Страница 24 из 29
Свой вопрос пилот задал только тогда, когда кабина орнитолета герметически закрылась. Супруги стащили маски и грохнулись в надувные кровати, которые он для них приготовил, но женщина, несмотря на усталость, была готова говорить и говорить без конца. Воздух на планете был годен для дыхания, и масками приходилось пользоваться только при тяжелой работе и во время продолжительных переходов для насыщения легких кислородно-аргонной смесью. Пилот застенчиво улыбнулся, потому что женщина неожиданно оказалась красивой. С такой женой можно прожить шесть месяцев и среди аборигенов пострашнее этих! Тем более при наличии инструкции, которая запрещает всякие разговоры!
— Было не так уж страшно, знаете. Они очень милы и внимательны. Такие нежные, славные...
Он не слышал ее антропологических восторгов. Измученный тишиной долгого полета, он слушал только ее голос, в котором звучало опьянение свободой.
— Мы уже третий раз живем среди них. А с мужем мы давно наговорились. Правда, иногда надоедает писать друг другу записочки на дощечках. И захочешь — не поссоришься, правда? Смешно становится. Иногда я брала его за воротник, утаскивала на пять — шесть километров подальше в джунгли и там изливала душу. Так ругалась, что кусты и деревья корчились от муки.
Пилот засмеялся и повернулся к ее мужу, но тот предпочитал слушать с закрытыми глазами. Он казался намного старше своей жены и выглядел гораздо более усталым. Наверное, и поклажа у него была гораздо тяжелее. Пилот опять почувствовал себя виноватым. Может, это чувство вины заставило его вновь вспомнить об их одиночестве. Он спросил:
— И вы были совсем одни? Даже без робота?
— Робота мы им оставили, — быстро отозвалась женщина.
Чувство дисциплины у летчика дало сигнал тревоги.
— Вам разрешили?
— А мы без разрешения. В подарок! — воскликнула женщина, явно стараясь наигранной веселостью отогнать некую тень, далеко не веселую и не легкомысленную. Ее муж, крепко зажмурившись, казалось, старался не слушать их.
— Но это же вмешательство! Если вы хотите вернуться... — осторожно проговорил пилот, потому что ему этого не хотелось.
Пришлось бы ждать еще пять часов одному среди пугающего безмолвия. Ему не полагалось дорогих трансформаторов, но если бы они у него и были, толку от этого никакого. Поющая Планета могла сказать нечто осмысленное только исследователям, пробывшим на ней не менее двух лет. Кроме того, приближалась ночь, а лететь ночью на маломощном орнитолете было небезопасно. Примерно к полуночи в океане иногда возникали инфразвуковые волны, происхождение которых пока еще было не выяснено. Порой они достигали огромной силы, и в первые годы изучения планеты из-за них погибло с десяток романтиков, имевших неосторожность любоваться теплыми ночами на его берегу.
— Вы здесь, наверное, недавно? — спросила женщина, явно не желая отвечать на его вопрос.
— Четвертый месяц. Впрочем, дело ваше. Но мне сказали забрать вас со всей поклажей.
Пилот сел к пульту управления и включил двигатель. Шума не было слышно, только воздух в кабине слегка завибрировал. Орнитолет неуверенно подпрыгнул, как птенец, который учится летать. Он и был птицей — огромной металлической птицей, специально сконструированной для этой планеты, где неуловимые для человеческого уха гармоничные звуки были основным фоном жизни и основным видом связи. Инструкции с Земли были непреклонны: пока Поющая Планета не будет изучена до основания, категорически запрещается вносить в ее жизнь что бы то ни было земное. Поэтому исследовательская станция была расположена в сотнях миль от всего живого. Но более бесшумного и более безвредного средства транспорта, чем орнитолет, человек создать не умел.
— Четыре месяца! Но не знаю, сколько выдержу. Ведь я пилот с межпланетными правами, и эта машина страшно действует мне на нервы. Если сбегу, то только из-за нее. Сейчас увидите, как нас будет швырять ветром, пока...
— Знаю, — женщина у него за спиной. — Не в первый раз летим. Бедные...
