Страница 12 из 21
Когда советскими газетами овладела шпиономания, я всерьёз подозревал брата в том, что это хитро внедрённый в нашу семью, матёрый немецкий шпион, специально заброшенный в страну ребёнком, чтобы поглубже, так сказать, здесь внедриться и побольше узнать. Семья I-го секретаря райкома партии – это вам не шутки! Прикрытие, лучше не придумаешь… Я стал за ним следить. Худшие мои опасения вскоре подтвердились – слишком многое в его поведении сходилось. Причём неопровержимо. Напряжение достигло апогея, когда мы отправились с ним, с ночевой, на рыбалку поблизости. И даже то, что по дороге мы насобирали банку опарышей, не улучшило мне настроения. Я видел, что он взял папин кортик без ножен и сунул его за пояс. Зачем?! Мой ночной сон сразу прошёл – я понял, что развязка неумолимо приближалась.
Вот здесь, в эту самую тихую летнюю ночь, на берегу такого родного мне Чулыма, всё и свершится. Надо ставить точки над i – сейчас или никогда! Я решил выступить первым – показать, что его планы раскрыты. Разоружить, так сказать, психологически. Я шёл ва-банк:
– Слушай, Юрка – сказал я – а зачем это ты взял папин кортик? Ты, что же это, хочешь меня им здесь и прирезать?!
Он ржал всю ночь. Кончилось тем, что мы проспали утреннюю зарю. В довершение всего, через наш табор проехала, какая-то, заплутавшая телега с сонным мужиком, помяв ещё и папину фляжку – в темноте мы разбили свой лагерь, прямо на лесной дороге…
Жизнь была трудной – неприятностей можно было ждать, откуда угодно. Семья наша была, на редкость, читающей – каждый выписывал себе 3–4 журнала и столько же газет. Я являлся самым дотошным в мире аналитиком Весёлых картинок, Мурзилки, Пионера, Костра, Юного техника, Техники молодёжи и Вокруг Света. Естественно, внимательно я читал и все родительские газеты и журналы. Но особо «Пионерскую правду», изучая её, разве что, только без лупы. Особенно меня занимал в ней отдел «Наш телевизор». Телевидения тогда в нашей глуши ещё не было, принцип его был мне не знаком, тем более, что и в газете он излагался довольно туманно и я бы даже сказал, что и провоцирующе. Обычное сообщение начиналось, примерно, так:
– «Вот и опять мы включаем наш телевизор, наводим его на 6-ю малоустьевскую школу, на класс 4 «А». Ну, и что же мы там видим?! Николай Петров опять скачет по партам!!!»
Мне это сразу не понравилось. Парты – это конечно, ерунда, но при такой технике могло всплыть, что и похуже. Я задумался. А что, собственно, мешает этой самой газете, нацелить свой телевизор на наш туалет в момент, когда я снимаю там штаны?! Да, ничего…
У нас было два туалета – один с маленьким вестибюлем в коридоре возле ванной – домашний, а другой, очень аккуратный и чистый, красивый, как теремок, в саду. На какой из них им взбредёт в голову нацелить сегодня? Ошибка тут грозила обернуться нешуточным позором:
– «Вот и опять, мы включаем наш телевизор, наводим…
Оставалось последнее – обратиться к обычной людской совести. И я выработал план. Теперь каждый раз, зайдя в вестибюль туалета, перед тем, как открыть дверь отделения, где располагался унитаз, я выходил в мировой эфир со своей самой насущной и проникновенной просьбой:
– «Прошу всех граждан страны выключить свои телевизоры! Прошу!!» В эфир я выходил по нескольку раз в день, умоляя телезрителей на все лады…
– Пользоваться туалетом в саду я перестал…
Я был не то, что мнительным – я был сверх-дотошным исследователем, который просто не мог оставить без внимания ни одной мелочи. На десятилетие мои родители решили сделать мне подарок – свозить меня в столицы и к морю. Тем более, что это совпадало с выступлением в Москве и брата. Маршрут был стандартным: Москва – Сочи – Ленинград. Честно сказать к столице, морю, легкоатлетическому матчу СССР-США, и даже выступлениям моего брата, я остался равнодушным. Меня снедал поиск – я мучительно искал мороженое в цветных шариках…
В нашем городе было два гигантских щита. «Госстрах» меня не интересовал, поскольку я и без него уже знал, что живу в «Государстве Страха» – так я его во всяком случае, расшифровывал, а вот второй, меня достал. И основательно. На нём был изображён большой вазон мороженного в виде цветных шариков, залитых клубничным сиропом с шоколадной крошкой. Таких, я ещё не пробовал. Они, должны были быть, особенно вкусны. Потом эти же самые шарики попались мне в «Огоньке», потом в «Работнице», «Смене» и даже в журнале «Советский Союз»!..
