Страница 13 из 19
В 40-м году бурю восторгов вызвал мой новогодний сюрприз – новенький патефон, которым меня премировали за хорошие результаты в стрелковых соревнованиях на спартакиаде в Москве. «Патефонный» период жизни нашего дома был, наверное, самым романтическим и самым коротким… Не ведая о близкой беде: бомбежках, эвакуации, разлуке, лишениях, – мы с наслаждением слушали патефонные пластинки с оперой «Евгений Онегин», с романсами в исполнении Козина, Лемешева, Лещенко, Шульженко… Под патефон учились танцевать вальсы, танго, фокстроты. Мальчики приглашали девочек. Сердце громко и радостно стучало от мечтаний.
В то же время молодежь призывали «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!». Впервые восьмиклассницей я взяла в руки винтовку. Стала упорно тренироваться. Руководил нашей секцией военрук, бывший офицер царской армии Алексей Шайжин. Занималась в Осоавиахиме, в школе вела стрелковый кружок. Скоро наша школьная команда получила право выступить на первенстве России. Соревнования проводились в июле 1939 года на стрельбище Центральной стрелково-снайперской школы под Москвой. В стрельбе на пятьдесят метров петрозаводская команда заняла второе место, уступив московской лишь два очка. И не передать моего счастья, когда узнала, что с результатом 189 очков из 200 возможных я победила и стала чемпионкой РСФСР.
Потом учила стрелять будущих ополченцев… Все мальчики из нашего класса ушли на фронт. Я тоже просилась. Но в райкоме комсомола мне поручили обучать стрельбе из мелкокалиберной винтовки.
Окончив школу, поступила в Петрозаводский педагогический институт. Мечтала стать учительницей, как мама. Но война нарушила мечты. В госпитале ухаживала за ранеными. В Петрозаводске началась эвакуация. Так наша семья оказалась в деревне Артюшино Вологодской области. В Артюшине работала физруком в школе, вместе с учителями выезжала не заготовку дров, трудилась на колхозных полях. И все же поступила в Вологодский педагогический институт, хотя и уставала, и недосыпала, и времени было в обрез. Да что говорить: шла война!
Нашей семье повезло. После освобождения Петрозаводска мы вернулись в свой дом. И я наконец перевелась, куда и мечтала, – в Ленинградский педагогический институт имени Герцена. После преподавала физику и математику во второй мужской школе, находившейся на Перевалке. Только представьте себе: перед сорока пятью сорванцами стояла молоденькая учительница с косичками. Разве ее будут слушать?
Как-то возвращалась с тренировки из тира: в руках – мелкокалиберная винтовка, рядом со мной – тренер Владимир Федорович Киселев, потом известный в Карелии мастер спорта по стрельбе. А навстречу – мои ученики. Увидев меня с винтовкой, встали как вкопанные: «Вы стрелять умеете?»
С этого момента на моих уроках стояла тишина, как перед ответственным выстрелом.
Наш дом над обрывом скрасил жизнь и моего первого в учительской биографии послевоенного класса. Вкус пирогов, испеченных моей мамой, наверное, на всю жизнь запомнился моим не избалованным яствами ученикам.
Почти все мое время доставалось школе. И не хватало моего материнского внимания сыну и дочери. Выручали мама и муж. Все заботы: о дровах, печке, готовке, уборке – ложились на их плечи. Когда я поздно возвращалась из школы, мой муж, дирижер военного оркестра, шутил: «Ну, что, уложила школьного сторожа спать?»
Дорогой наш старый дом! Моя семья покидала его в начале восьмидесятых годов. Незадолго до этого мы выносили из дома маму…
Давно живем в благоустроенных квартирах, как говорится, своими домами. Давно уже не собираемся в саду за покрытым клеенкой столом с самоваром в центре и горками маминых пирожков. Не ходим «под спичку» в Новый год. Не устраиваем кукольных представлений, не танцуем под патефон, не играем в лапту, не собираемся вместе на трамплине, чтобы поболеть за новую спортивную звезду, какой в нашей юности был мастер прыжков с трамплина Борис Носов, не провожаем друг друга на соревнования, – это и многое другое осталось только в памяти.