Она, приподнявшись, смотрела в иллюминатор и жалела кусты и деревья, которые в ужасе склонялись под плеском огромных, изломанных в суставах механических крыльев. Такого чувствительного к шумам мира человек пока не встречал больше нигде во всей Галактике. Если надеть сейчас наушники, услышишь многоголосый плаксивый писк. Нет, не услышишь — кабина изолирована от волнового излучения. Несмотря на неуклюжие с виду крылья, металлическая птица набирала высоту по стремительной спирали — так поднимается в воздух орел или альбатрос. Пилот спешил лечь на курс, чтобы продолжить разговор. Минут через пятнадцать, во время которых он слышал только мелодию женского голоса, не стараясь вникнуть в смысл слов, он довольно отряхнул руки:
— Готово!
Женщина засмеялась.
— Откуда у вас эта привычка?
— Какая привычка?
— А вот эта, — и она повторила его движения.
Пилот сконфузился, потому что она засмеялась еще веселее.
— Жорж, ты заметил? У мальчика рефлексы рук двухтысячелетней давности.
Жорж не спал, но глаз не открыл. На его лице лежала печать не только усталости, но и какой-то большой заботы. Пилот сказал чуть виновато:
— Лучше расскажите мне что-нибудь о вашем племени, если вы не очень устали! Я неинтересный объект для антрополога.
Она снова привстала и выглянула в иллюминатор.
— Вы включили автопилот? Хорошо, — женщина принялась шарить в огромной сумке с инструментами, стоявшей на полу рядом с ней. — Пододвиньтесь! Места мало, но попробуем.
Она вытащила портативный проекционный голограф, направила его на освобожденное пространство; ее пальцы ловко регулировали интенсивность лазера.
— Я вам покажу последнюю запись. Вы себе не представляете, какие они милые и нежные! Мы по сравнению с ними — допотопные чудовища.
— Вы понимаете все, что они говорят? — удивился пилот.
— Между собой они общаются при помощи пятисот или шестисот понятий, но остальное... Остального нам, наверное, никогда не узнать. Того, что они говорят растениям, животным, дождю и ветру. А они разговаривают с ними и все понимают, они понимают свою чудесную планету, а она — их, они не делают друг другу зла и...
— И поют друг другу песенки.
— Не шутите вещами, которых не знаете, — оборвала его она. — Стоит вашему уху немного привыкнуть к трансформатору, какой изумительный мир откроется перед вами! Мир чистых, гармонических эмоций! У нас эмоции препятствуют познанию, наш разум давным-давно с ними не в ладу, неизвестно почему. Такое единство эмоций и познания существует только в нашей музыке, иногда — в живописи и поэзии. Больше его не встретишь нигде. А здесь — оно на каждом шагу. И я очень сомневаюсь, что мы с нашим разумом в состоянии постигнуть Вселенную лучше их.
Пилот перестроился на серьезный лад.
— Вы говорите — растения, животные... Но ведь и на Земле посаженные человеком растения реагируют на наши добрые или злые помыслы, изменяя осмотическое давление? Что-нибудь в этом роде?
— Известное родовое сходство есть, но здесь...
Луч сверкнул у ее руки, и она поспешила отдернуть пальцы. Под носом у пилота затанцевали разноцветные блики. Он перешел к самой стене кабины, чтобы лучше различать фигуры, затем осторожно присел на пол рядом с кроватью. Посреди кабины, над креслом пилота, возникла картина в слишком ярких (фокусное расстояние было очень мало) красках. Какое-то подобие площади посреди селения, состоящего из самых примитивных хижин. Пилот не раз видел такие изображения во время куда более удачных и совершенных голографических демонстраций на базе. На прямой контакт с аборигенами он, как и весь обслуживающий персонал, не имел права.
Их было около ста тысяч, но они жили разобщенно, небольшими племенами, почти не имели связи друг с другом, хотя, видимо, все друг о друге знали. Питались они только плодами нескольких видов растений, которые в изобилии росли в джунглях, их отношения с не менее странными травоядными животными были равноправно дружескими. По первоначальным человеческим представлениям, они жили в каменном веке своей цивилизации, но были крайне миролюбивы и неактивны. Их приверженцы среди людей — а таких было немало — считали, однако, что за внешней пассивностью скрывается бесконечно богатая духовная жизнь, основанная на волновой гармонии и волновых взаимоотношениях со всем окружающим миром и даже с космосом. Венчик из шестидесяти ушек, красовавшихся на головах аборигенов, обладал чудовищной аналитической способностью принимать и передавать от одного до пятисот ультразвуковых импульсов в секунду. То же самое можно сказать и об их способности восприятия и передачи инфразвуков.