Страница 135 из 140
— Прежде чем зайдет луна, я буду по ту сторону Альп, — отвечал Арбитр и тотчас же дал знак к выступлению.
Ночная темнота быстро спускалась с гор, набрасывая на дело человеческой злобы серый покров. Где еще час назад свирепствовала буря войны, там теперь воцарилась торжественная тишина ночи.
На холме, занятом Евгением, засверкали многочисленные огни. Римский император благодарил богов за победу.
Феодосий сидел в своей палатке, на кресле из слоновой кости, окруженный князьями, графами и воеводами. На его призыв не явился только один Бакурий — он предстал уже перед более могущественным Владыкой, храбрый граф погиб во главе иберийцев.
Твоя божественность спрашивает нашего совета? — удивился Стилихон. — Если бы ты хотел послушаться голоса благоразумия, то приказал бы нам сняться лагерем. Чем скорее мы покинем эту несчастную долину, тем лучше для нас и тебя. Арбогаст не пойдет за нами во Фракию.
— И я разделяю мнение Стилихона, — сказал граф Тимазий, единственный римский вождь при римском императоре. — Мы потерпели столь ощутительное поражение, что солдатам нужно дать отдых. Когда раны готов заживут, у нас будет время для расплаты. Мы вернемся через год, два, с новыми, свежими силами и отомстим за сегодняшний день.
— А ты, Гайнас? — спросил Феодосий.
— Ты купил наши мечи для войны с Евгением, — отвечал вождь готов. — Твое дело приказывать, наше — исполнить договор, хотя бы ни единый гот не вышел из этих проклятых гор.
Феодосий молчал. После долгого молчания он сказал:
— Оставьте меня одного.
Когда вожди покинули палатку, он вскочил с кресла и с бешенством крикнул:
— Где же ты был, Христос? Ведь этот старый волк душит Твоих овец. Твои же поклонники гибли под Твоими знаменами, а Ты…
Лицо его дрожало, как во время угроз Алариха.
— Епископы учили меня, что Ты могущественнее Юпитера, Марса и всех богов Олимпа. Где же Твое могущество, Твоя сила, Твоя справедливость? Амвросий уверял меня, что Ты будешь со мной. Я не вижу Тебя, не слышу, не чувствую. Неужели Ты всегда будешь Богом нищих и трусов, с покорностью невольников лобзающих ноги язычников? Дай мне знак Твоей силы, чтобы я мог в Тебе…
Он остановился и побледнел… обхватил голову руками и простонал дрожащим голосом:
— Прости меня, Боже. Прости отчаявшемуся его безумие, забудь мое богохульство, ибо Ты знаешь, что не Для себя я жажду победы. Я хочу вознести Твое знамя, водрузить превыше всех его царственных венцов этой земли, дабы Тебе поклонялись многие народы и правнуки наших правнуков.
— Однако… Ты все-таки должен был быть с моими готами! — вновь вскипел Феодосий, хмуря брови. — Они сражались за Тебя. Почему Ты не был с Гайнасом?
— Мой грех, мой грех, мой великий грех! — шептал он через минуту, ударяя себя в грудь. — Прикажи, о Господи, моему сердцу быть покорным и терпеливым.
В душе Феодосия учение Христа боролось с его врожденной неукротимостью. То одно, то другое брало верх поочередно.
Великий император обладал той же самой живой искренней верой, которая вела первых христиан на арену амфитеатров и заглушала в них страх перед мучительной смертью. Он любил Христа, как Амвросий и Фабриций, и отдал Ему все свои помыслы. С той минуты, как он вступил на трон, он только и думал об окончательном торжестве нового Евангелия, и в Аквилею пришел в полном убеждении, что Христос потребовал от него окончательной расправы с язычниками, только потому он и приказал тотчас же ударить по Арбогасту, хотя, как опытный солдат, не относился легкомысленно к силам противника.
— Христос будет со мной, — верил он, точно ребенок.
Потерпев сильное поражение, он очутился в положении человека, внезапно свергнутого в пропасть. Вокруг себя он не видел ничего — ни расщелины, в которую проникал бы свет, ни ветки, за которую бы мог ухватиться. Он все глубже падал в темную пропасть и терял сознание.
Он хорошо знал Арбогаста. Мстительный франк, оскорбленный в том, что считал своим правом, не остановится на половине дороги. Если он победит, то уничтожит дело христианских императоров, хотя бы только для того, чтобы досадить ему.
