Любовь и честь

Наконец-то начали созревать яблоки. Листья ярко блестели на солнце, однако непогода последних недель не прошла бесследно. Молодых плодов было совсем немного. Нора подоткнула юбки и полезла вверх по узловатым ветвям, по дороге касаясь ладонью каждого яблока. Мелкие, как орехи, они даже на ощупь были мягче, чем следует.

В небольшом искусственном дупле, скрытом между веткой и стволом, ее дожидалось письмо. Норе страстно хотелось тут же открыть его и прочесть, но такие вещи лучше делать за запертой дверью и чтобы рядом горел камин.

Спрятав листок за корсаж, она сунула на его место собственное письмо, сжалась в комок и прыгнула вниз. Услышав глухой звук удара о землю, Нора коротко хохотнула и с улыбкой постояла минуту в пестрой тени листьев. Простая радость оттого, что она прыгнула, как обезьянка, подарила такую желанную передышку среди тревог и печалей реальной жизни. Нора давно пыталась приучить себя к этому трюку — чувствовать прелесть малых событий. Когда приходилось носить имя мужа, поддерживать его честь, а вокруг все только и ждали ее промаха, о подобных вольностях не могло быть и речи. Но сейчас, даже среди всей этой неопределенности, она чувствовала себя свободной.

Нора втянула носом яблочный дух. Значит, в этом году плодов будет совсем мало. Ну что же, тем щедрее окажется следующий урожай. А пока придется обойтись картошкой и овсом.

Нора подхватила корзинку и пошла по тропе к домику Пламмеров. Солнце мягко согревало кожу. Ветер негромко вздыхал в ветвях. В вышине кружил ястреб. В этих лесах Нора чувствовала себя в безопасности. Казалось, сама земля защищает ее, пусть даже тень графа Ривенхема кружит над нею, как этот ястреб.

Если лондонские мерзавцы задумали отнять у ее семьи эти владения, лишить Колвиллов их древнего права, то разве может она осуждать брата за то, что он борется с ними? Если потребуется, она до самой смерти будет есть один овес.

Едва эта мысль промелькнула у нее в голове, как послышался стук копыт. Звук приближался. Не помня себя от страха, Нора шагнула за дерево и прижалась к грубой коре.

Лошадь была уже совсем близко. Нора слышала ее тяжелое дыхание и звяканье сбруи, потом Ривенхем холодно произнес:

— Вы что-то уронили.

Нора закусила губу, выбора не было — пришлось выйти на тропу. Лошадь с хрустом жевала булку. Нора заставила себя не поднимать глаз на дерево, с которого только что спрыгнула, но если она там уронила еще и хлеб, то Ривенхем не упустит такой подсказки.

— Ваш конь оценил старания моего повара, — как можно спокойнее заметила Нора. Жеребец уже сжевал рогалик и тянул носом в поисках нового угощения.

— Он снисходителен в своих оценках, — сухо отвечал Ривенхем, — а я нет.

Нора подняла взгляд. Солнце светило в спину Эдриана, не позволяя разглядеть лицо.

— Мне запретили уходить за пределы имения. Думаю, вы помните, где кончаются наши земли и начинаются ваши.

Ответом ей было грозное молчание. Норе казалось, что письмо прожигает грудь. Она сунула руку в корзинку, достала еще один рогалик и намеренно отбросила его подальше от лошадиной морды.

— Лиса, — негромко произнес Ривенхем и спрыгнул на землю, удерживая коня на месте. Теперь Нора видела лицо Эдриана. Как ни странно, он улыбался.

На мгновение у нее сжалось сердце. Легкий порыв ветра приподнял прядь его светлых волос и бросил ему в лицо. Шесть лет назад волосы едва доставали ему до скул — именно так носили на континенте, где он учился во французском университете. Мужчины там стриглись под парики совсем коротко. В Лондоне модные букли и пудра скрывали происшедшие в нем перемены. Сейчас он стоял перед Норой при ясном свете дня, с непокрытой головой, и она видела, как солнце обожгло его лицо, не оставив место придворной бледности. Этот немодный загар резко контрастировал со светлым сиянием его волос. В уголках глаз появились морщинки. В Эдриане совсем не осталось мягкости — он очерствел и закалился, как обожженная глина.

