Страница 77 из 148
Она открыла холодильник, достала два стаканчика йогурта и молча села за стол, насильно впихивая в себя еду. У нее даже не было сил открыть лежащую рядом газету. Она потянулась к небольшой пачке писем (главным образом счетам) и стала их равнодушно перебирать. Ничего заслуживающего немедленного внимания не было, если не считать конверта с адресом «Медицинский центр Джорджтаун, Вашингтон, округ Колумбия». Лора взяла нож и четким движением хирурга вскрыла письмо.
Дорогая Лора!
У меня потрясающая новость! Вчера я наконец-то собственноручно делала операцию. Ничего особенного — обычный аппендицит, но больную девицу 18 лет от роду больше всего беспокоило, сможет ли она снова надеть бикини. Ну, я-то уже успела набить руку (главным образом на апельсинах и персиках), так что, когда шеф неожиданно повернулся и передал мне скальпель, он не застал меня врасплох.
В моем лечении тоже, кажется, замечается прогресс. Энди говорит, что в тот или иной период практически каждый студент-медик нуждается в психиатрической помощи. Он рассказал мне об одном исследовании, проведенном Фондом Маркла несколько лет назад, и я пошла в библиотеку о нем почитать. Ты не поверишь: из 219 тысяч американских врачей женщин только 11 тысяч!
И что меня действительно потрясло — что разводы у женщин-врачей случаются в пять (!) раз чаще, чем у мужчин. Да и тем на этом фронте похвастать особо нечем. Даже такой отличный парень, как Энди, живет с какой-то мымрой.
Через три минуты мне заступать, а я еще в одном белье. Так что побегу одеваться.
Пожалуйста, напиши, как у тебя дела.
Лора улыбнулась. Грета не изменилась — любой разговор заканчивается «ближе к телу». Интересно, когда этот ее психотерапевт займется этим вопросом?
И тут ее как током ударило. Энди? Это так она называет своего врача? И откуда ей известно о его семейных делах? Разве такие вопросы обсуждаются на сеансах психоанализа? Все это было очень любопытно, но сейчас Лора от усталости не могла об этом думать.
Она разулась в гостиной и на цыпочках поднялась в спальню. Постель была пуста.
Лора подумала, что ей следует огорчиться. Но она была настолько измождена, что перед натиском Морфея отступило даже исчезновение мужа.
И только наутро, в восемь часов, она сумела осмыслить тот факт, что Палмер исчез. Ни записки. Ни объяснения. Ни-че-го.
Она перебрала в уме все варианты. А вдруг он попал в аварию? А вдруг напился и в бесчувственном состоянии угодил в больницу?
Она хотела позвонить его родителям, но решила их не тревожить.
Заварив себе кофе, Лора вгляделась в висящую на кухне «доску объявлений», где каждый отмечал свой рабочий график.
Ее взгляд упал на расписание предыдущего дня. У Палмера был семинар по «Истории англо-китайских дипотношений». С семи до девяти вечера. Она решила позвонить преподавателю и выяснить, был ли Палмер на занятии. И тут он появился.
— Доброе утро, Лора, — бодро поздоровался он.
— Палмер, ты меня до смерти напугал!
— Правда? Я рад, что я тебе еще не совсем безразличен.
Она догадалась, что реплика отпущена с целью спровоцировать ссору, но пропустила ее мимо ушей.
— Так где же ты всю ночь был?
— С друзьями, — ответил он, все еще в расчете ее раздосадовать.
— Только и всего? Это все твое объяснение?
— А разве я когда-нибудь требую от тебя полного отчета о твоем пребывании вне дома? Ты только говоришь, что была в клинике, и все.
— Но у тебя вчера вечером был семинар.
— Да, был.
— Ты думаешь, я поверю, что дискуссия затянулась до утра?
Палмер усмехнулся:
— Лора, радость моя, но именно такой ответ я всегда слышу от тебя. Я читаю сделанную твоей рукой запись, что твоя смена заканчивается в одиннадцать, после чего ты появляешься на рассвете и небрежно бросаешь что-то об очередном неотложном больном. А если я тебе скажу, что у нас было ЧП? Что у профессора Фэрбанка из книги выпало приложение и мы предпринимали героические усилия по его спасению?
