Исцеляющая любовь

Со временем я узнал, что он регулярно навещает то, что осталось от его жены, и всякий раз приносит ей букет красных роз.

А Стив Росс, когда оперирует, почему-то больше не приглашает меня на роль анестезиолога».

Однажды профессор-травматолог Джеффри Керк принес Беннету не традиционную шоколадку, а то, чего он так давно ждал, — рентгеновские снимки.

Они вместе стали их смотреть.

— Ну, Джефф, — залихватски произнес Беннет, — могу дать свое заключение: у этого больного косточки срастаются замечательно.

Тут он дошел до последних снимков, на которых были запечатлены семь шейных позвонков.

— Ого! — удивился он. — Судя по всему, здесь дело было нешуточное. Но ты, кажется, прекрасно справился, Джефф. И когда ты намерен пустить меня назад в операционную?

Услышав ответ, он опешил.

— Понедельник тебя устроит?

Если бы не гипс, Беннет бы запрыгал от радости.

— Буду как штык, Джефф!

Но тут Керк сделал одну оговорку:

— Только, Бен, я не хочу, чтобы вся моя работа пошла насмарку. Ты будешь носить фиксирующий аппарат.

Пока аппарат не сняли, Бену приходилось довольствоваться вспомогательной миссией — в основном шить, в лучшем случае делать разрез в несложных операциях наподобие аппендицита. Физиотерапия в форме занятий сквошем пошла ему на пользу, и руки у него теперь казались даже сильнее, чем до несчастья.

В конце концов он потребовал награды за терпение.

— Сними с меня эту ерундовину, или я сам ее отвинчу! — заявил он профессору Керку. — Мне нужна полная подвижность, чтобы я мог заняться настоящим делом.

Керк нахмурился:

— Насколько я слышал, Беннет, ты уже и так им занялся. У стен есть уши, даже если это стены такого суетливого помещения, как приемный покой.

— Это верно, — робко признался Беннет. — Привезли кучу пострадавших в дорожной аварии, и я был действительно нужен. Могу я теперь делать это официально?

— Можешь, — улыбнулся Керк. — По моей части ты абсолютно здоров.

— Да будет тебе, доктор! Абсолютно здоровых людей не бывает. Но я изо всех сил к этому стремлюсь.

Беннет был так счастлив приступить наконец к работе, что, надевая голубой хирургический наряд, насвистывал веселый мотивчик.

Подойдя к столу, Беннет обратил внимание, что в операционной непривычно много медперсонала Помимо ассистирующей ему Терри Родригес там были еще двое старших хирургов и заведующий отделением.

Он сразу понял, зачем их призвали. Им надо было убедиться, что он не растерял своих навыков в результате тяжелой травмы. Навыков и воли. Беннет сказал себе, что к ситуации надо подходить как к ответственному спортивному матчу, когда все решают выдержка и хладнокровие. И решил сделать все, чтобы ничем не выказать своего волнения и сработать без ошибок.

Беннет улыбнулся коллегам и весело сказал:

— Доброе утро всем. Работа предстоит долгая, так что давайте сразу начнем.

После первых тридцати минут старшие по должности покивали друг другу и тихонько удалились. То, что хотели, они уже увидели.

Вечером ликующий Беннет позвонил Барни.

— Черт, Ландсманн, у тебя нервы железные! — восхитился приятель. — У меня бы коленки тряслись. Удивляюсь, как ты можешь говорить, что получил от этого удовольствие?

— Доктор Ливингстон, — беспечно ответил Беннет, — непременно напиши в своей книге, что большинство хирургов от напряжения ловят кайф.

«Книга вносит самый существенный вклад в психоаналитическую мысль за последние десятилетия. Она, несомненно, займет важное место в специальной литературе».

Отзыв, напечатанный в «Американском психиатрическом журнале» — издании, редко поднимающемся до восхвалений, был воспроизведен на плакате, висящем в фойе Института психиатрии и возвещающем о предстоящей лекции, которую прочтет автор замечательной книги Морис Эстерхази.

— Ты читал? — спросил Брайс Уайзман, просунув голову в дверь кабинета.

