Страница 92 из 116
Я отнюдь не собираюсь разбираться в клубке омских оговоров. Слишком неблагодарное это занятие. Имя Белова сейчас упоминается только как имя определённого антагониста Гайды. 21 октября Иванов-Ринов, бывший во Владивостоке и назначенный командующим Семиреченским фронтом, прислал на имя Михайлова телеграмму, в значительной степени направленную против союзников и чехов. Телеграмма, не особенно грамотная, содержала, по мнению Болдырева, много горькой правды. Иванов, между прочим, писал, что догадывается о «намерении Гайды в Омске с группой приверженных ему русских офицеров объявить диктатуру»… Это была, по выражению Иванова, какая-то «социалистическая диктатура». Мне кажется, что бывший «полицейский» довольно прозорливо проник в потаённые планы чешского кандидата в «сибирские бонапарты»[587]. Гайде была известна и телеграмма Иванова, и связь последнего с Беловым. Ясно, что их противодействие требованиям Гайды — проявление германофильских противосоюзнических тенденций. 10 ноября Гайда потребовал посылки в его распоряжение всех частей Среднесибирского корпуса. «Его предприимчивость, — рассказывает Болдырев, — пошла так далеко, что он нашёл возможным подкрепить свои требования ультимативной формой, назначив 48 часов на выступление требуемых частей и такой же срок на устранение от должности нач. штаба Сибирской армии г.-м. Белова… При неисполнении грозит двинуть войска в Омск и «сделать такой порядок, что долго будут помнить» [с. 101]. Дело не ограничивалось угрозой, ибо одновременно Гайда приказал эшелонам 18-го чешского полка, бывшим на пути в Омск, сосредоточиться к этому пункту и «быть готовым к бою». Распоряжения Гайды были сделаны совершенно самостоятельно — он не осведомил даже своего прямого начальника ген. Сырового, который, получив от Болдырева соответственную информацию, остановил продвижение войск и пытался объяснить гайдовские беззакония «потребностями фронта».
К описанному инциденту было примешано имя Колчака, который был в эти дни на Екатеринбургском фронте и прислал телеграмму Болдыреву: «С своей стороны считаю отстранение ген. Белова для пользы русского дела необходимым». Колчак, доверяя Гайде, расходясь с Ивановым-Риновым и Беловым по военным вопросам[588], совершенно не был осведомлён о закулисной стороне, тем более о характере гайдовского ультиматума и о распоряжении двигать войска на Омск. Нет абсолютно никаких данных для противоположного утверждения. Поэтому так легко Колчак изменил свой взгляд на гайдовский инцидент после разговора с Болдыревым и только настаивал на расширении своих прав как военного министра[589].
Некоторые из мемуаристов, напр. Пишон, ставят ультиматум Гайды в непосредственную связь с упомянутым екатеринбургским планом правительственного переворота, выдвинувшего диктатуру Колчака на место Директории. Искусственность установления такой связи очевидна сама по себе. Ясно, во всяком случае, что омская «интрига» против Директории, которую ставят в связь с именем Михайлова и др., не могла иметь отношения к екатеринбургской «интриге» Гайды, прямо ей противоположной. Иванов-Ринов, Белов и др. не были склонны поддерживать кандидатуру Колчака. В цитированной телеграмме Иванова-Ринова имеются довольно неодобрительные отзывы о Колчаке. Иванов-Ринов выдвигал себя на пост военного министра при Директории: «Колчак весьма нетактично произвёл разрыв с японцами и вообще много напортил на Востоке своей несдержанностью». Почти одновременно с телеграммой Иванова Белов получил телеграмму от ближайшего сотрудника бывшего упр. военным вед. Сибирского правительства, ген. Бобрика, направленную против включения Колчака в состав Правительства Директории: «Когда у ген. Иванова так удачно налаживается дело на Д.В., является просто безумием заменять его Колчаком, о котором здесь общественное мнение как о человеке, несоответствующем моменту… Японцы официально высказались, что они желали бы видеть министром Иванова. Смена министра в настоящий момент загубит наше дело у союзников» [Болдырев. С. 100]. Есть ли сомнение в том, что в такой момент не должно быть речи, во всяком случае у этой группы, о выдвижении кандидатуры Колчака на пост российского диктатора?
