Исцеляющая любовь

— Перестань! Если дело этим и ограничивается, то почему у тебя такой испуганный вид? Барни, говори, что еще?

Барни помялся, а потом как можно более беспечным тоном произнес:

— У тебя переломовывих шейного отдела позвоночника. Твой босс планирует провести репозицию, как только тебе опять можно будет давать наркоз. И ты снова будешь в полном порядке.

— Не ври мне, Ливингстон! Это значит, что я по крайней мере на четыре месяца выбыл из строя.

— Не переживай, Беннет, — вставил Хершель. — На твоем назначении в Техас это никак не отразится. А сейчас, если ты в состоянии, я бы хотел, чтобы ты побеседовал вон с теми двумя джентльменами.

При этих словах сидевшие в другом конце палаты мужчины подошли и представились. Это оказались настолько известные люди в юридическом мире, что Беннет сразу вспомнил их имена. Один, Марк Зильберт, был признанным поборником гражданских прав, «защитником обездоленных». Второй славился как самый красноречивый оратор в суде.

— Мы не можем сидеть сложа руки и смотреть, как наша страна отступает от своих основополагающих принципов, — заявил Зильберт. — Этот случай — красноречивый пример того, до чего докатилось наше общество, и я бы просил вас разрешить мне встать на борьбу с этим злом, мистер Ландсманн.

— Пап, я думаю, не стоит этого делать, — морщась от боли, сказал Беннет.

— Нет, сынок, стоит. В Америке самое замечательное то, что каждый человек может рассчитывать на торжество правосудия.

— Ну да, если у него есть деньги на дорогих адвокатов.

— Прости меня, Бен, — сказал Хершель, все больше распаляясь, — тебе переломали не менее десятка костей и повредили позвоночник. И только за то, что ты повел себя как благородный человек.

— Это правильно, — перебил Зильберт. — Они увидели, что вы цветной, и априори решили, что вы преступник. На мой взгляд, это самая опасная форма расизма. И у вас есть шанс призвать их к ответу.

— Эта история уже стала достоянием прессы, — добавил второй адвокат.

— Ну хорошо, — сказал Беннет. — По-моему, все ясно. — Он взглянул на Хершеля. — И сколько будет стоить такое дело?

— Бен, сейчас вопрос не в деньгах. Я заплачу столько, сколько будет нужно.

— Хорошо, папа. — Разговор давался Беннету все с большим напряжением. — Не трать деньги на то, чтобы биться в суде. Лучше отправь их в организацию доктора Кинга в память о нем.

39

Чтобы собрать материал для своего исследования психики врача, Барни составил опросник и разослал друзьям и бывшим однокашникам по Гарварду. Он понимал, что у каждого в багаже имеется пережитая драма, неведомая посторонним. Естественно, он гарантировал всем полную анонимность. Респонденты могли даже не подписывать своих анкет.

Одним из первых ему ответил Ланс Мортимер, причем весьма пространно и предварив анкету письмом.

Дорогой Барн!

Мне кажется, ты затеваешь потрясающе интересное дело. (И как мне это самому в голову не пришло!) Между прочим, мне довелось видеть столько невероятного, что года два назад я начал вести дневник и сейчас готов поделиться с тобой самыми яркими эпизодами. (Отксерить всю тетрадь и переслать тебе не могу — есть вещи, которыми я не стал бы делиться даже со своим психоаналитиком.)

Прилагаю рассказ об инциденте, имевшем место 6 июня 1970 года. Имена, разумеется, изменены — не для того, чтобы оградить невинных, а чтобы уберечь собственную шкуру.

Ты, конечно, понимаешь, что это случилось в Лос-Анджелесе, но я замаскировал все под некий госпиталь Сент-Дэвид в Ньюпорт-Бич. Буду признателен, если ты сохранишь эту легенду. Своим исследованием ты, пожалуй, смог бы взорвать всю медицину. Если прежде не уничтожат тебя.

С приветом,

Поначалу присланная Лансом история показалась Барни чересчур «голливудской». Но, подойдя к концу, он понял, что отворил настоящий ящик Пандоры.

