Страница 20 из 24
– Что я, кспонат, – смотреть на меня?..
На земле после него осталось три дочери, два сына, много маленьких внуков. Во дворе на веревке сушатся детские трусики, похожие на пестрые флажки.
Вдова Никольского, Екатерина Михайловна, ездит на кладбище к мужу и подолгу там сидит, глядя на фотографию, переснятую с его паспорта, – других в доме не оказалось.
Вернувшись, она говорит как будто с недоумением:
– Сколько умерло, а никто не рассказал – как они там?..
И, помолчав, вслух, но словно сама с собой:
– Сидишь-сидишь над могилкой, а он ничего не скажет!..
Не стало и моего отца Анатолия Ильича. Воскресенцы его поминают добром. Он был врач по призванию. Видел не только болезнь, но и человека. Говорил, давая совет меньше пить или покончить с курением:
– Послушайтесь старого доктора…
Выйдя на пенсию, он лечил друзей, соседей, знакомых и всех, кто к нему обращался за помощью. Естественно, лечил безвозмездно. Наградой ему было то, что людям делалось легче.
Недавно умер наш московский сосед, столяр Константин Михайлович, живший в нашем доме. Умирал он долго, мучительно. От той же болезни, которая погубила отца. Незадолго до своей смерти он сказал жене:
– Был бы жив старик, он бы мне умереть не дал…
Велика была вера его в моего отца, если даже собственной смертью он ее не нарушил.
Завидная участь врача!..
Бабушка Даша, воспитавшая сирот учителя Покровского, старуха живая, шустрая. В нашем городе любят это слово. И кондукторы в автобусе покрикивают:
– Пошустрей, товарищи! Пошустрей!
Бабушка Даша – существо сказочное. В белом платочке, из-под которого смотрят веселые карие глаза. И хотя ей под восемьдесят, своих зубов полон еще рот. Правда, частокол их кое-где проломан, но все же свой частокол.
Живет бабушка Даша в Спасском, возле пионерского лагеря, разместившегося в бывшем имении. В постройке с белеными стенами и свежестругаными полами. В углу большая икона в резном окладе. Николай Угодник со своим строгим лицом и как бы предупреждающе сложенными перстами. И лампадка перед иконой. Впрочем, это не мешает бабушке Даше озорно ругнуться в разговоре – божьего гнева она не слишком боится…
Эта икона, резные фасонные часы на стене – подарок приемного сына Покровского, Ивана-грызунка, да старый календарный листок с Калининым – вот все украшение ее комнаты.
Грызунками называет она детей, которые уже выросли из сосунков.
Муж бабушки Даши был речником, ходил рулевым на катере. Своих детей у них не было. Зато приемный звал его папкой. Наварят в самоваре яиц, сядут завтракать. «Почему папке три яйца, а мне два?» – «На тебе все пять!» Ему тогда стыдно станет, уйдет голодным… Так и воспитали, хороший вырос!.. Только живет теперь далеко…
Бабушка Даша предлагает нам козьего молока. Коза Дымка – вот и вся ее живность. Коза да пенсия сорок пять рублей. Но ей хватает, еще других выручать приходится – кому трояк, кому пятерочку…
Родом она из Константинова. Дед и отец были там церковными сторожами.
– Двух священников похоронила, – говорит она. – Священник отца уважал, в гости к нам заходил. Говорит – «помрешь, мы тебя на головах понесем…». Там и лежат оба, в оградке…
– Мы из Константинова сюда в Спасское в школу ездили, – говорит она. – Лодка мысастая, нас набьют полно – и везут. И в дождь, и в бурю, и в половодье. А зимой по льду ходили. Школа была трехклассная. У нас в Константинове помещик был Ериксон, Роберт Несторович, а в Спасском граф Орлов-Давыдов, старенький старичок… В церкви, как херувимы запоют, ему стул ставили. Он слушает и губами жует. Все что-то жует, жует. Старенький… А девушек красивых любил! Любил, чтобы они нагишом перед ним раздевались… Он им за это по пять рублей давал…
И не договорила – покатилась в смехе, показав неровный частокол крепких зубов.