Это было уже слишком. Поездка в столицы подвернулась, как нельзя кстати – я решил найти эти самые шарики, во что бы-то, ни стало. Так, я стал экспертом по мороженому. Где и какое, я только ни пробовал, но шарики, как в воду канули. Сейчас мороженного море разливанное, но перед тем черничным пломбиром, который продавался в Историческом проезде, «Баскины-Роббинсы» могут отдыхать. Да, и вообще, я считаю, что их уровень – это, примерно, клубничный пломбир-69, где-нибудь, в Петродворце на «Празднике Фонтанов»: 7 копеек стакан с палочкой…
Как бы-то ни было, цветные шарики в Москве не обнаружились и я начал грести мелкими граблями, уже и по всему Сочи, тщательно изучая, попутно, и всю внешнюю рекламу. Ничего. Отдых был наполовину испорчен. Даже тир, пляжи, Ривьера, цирк, сенсы массового гипноза и засахаренный миндаль, уже не могли меня утешить. В расстроенных чувствах мы зашли с мамой в какое-то уличное кафе-автомат под маркизой. И – О, чудо! – я увидел, наконец, свои заветные, такие цветные шарики! Но как я расстроился, когда подошёл ближе – это было обычное крем-брюле, которое доставали из большого жестяного бидона маленькой поварёшкой. Оказывается, шарики были круглыми только из-за этой дурацкой поварёшки!! Я был разочарован. Уж лучше бы, я и не видел бы, всего этого, вовсе…
Но, чаще всего, меня смущали происходившие со мною состояния «дежа вю». Они были столь часты, что я даже не знал, что мне делать – иногда от этого кружилась голова. Особенно часто они возникали на пикниках – стоило нам лишь приехать на наш «Бежин луг» и расположиться там с едой на траве, как я был уверен, что всё это уже было, было, было!.. Причём, вот точно, так же. Но… когда? Меня иногда даже покачивало – я никак не мог понять, в какой из своих жизней я нахожусь: в этой, той, другой? В какой, именно?
Другим состоянием, также меня довольно часто преследовавшим, был мой периодический выход из тела. Стоило, лишь взять книгу и сесть, где-то, в саду или на крыльце, как я, постепенно, оказывался где-то очень высоко, как бы, под потолком, наблюдая оттуда за происходящим. Каждая страница и даже строка получали отсюда несвойственную им чёткость. Сначала я не знал, что именно так, я и покидаю своё физическое тело – это мне объяснили позже. Состояния эти преследовали меня даже и в институте, уже и в Ленинграде…
Но самым сильным впечатлением моего детства была… Смерть! Как-то так получалось, что я видел её, хотя и сбоку, но в разных ракурсах. Первый раз это был ёрш, которого мне подарили рыбаки на Каче.
Рысью я принёс его домой и, запустив в самую большую банку, отправился добывать ему червей, которые водились в парке, под стеною архива. Но встретил он меня, уже брюхом вверх! Я был потрясён…
Вот, только что, он так славно шевелил всеми своими плавниками, чудесно двигал жабрами и тыкался головкой в стекло. Всё было так здорово и красиво – он был такой живой! И, вот он уже плавает бездыханный, вверх брюхом, холодный и ко всему безучастный! Я принял это, как высшую несправедливость, прорыдав весь день…
До «реформ Никиты» в Красноярске «у частников», было около 10 000 одних коров, а в каждой сарающке, ещё и по подсвинку, а то и по два… В нашем доме их держали почти все. Бабушка тоже захотела себе животное. Хоть, какое-нибудь!..
Наши соседи зарезали борова и свежевали его с паяльной лампой, когда я проходил мимо. Лет с 20, после этого, я не мог слышать запах палёной рогожи – передо мной сразу являлась туша этого борова – белая и блестящая, висевшая вверх хвостом, на каких-то распорках. И меня, тут же, мутило…