После того как рассказ был прочитан в третий раз, он почувствовал, что не в силах держать это в себе. А поскольку доктора Баумана навряд ли обрадовал бы звонок посреди ночи, то выбора не было.

— Привет, Кастельяно. Разбудил?

— Да нет, а что случилось?

Он зачитал ей текст.

«Едва ли кто забудет мастерскую игру Люка Джемисона (имя вымышленное) в фильме Стенли Уолтерса (имя вымышленное) под названием, предположим, „Беззвездная ночь“. Так же как и Джун Соммервиль (имя вымышленное) — в реальной жизни жену вышеназванного актера — в роли глухонемой девушки.

И вот клиника получает сообщение, что туда едет машина „скорой помощи“ с Джун, у которой подозрение на перфорированный аппендицит. Весь персонал приходит в небывалое возбуждение.

Меня разбудил хирург Стив Росс (имя вымышленное) и велел срочно готовиться к операции. Я не успел даже толком умыться, как уже мчался в операционную.

Для тех, кто никогда не видел Джун Соммервиль в жизни, могу сообщить, что ее красота не есть следствие умелого макияжа или ловкой работы оператора. Она и в жизни оказалась сногсшибательно красивой женщиной.

Мы бегом везли ее на каталке, и я заметил, что приехал даже заведующий клиникой. Он пригласил к себе в кабинет ее мужа Люка, чтобы помочь ему скоротать время за чашкой кофе.

Я вколол мисс Соммервиль пентотал натрия, чтобы она расслабилась, и попросил ее назвать мне десять своих любимых ролей. Не успела она добраться до „Бен-Гура“, как уже была в состоянии нирваны. Я ввел в гортань трубку и, поддувая в легкие воздух, стал погружать ее в „сладкий сон“ с помощью стандартной смеси галотана с кислородом. Я сделал доктору Россу знак, что пациентка отключилась.

Он потребовал свой верный скальпель и сделал безупречный разрез на ее молочно-белом животике. В считанные минуты — а Росс превосходно владеет своим ремеслом — противный аппендикс был удален и начат парацентез, то есть дренаж брюшной полости.

Но тут случилась катастрофа. Мы, а больше всех доктор Росс, были так возбуждены тем, что в нашу клинику пожаловала звезда такой величины, что перед операцией забыли провести все необходимые обследования.

И никто не знал, что у нее аллергия на пенициллин, пока она вдруг не впала в анафилактический шок. Я стал усиленно подавать ей кислород, и тут случилась новая беда — остановка сердца.

Росс не мешкая рассек ее роскошную грудь для прямого массажа сердца. Секунды бежали, а она все не приходила в себя, и прекрасное тело синело все больше.

Через несколько минут я сказал Россу, что дело безнадежное и дальнейшие попытки можно прекратить.

— Да ты что, идиот! — заорал он. — Как мы можем позволить жене Люка Джемисона умереть на столе? Репутация клиники будет уничтожена. А я стану изгоем для всего города. Продолжай качать, черт бы тебя побрал!

Я возразил, что даже если нам сейчас удастся ее оживить, тканям мозга уже нанесен непоправимый ущерб. Он опять приказал продолжать вентиляцию легких и заткнуться. Выражения звучали самые крепкие.

Через восемнадцать с половиной минут сердце Джун Соммервиль снова застучало.

— Слава богу! — тихонько выдохнул Росс.

А я подумал: „Вся карьера насмарку!“

Как только она задышала более ровно, Росс сорвал повязку и ринулся в кабинет заведующего сообщить мистеру Джемисону, что операция прошла успешно.

Но если сейчас у кого-то возникает недоумение, почему Джун Соммервиль больше не снимается, то это не оттого, что она предпочитает уединение своего розового сада в Бель-Эре, как пишут в газетах. Просто она находится в закрытой психушке, так как из-за необратимых нарушений мозговой деятельности не может узнать даже собственного знаменитого мужа.

Вся эта история меня несколько расстроила, особенно после того, как Росс велел мне принести отчет об операции лично ему. Не считая себя непогрешимым, должен сказать, что любой первокурсник медицинского факультета знает, что уже через пять минут после остановки сердца в мозгу происходят необратимые изменения, и Росс это прекрасно сознавал. Незачем было усугублять горе мистера Джемисона.