Лёха

– Пельмени, что ли? – заинтересовался Петров.

– Нет. Пельмени вода варят. Бууза – пар. – Подумал немного и решительно резюмировал: – Вкусно.

Леха сильно удивился: он думал, что этот красноармеец и говорить-то не умеет, а вон сколько выдал…

Полежали, помолчали. Ноги и руки потихоньку приходили в норму. Леха ждал, что и его спросят, чего он бы поел, но нет, не спросили. А чего бы он поел? К его собственному удивлению, в голову сразу же пришел почему-то дурацкий «Макдональдс», в который Леха заходил всего три раза и потом у него печенка возмущалась. Даже удивительно – с чего бы это вспомнилось? Реклама, наверное, нахальная оттопталась в мозгах всерьез. Так же Леха решительно открестился от быстросупов и «дошиязвы». Да много бы чего поел-то, в отличие от этих простых ребят. Того же маминого борща. Или щей с говядинкой. Да и, в общем, как-то уже так в его семье привычно стало, что в июне гвоздем стола была молодая картошка, в июле – помидоры, в августе поспевал виноград (Лехе больше всего нравился сладкий кишмиш), в сентябре мама обязательно готовила одуряюще пахнувшие фаршированные перцы, а в октябре в морозилке обязательно лежала куча мерзлой ароматной хурмы, которую замораживали, чтобы не вязала во рту. А в декабре всегда готовили незатейливый салат оливье, который был категорически немодным. Но у Лехи с детства отложилось, что это праздничное новогоднее кушанье и попытки заменить его всякими салатами из авокадо с цветной лапшой не прижились. И мороженое опять же.

– А у вас мороженое продавали? – неожиданно спросил он у спутников.

– У нас – да, – гордо ответил оживший уже Петров.

Жанаев и Семенов посмотрели на него. Азиат укоризненно вздохнул, а дояр фыркнул:

– Экий ты хвастун!

– А я что, если продавалось. Ящик такой на колесиках, с навесом, и мороженщик с черпачком. Одну круглую вафельку достанет, на нее черпачком шарик мороженого – а оно разное бывает, – и другой вафелькой прикроет. Удобно в руке держать, – вздохнул печально мужественный токарь.

– Ладно, пора двигать, а то до темноты не успеем. Там отдохнем, – сказал решительно Семенов, вставая с земли.

После привала идти стало ненамного легче. Удивляясь двужильности спутников, Леха с трудом управлялся со своей проклятой канистрой. Ему с трудом удавалось держать тот же темп ходьбы, что и им. Еще и под ноги надо смотреть: по лесу идти – не так и просто. Да еще с грузом. Семенов спереди несколько раз недовольно шикал и смотрел, обернувшись, такими страшными глазами, что даже замотавшийся Леха успевал это замечать, несмотря на струйки пота, заливавшие ему глаза; но ничего не поделаешь, шума они производили изрядно. Пару раз и Петров брякал канистрой то ли о приклад, то ли еще обо что, и пыхтели все, разумеется.

Шедшие впереди остановились так резко, что Леха ткнулся разгоряченным лицом в тощий вещмешок шедшего впереди Жанаева.

– Ну чего там? – спросил Леха шепотом.

– Тсс! На дорогу вышли! – также шепотом отозвался Петров, вертя головой во все стороны. Точно так же прислушивался стоявший впереди Семенов. Через жиденькие кустики видно было желтовато-коричневое полотно обычной лесной дорожки, не шибко-то и езженное.

– Сейчас шустро через дорогу – и в кусты на той стороне. Не отставать! – шепнул Семенов и мелкими шажками заспешил на ту сторону.

За ним так же дернули Петров и Жанаев. Леха постарался не отставать. Канистры глухо булькали на бегу, слышались тяжелое дыхание и топот ног по убогой дороге. Вроде и не широкая дорожка, а показалось, что стометровку пробежал, благо со школы так себя больше и не мучил. Радовало, что вроде как большую часть пути уже прошли. Наверное. Очень хотелось в это верить. А там, самое главное, можно будет избавиться от этой тяжеленной канистры и идти снова налегке.