Неужели в западных префектурах снова должен был воцариться прежний порядок? Неужели язычники будут опять оскорблять Христа своими суевериями?
При одной мысли об этом его ревностная вера приходила в неистовство, его страстная испанская кровь кипела ключом.
— Этого быть не может, этого никогда не должно быть, никогда, — повторял он и метался по палатке. — Где ты был, Христос?.. Прости меня… Почему?.. Смилуйся надо мной… Мой грех, мой грех, мой великий грех!
Он бросился на ковер и начал молиться отрывистыми словами.
Он молился не за себя. Если Арбогаст оторвет от Империи западные префектуры, ему все-таки останется столько земли и народов, что он не перестанет быть могущественным государем.
Впрочем, он уже не жаждал земного блеска. Проведя почти всю жизнь на коне, в лагере, под градом метательных снарядов, он устал от постоянных битв и кровопролития. Он хотел последние свои дни посвятить Богу, вдали от дел государства. Иоанн Пустынник предсказал ему преждевременную смерть.
Если такова будет воля Христа, он без сожаления, в расцвете сил, ляжет в склеп Константина, где он приготовил себе скромное ложе, но перед смертью пусть его глаза еще раз возрадуются торжеству Креста.
— Освети меня, Господи! — умолял он. — Скажи, что мне делать. Смилуйся над Своей паствой. Не презри тех, кто на Тебя уповает. Будь Богом сильных, счастливых… Столько слез уже пролилось для Твоей славы.
И он бился головой о землю.
Когда он лежал, бессильный, покорный, угнетенный страданием всего христианства, в его душу мало-помалу начало спускаться спокойствие. Ему казалось, что кто-то мягкой дланью касается его разгоряченной головы, охлаждает ее, снимает с нее всю тяжесть забот.
— Это Ты, Господи? — проговорил он шепотом. — Я верю в Тебя, верю, верю. Прости мне мою человеческую гордыню. Грешил не Твой сын, а император и солдат. Воззри милосердно на Своих детей, и я буду таким же смиренным, милосердным миротворцем, как и Ты. Я не буду мстительным, не запятнаю руки кровью слабых или побежденных. Я прошу всех, как Ты, чтобы Твои враги благословляли Тебя.
Он встал и приказал позвать военачальников.
— Завтра с рассветом, — сказал он, когда князья, графы и воеводы предстали перед ним, — Гайнас во второй раз вступит в бой с Арбогастом.
Вождь готов склонил голову в знак повиновения.
В это время в палатку вошел Фабриций, который был назначен начальником ночной стражи.
Он остановился на пороге и ждал.
Феодосий, заметив его, спросил:
— Ты принес какое-нибудь неожиданное известие?
— Неприятель отрезал нам отступление, божественный и вечный государь, — ответил Фабриций. — Вся галльская конница замкнула Альпы с восточной стороны.
Вожди с укором посмотрели на императора.
— Я советовал торопиться, — сказал Стилихон.
— Арбогаст передушит нас, как лисиц, захваченных в яме, — прибавил Тимазий.
— Будет то, что решил наш Господь Иисус Христос, — сказал Феодосий спокойным голосом.
И, обернувшись к Фабрицию, он спросил:
— Ты знаешь имя начальника галлов?
— Над галльской конницей начальствует Арбитр.
— Арбитр?
Феодосий задумался на минуту.
— Какой-то Арбитр два года тому назад обращался ко мне, — сказал он. — Он хотел служить под моими знаменами. У него было какое-то столкновение с Арбогастом.
Он взял со стола навощенную табличку, начертал на ней палочкой несколько слов и вручил ее Фабрицию.
— Отнеси этому Арбитру мой привет и назначение на должность графа Галлии. Его трибунам от моего имени обещай золотые цепи, а солдатам щедрую награду. Да вдохновит тебя Христос силой убеждения. Если тебе удастся привлечь Арбитра на нашу сторону, то велика будет твоя заслуга перед истинным Богом. Мир с тобой!
Фабриций помнил Арбитра со времени первой молодости. Он служил вместе с ним в дворцовой страже, а потом в качестве трибуна в том же самом легионе. Он также знал, почему известный всем любимец Арбогаста хотел покинуть знамена своего благодетеля. Еще в Виенне Рикомер рассказывал ему о происшествии в Тотонисе, о котором говорил сам Арбитр, жалуясь на несправедливость короля.