В момент «ультиматума Гайды» военный министр Директории находился на Екатеринбургском фронте. Он был приглашён чешским военным командованием на назначенное на 9 ноября торжественное освящение знамени «в честь начала чешской национальной жизни». На екатеринбургское торжество прибыл с частью своего более показательного батальона полк. Уорд. Так как вагон военного министра оказался прицепленным к этому поезду, то, очевидно, всё это было сделано не случайно — англичане везли на показ своего ставленника. Будущий диктатор появился с эскортом «преторианской гвардии» [Пишон. «М. S1.», 1925, II, р. 212][590]. Нокс-де давно искал подходящего генерала. Поэтому, вывезя в начале октября при содействии Гайды специального «диктатора» с Востока, 23 октября зондировал через ген. Степанова почву, не подходит ли в диктаторы Болдырев. «По словам… Степанова, — записывает Болдырев, — решено главным образом поддерживать русского генерала, которому доверяют союзники. Этому генералу будет дана и финансовая и людская помощь. Степанов дал понять, кто этот генерал. Это было первым серьёзным искушением. Я отнёсся к нему спокойно» [с. 82].
Выслушаем самого Колчака. Из его рассказа как-то всё становится ясным.
«Первая моя миссия была присутствовать на этом торжестве и затем вечером на банкете, где я впервые познакомился с чешскими офицерами и Сыровым. Там присутствовали представители иностранных держав. Кроме того, я там вторично видел Гайду».
На другой день Колчак имел свидание с Гайдой.
«Здесь Гайда меня спрашивал о том, каково политическое положение в Омске. Я сказал, что считаю его чрезвычайно неудовлетворительным ввиду того, что соглашение между Сибирским правительством и Директорией есть просто компромисс, от которого я не жду ничего хорошего, что столкновения в будущем почти неминуемы, потому что Директория не пользуется престижем и влиянием, что Сибир. прав., которое считает, что оно Сибирь объединило и уже шесть месяцев стоит у власти, передаёт эту власть с известным сопротивлением. Я говорил, что столкновения, несомненно, будут, и во что они выльются, я сказать не могу. Гайда сказал на это: «Единственное средство, которое ещё возможно, это — только диктатура».
Я заметил ему, что диктатура может быть основана на армии и то лицо, которое создаёт армию и опирается на армию, только и может говорить о диктатуре. Кто же при настоящем положении может на себя взять роль диктатора? Только кто-нибудь из лиц, находящихся на фронте. Гайда ничего не ответил на это, но сказал, что всё равно к этому неизбежно придут, потому что Директория, несомненно, искусственное предприятие. Затем он говорит по этому поводу: «Мне известна та работа, которая ведётся в казачьих кругах. Они выдвигают своих кандидатов, но я думаю, что казачьи круги не в состоянии справиться с этой задачей, потому что они слишком узко смотрят на этот вопрос» [с. 164–165][591].
Разговоры, которые ведутся в Екатеринбурге, слишком напоминают атмосферу в Омске. Генерал Дитерихс, «прежде всего чешский доброволец», рассуждает спокойно. «Несомненно, — говорит он Пишону, в передаче мемуариста, — что существует слишком много политиков и партий, что центральная власть слаба; возможно и даже вероятно, что придётся когда-нибудь вернуться к единоличной власти, подходящей для русского характера; но это должно случиться позже, гораздо позже, когда различные элементы в армии процементируются, а военное положение упрочится. Наш единый долг — фронт, наша единая забота — враг; надо тянуть, несмотря на действительные несовершенства, и не бросаться в авантюры в тот момент, когда военная работа требует прежде всего спокойствия» [«М. S1.», 1925. II, р. 254].
587
Телеграмма Иванова целиком приведена у Болдырева [с. 99].
588
Колчак, между прочим, поставил условием своего вхождения в министерство уничтожение введённой Ивановым «территориальной системы», которую он считал «неприемлемой» [«Допрос». С. 167].
589
«Он или очень впечатлителен, или хитрит», — записал Болдырев [с. 165].
590
Потому ли, что военный министр не видел в военной помпе выявления авторитета власти, потому ли, что министр Всерос. прав. был в менее привилегированном положении в Сибири, чем знатные иностранцы, но Колчак, очевидно, не придавал значения этому факту. Делал так, как было скорее и удобнее, не считаясь и не предполагая, что позднее отсюда родится сплетня.
Уорд указывает, что никакого предварительного соглашения о том, что он будет сопровождать Колчака в Екатеринбург, не было. Совместная поездка была решена накануне [с. 76].
591
В воспоминаниях Гайды передаётся беседа, которую вёл о диктатуре с Гайдой полк. Лебедев. Имя Колчака среди других было названо последним [с. 98]. В беседе с Колчаком Гайда подчеркнул, что, как генерал, он соблюдает нейтралитет и не допустит агитации ни за диктатуру, ни против [с. 99]. Кратохвиль объясняет позицию Гайды уязвлённым самолюбием. Каковы бы ни были все эти мотивы, в сущности, не остаётся никаких данных для того, чтобы утверждать, как категорически это делает Пишон [с. 156], что в Екатеринбурге, несомненно, Колчак — Гайда пришли к соглашению, по меньшей мере в принципе.