— Это шутка? Не смешно!
— Лора, мне уже давно не смешно. С первых дней твоей ординатуры. Я по натуре человек общительный. Конечно, мне было бы приятнее всего общаться с тобой, только тебя никогда не бывает. Поэтому когда кто-то из группы предложил пойти пропустить по паре пива, я присоединился.
— А ты не пробовал позвонить?
— Пробовал, дорогая. С половины двенадцатого с регулярностью в полчаса. Дома никто не отвечал, а оператор в клинике никак не мог тебя найти. В конце концов я плюнул на это дело и пошел спать кое к кому из наших. Как раз и диванчик лишний нашелся.
— Палмер, а почему ты не говоришь, какого пола кое-кто из ваших?
— А я разве тебя спрашиваю, какого пола твои коллеги?
— Прекрати свои увертки, черт побери! — взорвалась она. — Ты прекрасно знаешь, что при моей профессии я не могу избежать ночных дежурств. Это далеко не одно и то же!
— Прости, но в моем понимании — разницы никакой. Тебе понравилось спать одной?
— Конечно нет! Мне было…
— Тебе было точно так же, как мне всякий раз, когда тебя нет, — перебил он.
— Послушай, Палмер, не надо делать вид, что ты не знал, какой образ жизни ведут интерны и ординаторы, если это вообще можно назвать жизнью! Неужели ты думаешь, что мне нравится настолько изматываться на работе, чтобы потом едва фокусировать взгляд? Я ведь не мазохистка какая-то!
— Тут мы с тобой солидарны, — ответил он. — Тебе не нравятся твои ночные смены, мне — тоже. — Помолчав, он добавил: — Все мои однокашники женаты, у всех дети, и все получают удовольствие от жизни. Я же тем временем, что бы кто ни говорил, живу как отшельник. Короче говоря, Лора, мне это все надоело, дальше я так жить не намерен.
Они стояли друг против друга, словно на разных берегах одной реки. И эта река делалась все шире и шире.
Наконец Лора заговорила. Через силу.
— Ты понимаешь, что работу я не брошу.
— Конечно.
— И какую ты предлагаешь альтернативу?
— Думаю, что, если мы хотим оставаться вместе, нам следует договориться о каком-то компромиссе. Выработать какой-то модус вивенди.
— У меня такое впечатление, что ты уже принял решение. Так где ты на самом деле провел ночь?
— Трахался.
Психиатрические больные тщательно подразделяются на «излечимых» и «хронических» — тех, для кого единственным лечением остается приносящий забвение торазин, и других, которых еще можно удержать на краю бездны маниакального сознания.
В июле 1963 года Барни Ливингстон начал свою ординатуру в психотическом (читай — «неизлечимом») отделении госпиталя Беллвью. Как все новички, он еще не избавился от иллюзии, что может помочь каждому душевнобольному. Он смотрел на них, как Данте на души в чистилище, уверенный, что поможет им отсюда выбраться.
С первой минуты его поразило, что, невзирая на жару, от которой на Манхэттене плавился асфальт, подавляющее большинство обитателей этого отделения были одеты основательно, как король Лир, приготовившийся встретить бурю.
Он вспомнил, что хронические шизофреники часто круглый год ходят в зимней одежде, опасаясь, что ее могут украсть или, что более вероятно, она потеряется в этом столпотворении.
Психиатрию часто называют «лечением разговорами». Но тут разговорами и не пахло. Больше того, Барни понял, почему здесь собрана столь разношерстная публика: они все хранили молчание.
Время от времени раздавалось шарканье. Кашель. Чихание. Но и это случалось редко. Казалось, здешние обитатели немы. Иногда, впрочем, слышалось тихое, отрешенное бормотание.
Поразительно, но ни один не замечал присутствия остальных. Появление Барни не вызвало ни единого любопытного взгляда. «Господи, — подумал он, — неужели возможна такая жизнь?»
К нему подошел огромный, сильный негр в белой рубашке нараспашку.
— Немного растерялись, доктор? — дружелюбно спросил он.