – вроде как пережаренного мяса, подгоревшего до углей, тухлятины и мертвечины. И еще чего-то; и все вместе было отвратным донельзя. В общем, было понятно – откуда, потому как тут, на окраине малюсенькой деревушки в десяток домов, стояло несколько разбитых и сгоревших грузовиков и танков. Наших, похоже, потому как Семенов не шибко разбирался в технике, секретно же многое было. И прямо под ногами валялась с трудом узнаваемая канистра (будь они неладны, эти канистры), только пухлая, вздутая изнутри взрывом, уже успевшая поржаветь и потому еще более странная.

Автоматчик из кузова протараторил что-то своему напарнику, так что боец ни слова не разобрал, тот кивнул в ответ, сказав:

– Jawohl![32]

Конопатый кивнул, перебрался из кузова в тесную кабину.

Машинка уехала, а трое пленных остались как раз перед точно таким же громадным танком, как тот – у пруда. И воняло от этого танка сладковатым, приторным и липким запахом мертвечины. А чтобы не спутать запах этот – еще и мух тут вилось роями, веселых и радостных мух, прилетевших на пир.

Конвоир, сохраняя на своей белесой харе непреклонность и мужественность, старался держаться невозмутимо, но вроде как побледнел с лица и вроде как его мутило. Он встал поодаль от вонючего танка и приказал:

– Abdecke Aas! Schnell![33]

И сделал несколько копающих движений, словно держал не винтовку, а лопату.

– Хочет, чтобы мы наших упокойников прибрали, – догадался вслух Семенов.

– Nimm Schaufel aus Kampfwagen![34]

Глянув, куда ткнул пальцем германец, боец понял, что тот имеет в виду – на боку танка в зажимах была лопата. Нормальная такая обычная большая саперная лопата, БСЛ.

Из зажимов она выскочила легко, на минуту у Семенова возник соблазн подобраться как-нибудь к этому долговязому и приголубить его с размаху лопатой, благо была возможность раньше убедиться, что даже малая пехотная лопатка – это оружие, а большая – и тем более, вполне можно бы потягаться со штыком. Но тут Жанаев как-то присвистнул, вроде бы оценивая объем работы, и, оглянувшись на него, Семенов увидел рядом с крайним домиком пару велосипедов и вышедшего из избы немца, покуривающего короткую трубочку. И взгляд у Жанаева был весьма говорящий. Не один тут конвоир, еще немцы здесь есть; видно, потому и решили трупы схоронить, что, надо думать, к этой деревушке интерес и на будущее у германцев есть.

Где копать, было понятно сразу – совсем неподалеку заметна здоровенная воронка: видно, били по этому большому танку и промазали. Мельком глянув на Леху, который, как и конвоир, тоже был покрыт зеленоватой бледностью, Семенов передал ему лопату и велел идти углубить воронку. Потомок уцепился за черенок и живо побрел, прихрамывая, к яме.

Семенов хотел начать с большого танка, потому как увидел, что танк хоть и подбитый, но не горелый, к тому же ясно был виден ствол одного из пулеметов. Система у этих танковых пулеметов та же, что в его пехотном была, так что если удастся добраться до знакомой машинки – конвоир не порадуется. А по всему судя – не хочет конвоир это все нюхать; значит, если аккуратно все сделать, то получится. Опять же пистолеты этим танкистам положены, так что только бы в танк влезть, а там все выйдет как надо!

Распахнутый верхний люк встретил таким смрадом, что Семенова передернуло, хотя неженкой он никогда не был. Танк гудел от массы мух, которые роились в вонючей темноте. Приглядевшись, боец понял, что в самой башне нет никого – видны были пустые сиденья и массивный затвор орудия. Вдохнув поглубже, Семенов спустил в люк ноги и стал сползать потихоньку в танк.

Было непривычно и тесно, как тут умещался экипаж – Семенов так и не понял. Сдувая садившихся на взмокшее лицо бодрых мух, он осмотрелся, благо теперь, когда глаза пообвыклись, получалось не так темно, как показалось, когда он заглядывал сверху в люк. Свет падал и сверху и через всякие ранее не замеченные дырки. Если б не мухи и не вонь, было бы даже и сносно.

Мертвец оказался только один – он полусидел на месте с рычагами. Наверное, был водителем. Изуродован он был страшно, словно его стая собак рвала, живого места не было. Мельком глянув на него, Семенов сразу аккуратно приступил к осмотру пулемета, торчавшего рядом с пушкой. Машинка вроде на вид исправна, и Семенов чуть было не стал ее ворочать, когда в голову пришла мысль глянуть диск. Вот тут-то боец и удивился – диск был пустым. Несколько штук таких же вороненых колобашек, закрепленных внутри башни, тоже были без единого патрона, да к тому же они были словно посечены меленькими осколками. Снарядов тоже не было видно ни одного. Как ни осматривался боец – ничего пригодного в дело внутри танка не нашлось. Над погибшим видна была какая-то рукоять и, судя по всему, там же был люк. Покорячившись с этой рукояткой, Семенов сумел ее повернуть и, хоть и с трудом, распахнуть тяжеленную крышку. С подсветкой зрелище стало еще более неприглядным, потому как надежда на личное оружие танкиста тоже провалилась – на полу в луже кишащей опарышами жижи валялся «наган» с выбитым из него барабаном. Несколько странно знакомых длинных щепок дали понять, что тут произошло – раз все густо посечено осколками, да еще валяются поколотые ручки от немецких колотушек, значит, отжали немцы верхний люк и накидали своих гранат. А танкист, верно, пытался отстреливаться в смотровые щели, да не заладилось. Выпихнуть покойника в одиночку было совершенно невозможно, и Семенов вылез из бесполезной бронированной громадины. Сверху было видно, что Леха возится в воронке, неумело тыкая лопатой, а Жанаев уже тащит от горелых грузовиков обугленное тело, не похожее на человеческое – всяко меньше нормального мужского, почти детское по виду. Почему-то Семенова покоробило, что азиат волочет труп, захлестнув его каким-то проводом за шею. Конвоир с любопытством наблюдал за этим, сидя в сторонке, на свежем воздухе.

– Ты б его за ногу, что ли, тянул, – проворчал негромко Семенов, подойдя к Жанаеву.

Тот хмуро глянул на него и буркнул:

– Я хотел. Нога отломилась.

Точно, у сгоревшего не было второй голени. Семенов тяжело и глубоко вздохнул, благо тут не так смердело, как внутри танка, и помог тащить тело.

– У них в танке пусто. Пулеметы есть, а патронов – ни единого. Леха, у тебя по карманам ничего не осталось? Ты же припрятал вроде пяток патронов-то? – тихо спросил боец, когда они подтащили труп к воронке.

– Не, все выгребли, – растерянно ответил потомок, дико глядя на обгоревшее лицо погибшего шофера, в котором и человеческого ничего не было, и не было спокойной аскетичности черепа. Жутко выглядело это лицо с блестящими, оскаленными вроде как в сардонической ухмылке ровными молодыми зубами и обугленными черными ошметьями обгоревшей кожи и мышц, без губ и без глаз.

– Там, в танке, еще хуже, – успокоил напуганного менеджера Семенов. Глянул на остовы грузовиков и подумал, что не нравится ему эта работа.

31

Вылезай! Пошли! (нем.)

32

Есть! (нем.)

33

Убирайте падаль! Быстро! (нем.)

34

Лопату взять с танка! (нем.)