Страница 6 из 33
Мотор у меня как-то странно вздохнул, заурчал, еще раз вздохнул и замер. Гора надвинулась. Страшный удар бросил меня лицом на приборную доску, Глаза опалило холодным жаром, наступил мрак. [24]
Через ад
«Сын собственных родителей»
О том, что происходило со мной в первые дни плена, знаю только со слов очевидцев. Ястребок упал вблизи селения Нижний Керменчик. Из-под обломков меня вытащили гитлеровские солдаты. Они, видимо, решили, что я не выживу и бросили во дворе какого-то дома. Там меня нашла местная жительница Софья Михайловна. Вдвоем с девятилетним сыном Кимом они перенесли меня в дом. Софья Михайловна известила о случившемся мужа, который был с партизанами в горах. Но партизанам не удалось вывезти меня из селения: я был в очень тяжелом состоянии.
На девятый день в Нижний Керменчик явились гестаповцы из Бахчисарая и увезли меня с собой.
В дороге я очнулся от безумной боли. Ничего не слышал, не видел, не помнил. Реагировал только на боль. А боль была невыносимой. Ныли внутренности, страшно болели кости, распух и не помещался во рту язык. Лица совсем не чувствовал, будто его не было. Это испугало меня. Хотел провести по щеке ладонью, но ни щек, ни носа не нашел - они слились в одной огромной опухоли.
«Странно, - подумал я, - отчего бы это?» Осторожно повернул голову и тут же потерял сознание. Когда пришел в себя вторично, начал различать звуки. Над головой кто-то переговаривался. Бред? Я напряг слух. Да, кто-то говорил. Открыл глаза, но ничего не увидел. Значит, бред?… Однако человеческая речь звучала очень явственно, хотя я и не разобрал ни слова. Решил проверить - слышу ли я. Заткнул уши, речь стала глуше. Вновь открыл глаза и опять ничего не увидел. Потрогал пальцами веки, попытался раскрыть их, но ничего не получилось. [25]
«Ладно, - подумал, - сойдет опухоль, и вновь стану зрячим. Главное, жив, цел, голова соображает. Отлежусь в госпитале - и порядок». Я был в полной уверенности, что нахожусь в санитарной машине. А как попал в нее, даже не поинтересовался. Вдруг машину сильно тряхнуло и я провалился в темную бездну. Падал долго. Очнулся верхом на стуле. Кончилась тряска, оборвались звуки, наступила тишина. Я пошевелился. Нет, не сон. Подо мной не воображаемый, а настоящий стул, я сижу, как в седле, и держусь руками за спинку. Где я? В приемном отделении госпиталя?
Крепко вцепившись руками в спинку стула и положив на них голову, стал терпеливо ждать. Сколько это продолжалось, не знаю. Но за это время я ничего не вспомнил. О себе почему-то думал в третьем лице. Тело было словно чужим. Только боль да желание лечь оставались своими. Ни прошлого, ни будущего для меня не существовало.
Наконец сзади с шумом распахнулась дверь, в затылок ударила струя прохладного воздуха, я вздохнул всей грудью, и тут же кто-то произнес:
- Немецкое командование весьма сожалеет, что с отважным русским летчиком обошлись плохо.
Немецкое командование? С трудом оторвав голову от спинки стула, повернул ее на звук голоса.
- Да, мы сожалеем о случившемся и накажем виновных. Мы уважаем храброго противника, даже если он пленный.
Пленный? Кто это пленный?
Гитлеровец, видимо, догадался, что его слова не доходят до моего сознания, и начал объяснять, что я был сбит, попал в плен и нахожусь в Бахчисарае.
Смысл сказанного, прорываясь через провалы в памяти, постепенно доходил до меня. Слова, как булыжники, били и били по голове. А мне хотелось лишь одного, чтобы перестали сыпать на голову слова-булыжники и позволили лечь. Но переводчик все бубнил и бубнил. А потом, надеясь лестью развязать мне язык, сообщил, что мы с напарником уничтожили при штурмовке аэродрома семь новейших истребителей.
- Мало, - прошептал я.
- Что мало? - не понял фашист. [26]
Но тут перед глазами моими поплыли пестрые круги, все закружилось и исчезло…
Очнулся от страшного озноба. Хлюпала и журчала вода, я промок насквозь. «Дождь, - подумалось мне, - надо укрыться». Попытался подняться, но мне не дали сделать этого.