— Нигде не могу достать, — посетовал Барни. — Не терпится почитать: автор-то — мой сосед по общежитию.

— Не завирайся, Ливингстон. Не только в Гарварде гении учатся. В объявлении сказано, что этот Эстерхази учился в Лондоне, в госпитале Модели.

— Ладно, не буду зря хвастаться. Но с этим парнем я действительно знаком. Лучше скажи: ты книгу читал?

Уайзман кивнул:

— Три ночи не спал — оторваться не мог.

— Из этого следует, что теперь ты можешь одолжить ее мне, чтобы сна лишился я.

— Конечно, вечером принесу в офис.

— Спасибо, Брайс, — обрадовался Барни. — Удивительно уже то, что книга на медицинскую тему может быть такой захватывающей. Само название вызывает интерес.

— «Законная дочь Фрейда». Звучит как роман.

Они распрощались и отправились каждый в свою клинику.

Стоял ясный зимний день, и Барни решил прогуляться до Беллвью. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями. Подумать о поразительной метаморфозе, происшедшей с Мори Истманом. Он помнил его измученным парнем, решившим свести счеты с жизнью, затем пациентом психиатрической лечебницы, где ему поджаривали мозги электрошоком. И вот теперь, пятнадцать лет спустя, малыш Мори превратился в Мориса Эстерхази, гордость лучшего психиатрического госпиталя в мире.

Он попытался разобраться в своих сложных ощущениях. В первую очередь это, конечно, была радость за Мори. Но еще сильнее было прямо-таки нездоровое удовлетворение от того, что сын смог заткнуть за пояс всегда презиравшего и подавлявшего его отца. Несмотря на свое высокое положение в Американской психиатрической ассоциации, старший Истман никогда не издавал целой книги, хотя и имел множество научных статей. И уж конечно, он и мечтать не мог о таком успехе, какой выпал на долю Мори.

Барни сгорал от нетерпения прочесть творение давнишнего приятеля, в связи с чем даже отменил запланированный ужин в компании молоденькой докторши, недавно приехавшей из Голландии.

Соорудив себе сытный сэндвич с колбасой и сыром, он устроился в своем любимом кресле и открыл книгу.

Уже сама обложка была красноречивой. Название «Законная дочь Фрейда» имело подзаголовок: «Психология Мелани Кляйн».

В книге рассказывалось о противоречивой фигуре британского врача-психоаналитика, которая скончалась несколько лет назад. Мелани Кляйн начала свою карьеру как убежденная последовательница Фрейда, а потом увлеклась проблемами психологии детей раннего возраста, которых Фрейд считал неподходящим объектом для психоанализа.

К великому разочарованию Кляйн, патриархи психологии отвергали результаты ее исследований, почему-то не желая понять, что ее работы являются продолжением того же Фрейда, только на другом этапе. Мори же не только доказывал, что Кляйн — фрейдистка чистой воды, но и подкреплял эти выводы тонкими наблюдениями.

Когда Барни закрыл книгу, на часах было без четверти два. Он так увлекся, что не заметил, что игла проигрывателя уже давно скребет по этикетке пластинки.

На следующий день его ожидал еще один сюрприз — телефонный звонок от Фрица Баумана.

— Барни, полагаю, ты знаешь, что в будущий четверг Эстерхази читает в институте лекцию. Мы с Эльзой даем в его честь небольшой прием, и он специально попросил пригласить тебя. Сможешь прийти?

— Конечно, — ответил Барни, — и с большим удовольствием.

Никогда еще Барни не видел в актовом зале института подобного столпотворения. Здесь были люди даже из Балтимора и Йеля. Мест хватило не всем: десятка два желающих стояли в дверях, держа наготове блокноты.

Фриц Бауман представил Мори как «обладателя, пожалуй, самого нестандартного аналитического ума среди представителей своего поколения».

Мори вышел на трибуну. Барни был поражен произошедшими с ним изменениями и его британским акцентом. Закомплексованный парнишка Мори Истман превратился в современного английского профессора — длинные волосы, очки в металлической оправе, модный вельветовый костюм… Он излучал уверенность в себе.