– А княгиня Левина – его племянница, – говорит она, отсмеявшись. – Он ей дом в парке подарил, а как помер – и Спасское отказал в завещании. У княгини была дочь Машенька и два сына. Они, князья, с парнями нашими в футбол играли. А князь Петр к Варе сватался. К нашей, константиновской… Она и сейчас жива, Варвара Васильевна… В Москве живет…
Вот она, живая история! И князья, сватавшиеся к деревенским девушкам, и стриптиз старичка графа, и выросшие, окрепшие «грызунки», дети Покровского, – из девяти теперь живы шестеро. С фотографии, бережно хранимой бабушкой Дашей в конверте на шкафу, смотрит бравый матрос-рулевой, муж бабушки Даши, Иван Никитич, утонувший молодым в Оке под Коломной.
Любопытно бы повидать Варвару Васильевну. Не ради нее ли приезжал в Москву из Англии князь Петр Ливен, бывший Петрик. Немолодой господин вновь посетил места, где когда-то рос, играл в новую, еще едва известную в России игру – футбол – и любил крестьянскую девушку Варю…
В одном из рассказов Мопассана меня остановила фраза: «Гранвиль, где все женщины красивы». Эта фраза остановила мое внимание, потому в Гранвиле мне довелось побывать. Это небольшой нормандский городок на севере Франции, поражающий сочетанием суровых и нежных красок. Суровы крепостные стены и башни, и нежен розовый тающий туман над Ла-Маншем. Суровы гористые улицы, и нежен шелест воды по песку в часы отлива. Море уходит здесь далеко, обнажая твердое песчаное дно, разбросав по нему причудливые раковины и водоросли. Потом оно возвращается, и час его возвращения предопределен. Существует расписание приливов и отливов – четкое, как расписание прибытия и ухода поездов. Я вспоминала наш отель на берегу, шелест уходящего моря на рассвете, перламутровые раковины с открытыми створками, похожими на крылья бабочки, и думала о словах Мопассана – «Гранвиль, где все женщины красивы»…
Да, они красивы, потому что на каждом лице отблеск города, его суровые и нежные тона, его значительность и неторопливость.
Но вернусь к Воскресенску. Не знаю, все ли женщины в нем красивы, но красивых много. Закаты над рекой, старые аллеи в парке, игра света на лесных просеках и дальнее покатое поле – все, что окружает от рождения, формирует наш характер. Характер и внешность связаны неразрывно. Облик Воскресенской женщины – мягкий, спокойный, немногословный. Задумчивость природы сообщилась ей и стала ее природой. В то же время характер сильный, независимый. И своеобразная, – что тоже есть в Воскресенской природе, красота, где сквозь славянские черты проглядывает что-то иное, словно воспоминание о какой-то иной красоте.
Черные глаза и широкие скулы и сейчас не редкость у Воскресенских красавиц, предки которых воевали на этих полях с ханом Батыем и ханом Мамаем, а отвоевав, роднились с воинственными соседями.
Село Сабурово Воскресенского района принадлежало боярскому роду Сабуровых, потомков татарского мурзы Четы. Дочь одного из Сабуровых, Соломония, была выбрана в жены царю Василию Третьему из полутора тысяч красивейших девушек государства Российского.
Двадцать один год они прожили в любви и согласии, после чего Соломония, не подарившая царю наследника и обвиненная в «неплодии», была пострижена в монахини и сослана в Суздаль, в Покровский монастырь.
По-разному рисуют историки момент пострижения царицы в монахини. Одни утверждают, что Соломония шла в монастырь со слезами и смирением, едва ли не сама просила царя об этой милости. Другие говорят, что Соломония билась, срывала монашеский куколь, сопротивлялась насилию. Так или иначе, она оказалась в стенах суздальского монастыря, а Василий Третий, женившись на Елене Глинской, вскоре стал отцом сына Ивана, к имени которого впоследствии навсегда пристало определение – Грозный…
А вскоре столицу потрясла весть, пришедшая из Суздаля. Соломония в монастыре родила. Прибывшие из Москвы гонцы были приведены к свежей детской могилке. И снова земля стала полниться слухами о том, что ребенок не умер, а был назван Георгием и спрятан Соломонией у верных людей. Что это он, когда вырос, стал легендарным разбойником Кудеяром…
В 1934 году археологи вновь прикоснулись к истории Соломонии. При ликвидации усыпальницы в подклети Покровского собора рядом с гробницей Соломонии было обнаружено маленькое белокаменное надгробие. В нем лежал сверток тряпья – кукла, одетая в шелковую рубашечку, перевитая свивальником, шитым жемчугом.