- Лейте еще!
На меня обрушился поток холодной воды.
- Куда перебазировался ваш полк? Какие части остались под Севастополем? - хрипло пролаяли над ухом.
Допрос кончился под вечер тем, что гестаповец ударом кулака сбил меня на пол и приказал убрать. Солдаты выволокли мое бренное тело на улицу и разбежались - началась бомбежка. Вокруг загрохотало, чудовищная сила подхватила меня, словно пушинку, приподняла и куда-то швырнула.
* * *
Первое, что я почувствовал, придя в себя, были чьи-то грубовато-ласковые прикосновения. Дикая боль разрывала голову, и я застонал.
- Тише, браток, тише, - послышался шепот, - давай помоги мне, иначе каюк.
- А кто ты?
- Свой. Держись-ка крепче и шевели ногами!
Неизвестный поднял меня, закинул мои руки за свою шею и медленно повел.
- Брось, - попросил я. - Далеко со мной не уйдешь. Все равно схватят.
- Это еще бабушка надвое сказала! Наши летчики здорово поработали! От комендатуры ничего не осталось. И твоих конвоиров начисто срезало. Сам видел!
- Да кто ты? Партизан? Подпольщик?
- Доберемся до машины, скажу.
- Что?
Ответ незнакомца показался подозрительным, и я остановился.
- До машины, браток. Езжу на ней, заставили гады.
- Катись к черту!
- А ты не дури, - сердито бросил незнакомец. - [27] Иди, коли сказано. Доберемся до машины, схороню тебя, объяснимся.
- Ладно, не сердись, - примирительно ответил я, - сам понимаешь - обстановка… И куда меня такого денешь?
- Это моя забота. Вот и дотопали.
Шофер откинул задний бортик грузовика и втащил меня в кузов. В нос ударил пряный запах сухой травы.
- Сено тут, - пояснил незнакомец, - лежать удобно. А сверху тент, так что тебя никто не увидит.
Он закопал меня в сено и присел рядом.
- Теперь и закурить можно. Желаешь? Нет?
Чиркнула спичка.
- Ну, брат, и изуродовали тебя! Мать родная не узнает. Не лицо, а сплошная опухоль!
- Это не они… От удара самолета в землю.
- Летчик, значит. Живучий народ. Я, когда в Нижнем Керменчике прятался, про одного летчика слышал. Его тоже сбили. Говорят, наделал им дел. Сжег самолетов десять да в воздухе несколько сбил…
Я начал догадываться, что шофер говорит обо мне, и хмыкнул.
- Не веришь?
- Нет, почему. Только ты малость фантазируешь.
- Может и фантазирую, - согласился шофер, - за что купил, за то и продаю. А ты почем знаешь?
- Это случилось со мной…
Незнакомец замолк.
- Ну и дела… Как же ты живой остался? С виду щуплый такой, маленький… В общем, давай знакомиться. А то неудобно даже - ты да ты.
- Серафим Сабуров.
- А я Костя Галкин, как говорится, сын собственных родителей. В армии был шофером санитарной машины. Через это самое и в плен угодил… Долго рассказывать, если все по порядку. Да и неинтересно. Здесь вот меня тоже на ЗИС посадили. Наших раненых вожу в Симферополь. Там в медицинском институте что-то вроде сборного пункта. Тяжело, но вожу, кручу баранку. Свои ведь люди. Надеешься, может, хоть из десяти пятеро выживут - и то хорошо. Вот и маюсь тут. А то бы давно сбежал… - Костя тяжело [28] вздохнул. - И тебя хочу туда доставить. Иначе крышка.
Я молчал. Да и что было сказать? С одной стороны, Костя вроде работает на врага. С другой - будто и нет. Сложная ситуация. И все же на душе остался неприятный осадок. Почувствовав мое настроение, Костя замолчал. Я перевел разговор на другие рельсы.
- Что на фронте? Где сейчас наши?
- Дерутся под самым Севастополем. Бои тяжелые. Из Симферополя каждый день по эшелону раненых фашистов увозят на Украину…
Последние слова Галкина донеслись до меня уже сквозь сон: я засыпал, пригревшись в пахучем сене.