Но некоторые традиции нашего старого дома сохранить удалось. Например, ни один общий семейный праздник не похож на другой, всегда готовятся сюрпризы, никогда не бывает скучно ни взрослым, ни детям.
Инна Иохвидович
«Герасим»
– «…Охотно воспринимает и распространяет среди учащихся западные виды причесок и нарядов…» – вслух, удивленно покряхтывая, читал директор школы, добродушный на вид толстяк.
Оторвавшись от чтения характеристики, он строго посмотрел на меня из-под очков и продолжил: «…Бесконечно лжива, может притвориться заплаканной, больной…» Тут он не удержался:
– С такой характеристикой, девочка, тебе не в другую школу переводиться, а прямым ходом – в колонию.
Дело было в начале шестидесятых, и в этой харьковской школе, как, впрочем, и в тех, где я побывала прежде, меня не брали в восьмой класс. И все из-за треклятой характеристики, которую написал мне классный руководитель по прозвищу «Герасим», то есть Александр Герасимович Громов, даже ничего в нашем классе не преподававший, просто посередине года назначенный нашим классным руководителем. В ней, в характеристике, вроде бы все и правильно было написано, а на самом деле было чистейшей неправдой!
«Наряды»? Просто в какой-то из жарких дней мая, когда мне вдруг стало невмоготу ходить в темно-коричневой форме, под черный передник я надела темно-синюю кофточку с рукавами до локтей да перелицованную из маминой серую юбку. «Западные виды причесок»? Собрала волосы на затылке и перетянула резинкой – получился так называемый «конский хвост».
Тогда «Герасим» и поднял скандал… Результатом стало мое исключение из школы на три дня. Именно этот случай он и описал в характеристике как: «охотно воспринимает и распространяет…» Последнее меня возмущало особенно: что и кому я «распространяла»? А?
Да, было, удрала с уроков, а вместо покаянных слез, которые никак не хотели из глаз выдавливаться, в «уборной для девочек» накапала себе в глаза воды… Так что же, уж и «…бесконечно лжива?» И за это характеристика – «волчий билет», как выразился завуч одной из не принявших меня школ.
Почему-то сердиться на классного руководителя, высокого, с темным лицом и сверкающими глазами, я не могла. Мне было просто обидно: за что?!
Он ведь как только пришел, сразу и выделил меня из всего класса. Сначала я думала, что это из-за сложной фамилии. Он, бывало, любил произносить ее на разные лады, да всё почему-то неправильно, так что класс со смеху подыхал. Раз он договорился до того, что назвал меня Инной Эйзенхауэр! Смеялся не только весь класс, но и он сам, не до смеху было только мне одной.
Вот так любил он поизгаляться надо мной, и во мне поселился страх перед ним: мне казалось, что он следит за мною, все чудилась его высокая фигура в подворотнях да проходных дворах…
Однажды погожим деньком после школы заболтались мы с одноклассницами, стоя на углу улиц Пушкинской и Красина, у самого большого в Харькове пятидесятых годов «Гастронома». Мы громко разговаривали, размахивая портфелями, чему-то смеялись, словно в рот нам смешинка попала… Как внезапно появился он, «Герасим». Смех комом застрял у меня в горле, так что я не могла и вздохнуть…
– Чему это ты так смеялась, Инна Иохвидович? – Он навис надо мной, сверкая глазами.
А я ничего не могла ответить.
– И почему это вы тут группкой во главе с Инной Иохвидович стоите здесь, на углу? Кого ожидаете, куда собрались отправиться? – сыпал он вопросами.
– Александр Герасимович! – наконец-то продохнув, смогла произнести я. – Мы никуда не собирались идти и ничего не собирались делать!
Собрав все силы, я посмотрела ему в лицо и заметила то ли слюну, то ли пену в уголках губ.
– А я думаю, что ты что-то скрываешь!
И он прочел нам получасовую нотацию-лекцию о «Голубой лошади» – недавно разоблаченной в городе молодежной организации стиляг, которых отправили перевоспитываться в армию, в колонии, на какой-то «101-й километр»…