Но улыбка осталась прежней. Она медленно расплывалась по лицу, превращаясь во что-то игривое, лукавое и даже понимающее: улыбка — непристойное предложение или шепот, раздавшийся в темноте.

У Норы вдруг закружилась голова. Эта улыбка, его расслабленная поза, шум леса вокруг... Может, они скользнули назад в прошлое и через минуту он протянет к ней руки и заключит в объятия? И она снова переживет самую страшную ошибку, которую сделала в жизни...

— Вы выглядите очень довольной, — произнес он, не ведая, как заледенело ее сердце.

— Я рада выбраться из дома, — без всякого выражения отвечала она. — От ваших людей столько неудобств. — «От тебя столько неудобств», — про себя поправилась она.

— Как это? — Эдриан рассеянно сорвал листок и стал мять его в пальцах. — Кто-нибудь оскорбил вас?

— Само ваше присутствие — оскорбление. Вы преследуете нашу семью. Неужели я должна этому радоваться?

Эдриан отбросил листок.

— Будь вы дипломатичнее, вы сделали бы вид, что именно радуетесь.

Да, возможно, было бы умнее разбудить в нем добрые чувства с помощью фальшивого дружелюбия. Но здесь, в лесу, Нора и подумать не могла о притворстве. До встречи с ним она действительно была счастлива — не было причин для неискренних улыбок и лжи. Здесь, в этом лесу, он заманил ее в ловушку, заставил предать себя самое, и с тех пор все в се жизни изменилось. Когда-то она поддалась ему. Этого больше не повторится.

— Я не дипломат, — отрезала Нора. — И никогда не была дипломатом.

Он с иронией приподнял бровь:

— Это правда. И чем же вы так недипломатично здесь занимаетесь?

— Заболел один из арендаторов. — Нора приподняла корзинку. — Иду его навестить.

Ривенхем посмотрел на корзинку, затем перевел взгляд на Нору:

— Как удобно.

Под его пристальным взглядом Нора постаралась сохранить спокойствие.

— Мне уже приходилось видеть этот ваш взгляд, — заметила она. — В Лондоне, когда кто-то в споре приводил аргумент, который вам казался вздорным, вы таким взглядом сбивали противника с толку, заставляли его запинаться. Но сейчас не о чем спорить. Я действительно несу угощение.

Ривенхем отпустил поводья, позволяя жеребцу дотянуться до булки.

— Значит, вы наблюдали за мной в Лондоне?

Зачем она в этом призналась? Наверное, это лес на нее так подействовал. Должно быть, на нее влияет магия этих мест. И на него — тоже, ибо Эдриан шагнул к ней и мягко произнес:

— Я тоже наблюдал за вами, но ни разу не поймал вашего взгляда.

Нора стояла словно завороженная. «Я наблюдал за вами». Его присутствие, взгляд обжигали ее. Кожа горела. Нора выставила перед собой корзинку, как будто пыталась отгородиться от Эдриана.

— Когда я увидел вас впервые в обществе вашего мужа, — продолжал он, — вы поморщились от его прикосновения. Я чуть не убил его на месте.

Нора хотела что-то сказать в ответ, но голос изменил ей. Она с трудом держалась на ногах.

— Потом я еще долго колебался, думая, что убить следовало бы вас, — ровным тоном продолжал Эдриан. — Ибо если у вас хватало мужества выносить его, значит, не трусость заставила вас отвергнуть меня.

Конечно, дело не в трусости, да он и сам это прекрасно знал.

— У меня не было вы...

— Вам будет приятно узнать, что я справился с ненавистью к вам, — произнес он все тем же тихим, бесстрастным голосом. — Я помню вечер, когда окончательно победил ее. Вы в темно-красном платье танцевали сарабанду с герцогом Ормондом и споткнулись. Кто-то рядом со мной высказал предположение, что вы беременны. Ия решил, что легче вообще не думать о вас.

Какой яркий свет в этом лесу! Слепит глаза. У Норы даже слезы выступили. Что за горькая ирония прозвучала в его словах! Нора тоже прекрасно помнила тот вечер. Недовольство мужа, презрение двора приводили ее в полное отчаяние. Казалось, ее окутала вязкая мгла. Одно его доброе слово значило бы для нее все на свете.

Но не сейчас. Она больше не слабая перепуганная девочка без друзей и поддержки.