Закаленные крылья

Однажды в конце зимы летчики из подразделения майора Тотева готовились к финальным упражнениям - к взлету с минимальным разбегом, перехвату и посадке с минимальным пробегом на чужом аэродроме.

За несколько дней до этого мне доложил обо всем командир Трифонов. Я утвердил его решение и намеревался лично принять участие в этих полетах. Командир предварительно улетел на другой аэродром, чтобы руководить там приемом самолетов.

Наш разведчик доложил, что погода благоприятная, нижняя граница облачности в М. - триста метров, а верхняя - тысяча сто метров, к тому же облака спокойные. В районе аэродрома в К. почти те же условия, но, по некоторым признакам, погода может ухудшиться.

Луна только что взошла, и ее выглядевший таким грустным серп плыл к востоку.

Наступила ночь. Первым взлетел майор Тотев, следом за ним - майор Киряков, а третьим - я.

Тотев летел на высоте девятисот метров в сплошной облачности и по неизвестному для нас тогда маршруту. Штурман-корректировщик с большим опозданием и неточно вывел меня на цель - я оказался от нее в тридцати километрах. Он сначала поколебался, корректировать ли мой полет, но потом решился. Мне пришлось продолжительное время лететь на форсажном режиме и обстреливать цель на сверхзвуковой скорости.

Когда я закончил «бой», прибор показывал, что у меня осталось восемьсот литров горючего, - следовательно, пора возвращаться. Посадку на аэродром нужно было совершить после того, как пробьешься через облачность. И я начал спуск, все время поддерживая радиосвязь с руководителем полетов.

И вдруг услышал по радио: «У нас погода ухудшилась, идет дождь. Аэродром в М. закрыт. Строго соблюдайте режим полета. Машина Тотева приземлилась успешно. Киряков сел, но взлетная полоса оказалась слишком скользкой, самолет вышел за ее пределы и застрял в грязи». [204]

Я пробивался сквозь облака на высоте четырехсот метров по направлению к дальнему приводу, но получился перелет, поэтому, все время снижаясь, я долетел до ближнего привода, причем все время в облаках, хотя уже находился на высоте ста пятидесяти метров. Когда на высоте ста метров я пробился сквозь облачность, то очутился не над взлетной полосой, а в районе штабных зданий аэродрома.

Стало ясно, что совершить посадку нет никакой возможности, а как раз в это время на приборной доске вспыхнула красная лампочка - горючего осталось всего на десять минут.

Руководитель полетов уже не скрывал своего беспокойства. Я решил сделать еще один заход на высоте ста метров и совершить посадку в обратном направлении при свете собственных фар. С большим трудом мне удалось подготовиться к этому. Видимость была совсем незначительная, а в начале взлетной полосы стоял самолет Кирякова. Когда Киряков увидел мою машину, он изо всех сил закричал по радио: «Товарищ генерал, мой самолет в самом начале взлетной полосы!»

Я решил садиться метрах в пятнадцати - двадцати слева от него. Выровняв самолет, свернул немного вправо и уже дальше благополучно двигался по темной и мокрой взлетной полосе.

Каждый новый тип самолета, поступавший к нам на вооружение из Советского Союза, приносил нам новую радость и одновременно с этим предъявлял к личному составу авиации повышенные требования. А они и так возросли неимоверно. С повышением боевой готовности росло и напряжение.

У командиров авиационных подразделений буквально каждый звонок вызывал серьезную озабоченность: а вдруг тревога?

7

Однажды вечером майор Велинов, капитан Вылков и старший лейтенант Лазар Велев, более известный почему-то под кличкой Скряга, решили вернуться из X. на попутной машине. По шоссе мимо них проносились машина за машиной, но ни одна не остановилась, чтобы взять их. Они уже решили, что если дело и дальше [205] пойдет так, то им придется идти пешком всю ночь. Разумеется, они пошли бы и пешком и дорога даже не показалась бы им чересчур длинной, раз с ними такой чудесный собеседник, как Лазар Велев - настоящий сборник анекдотов и шуток. Сама его внешность располагала к хорошему настроению. Он был смуглый, как цыган. Его удлиненное лицо постоянно сохраняло насмешливое выражение, а буденновские усы придавали ему скорее комический, чем серьезный вид. Тот, кто его видел впервые, едва ли мог подумать, что он летчик. Его всегда принимали за комедийного актера. Общаясь с людьми, он выказывал себя мудрецом и мастером цветистых фраз, всегда украшая свою речь несколько чрезмерной дозой юмора. Так он поступал и на собраниях летчиков. Когда Велев брал слово, то даже при обсуждении самого серьезного вопроса в зале раздавался смех.