Проскочили жидкий кустарник на той стороне дорожки, дальше была вроде небольшая полянка, как мельком заметил, глянув вбок, Леха, и тут он снова впечатался взмокшей физиономией в жесткий рюкзак Жанаева. Хотел спросить опять – с чего это встали, и тут Петров уронил обе канистры, бухнувшиеся гулко оземь и вертко дернулся в сторону, хватаясь за висевшую за спиной винтовку. Жанаев прянул назад с такой силой, что сбил Леху с ног, а шедший впереди с некоторым отрывом Семенов, полуприсев, поставил канистры и очень медленно стал выпрямляться. Леха обалдело вытаращил глаза и тут же оглох. Из ранца Петрова, который корячился с зацепившейся за что-то винтовкой, полетели какие-то клочья, показавшиеся почему-то Лехе голубыми и красными, токарь странно изогнулся назад, словно решив с разгону встать на мостик, но вместо этого просто упал, воткнувшись головой в землю, как-то судорожно вытянулся и успокоился, распластался.

Не очень понимая, что происходит, Леха оторопело глядел из-под навалившегося на него азиата на то, как быстро менялось все на полянке. Семенов уже стоял с высоко поднятыми руками, и рядом с ним возникли двое выскочивших как чертик из табакерки людей в странно знакомой одежде, – точно такую же пятнистую камуфляжную куртку таскал таджик-дворник, убиравший в подъезде, где Леха жил. А на полянку выскакивали еще и еще люди – с десяток. Один такой, молодой с непонятным, блестящим, словно игрушечным автоматиком в руках моментом подскочил к лежащим, ловко пнул Жанаева, негромко, но очень веско велел:

– Stehe auf![14]

И дернул нетерпеливо стволом.

Жанаев как зачарованный уставился в дырочку – маленькую черную дырочку в торце блестящего невсамделишнего дырчатого кожуха автоматика и стал неуклюже подниматься – сначала на четвереньки, потом во весь рост. Так же очумело встал и Леха. Он понимал, что нарвались на немцев, получается – попали всерьез, теперь они в плену, но как-то это все было отстраненно, и страх, написанный на физиономии Жанаева, казался Лехе… неуместным, что ли. Впрочем, все было странным. Словно во сне. Словно и не с ним. Словно можно зажмуриться – и все это исчезнет.

И Леха зажмурился. Но и с закрытыми глазами слушал веселый галдеж немцев на полянке, а когда почувствовал болезненный толчок в бок и глаза открыл – немцы никуда не исчезли. Тот, с блестящим автоматиком, как раз и пихнул в бок Лехи стволом. Леха и сам не заметил, когда успел задрать обе руки, а немец определенно был недоволен тем, что кобура у «летчика» оказалась пустой. Ребятами эти немцы оказались ушлыми: пока Леха хлопал глазами, один из них уже быстро обыскал его карманы, другие тем временем сдернули с бойцов винтовки, теперь обхлопывали их карманы ладонями, потрошили вещмешки. Без всякой брезгливости вывернули из простреленного ранца Петрова ворох бумажек, которые их явно заинтересовали. Стали шарить в простреленном ранце, один из них брезгливо принялся вытирать окровавленную руку платком. Потом сдернул лямки с плеч убитого, отчего мертвый Петров внятно и громко словно бы вдохнул. Из вытряхнутого ранца на травку вывалился нехитрый скарб красноармейца. Немец пошерудил носком сапога в окровавленных тряпках-портянках, измазал и сапог, а из всего шмотья подобрал бритву, остро сверкнувшую под солнечным лучом. Леха отстраненно отметил, что немцы прибрали харчи у Семенова, предварительно развернув тряпицу и понюхав сало. Оживленно обсудили половинку парашюта и тоже прибрали. Ремни поясные со всем добром с бойцов поснимали и бросили тут же. Азиату походя разбили нос, когда увидели, что он тащил в рюкзаке початый цинк с патронами. Груда уже поблекших за ночь, потерявших вчерашний задорный золотой блеск, потускневших патрончиков так и осталась валяться в траве, словно бесполезный клад. Лехины патроны тоже из кармана перекочевали в траву. Себе патроны и винтовки немцы брать не стали. Навешано на них и так было много всякой всячины, и тупо смотревший на немцев попаданец ломал себе голову – что это за разные сумки и футляры? Вроде как им положены были еще такие здоровые цилиндры из гофрированного металла, но у этих такого не было.

Тем временем замаравшийся солдат опять полез любопытствовать – на этот раз поочередно открывая канистры и нюхая горловины.

14

Встать! (нем.)