- Послушай, Лазар, - внезапно взялся за него капитан Вылков, - если ты будешь продолжать в том же духе, то поссоришь меня с женой.

- Этого еще не хватало! Женщины теряют рассудок из-за меня, а я виноват?

- Подожди! Подожди! Не увиливай! Я говорю серьезно. Дело в том, что рассудок потерял мой сын, ты его взбаламутил, а жена на меня сердится.

- А я-то думал, что вскружил голову ей! Правда, женщинам не нравятся мои усы, но я назло не сбрею их. А с твоим Сергеем мы договоримся. Он меня послушается. Я для него авторитет.

- Представьте себе, товарищ майор, - обратился Вылков к Велинову, - Лазар наговорил моему сыну кучу глупостей. Расспросил, как у них идут дела в детском саду, припугнул, что в школе очень трудно учиться. А теперь Сергей ревет и не хочет, чтобы мы его записали в школу.

Лазар рассмеялся от всей души:

- Нет, в самом деле? Надо же, чтобы так получилось!

- Ты моей жене лучше теперь на глаза не показывайся!

- Да неужели это так страшно? Как-нибудь справлюсь с ней. Знаю, как этого добиться. Даже самый разъяренный человек не может устоять против меня. [206]

Представьте себе, я пользуюсь усами в качестве средства усмирения. Стоит мне их подкрутить, как они становятся еще длиннее, и тогда у меня такой невинный вид, что и баба-яга рассмеется. Не беспокойся, с Сергеем все уладится, а вот у товарища Велинова такого не предвидится.

- А что я должен уладить? - спросил Велинов.

- Вопрос с телефонной трубкой. Она испортилась, а никто не возьмется исправить ее. С нее даже краска облезла от того, что ею не переставая пользуются. А знаете, почему ее не исправляют?

- Почему же? - развеселился Вылков.

- Многие, говоря по телефону, мысленно представляют себе, что они начальника схватили за горло. А если стиснуть пятерней даже самую мощную шею, то наверняка ее свернешь… Ну, мне уже надоело поднимать руку перед каждой проезжающей машиной. Надо кого-нибудь заставить остановиться. И я это сделаю, как только появится первая машина, даже если в ней едет сам министр.

Как раз в этот момент из-за поворота на большой скорости вылетела «Волга». Лазар вышел на середину шоссе, и тут началось настоящее театральное представление: он жестикулировал, качался, изображая из себя пьяного, решившего во что бы то ни стало броситься под колеса машины. Его не смутили ни продолжительные сигналы шофера, ни смех Велинова и Вылкова. Послышался резкий скрип тормозов, и машина со скрежетом остановилась на асфальте. Разъяренный шофер выскочил из машины и стал ругаться.

- На что это похоже? На что это похоже, товарищ военный? Напился, как…

- Спокойнее, спокойнее, гражданин! Ведь у вас и на поворотах скорость сто километров в час. А это не разрешается.

В машине находился только один пассажир, разгневанный не меньше, чем шофер, судя по всему, какая-то важная особа. Он грубо набросился на нашего Лазара:

- Носите погоны, а ведете себя как ребенок! Что вам нужно от нас?

- Товарищ директор, вы же не на собрании, зачем же так кричать? - Лазар сделал одну из своих знаменитых [207] гримас, и гнев важного пассажира сразу же начал смягчаться.

- А-а, понимаю, вы артист военного театра. Наверное, и ваши товарищи такие же шалопаи. Черт с вами, давайте садитесь!

«Волга» продолжала свой путь. Новые пассажиры только переглядывались, но молчали. Вскоре шофер не выдержал и сказал: