Всегда солдат

Мотор у меня как-то странно вздохнул, заурчал, еще раз вздохнул и замер. Гора надвинулась. Страшный удар бросил меня лицом на приборную доску, Глаза опалило холодным жаром, наступил мрак. [24]

Через ад

«Сын собственных родителей»

О том, что происходило со мной в первые дни плена, знаю только со слов очевидцев. Ястребок упал вблизи селения Нижний Керменчик. Из-под обломков меня вытащили гитлеровские солдаты. Они, видимо, решили, что я не выживу и бросили во дворе какого-то дома. Там меня нашла местная жительница Софья Михайловна. Вдвоем с девятилетним сыном Кимом они перенесли меня в дом. Софья Михайловна известила о случившемся мужа, который был с партизанами в горах. Но партизанам не удалось вывезти меня из селения: я был в очень тяжелом состоянии.

На девятый день в Нижний Керменчик явились гестаповцы из Бахчисарая и увезли меня с собой.

В дороге я очнулся от безумной боли. Ничего не слышал, не видел, не помнил. Реагировал только на боль. А боль была невыносимой. Ныли внутренности, страшно болели кости, распух и не помещался во рту язык. Лица совсем не чувствовал, будто его не было. Это испугало меня. Хотел провести по щеке ладонью, но ни щек, ни носа не нашел - они слились в одной огромной опухоли.

«Странно, - подумал я, - отчего бы это?» Осторожно повернул голову и тут же потерял сознание. Когда пришел в себя вторично, начал различать звуки. Над головой кто-то переговаривался. Бред? Я напряг слух. Да, кто-то говорил. Открыл глаза, но ничего не увидел. Значит, бред?… Однако человеческая речь звучала очень явственно, хотя я и не разобрал ни слова. Решил проверить - слышу ли я. Заткнул уши, речь стала глуше. Вновь открыл глаза и опять ничего не увидел. Потрогал пальцами веки, попытался раскрыть их, но ничего не получилось. [25]

«Ладно, - подумал, - сойдет опухоль, и вновь стану зрячим. Главное, жив, цел, голова соображает. Отлежусь в госпитале - и порядок». Я был в полной уверенности, что нахожусь в санитарной машине. А как попал в нее, даже не поинтересовался. Вдруг машину сильно тряхнуло и я провалился в темную бездну. Падал долго. Очнулся верхом на стуле. Кончилась тряска, оборвались звуки, наступила тишина. Я пошевелился. Нет, не сон. Подо мной не воображаемый, а настоящий стул, я сижу, как в седле, и держусь руками за спинку. Где я? В приемном отделении госпиталя?

Крепко вцепившись руками в спинку стула и положив на них голову, стал терпеливо ждать. Сколько это продолжалось, не знаю. Но за это время я ничего не вспомнил. О себе почему-то думал в третьем лице. Тело было словно чужим. Только боль да желание лечь оставались своими. Ни прошлого, ни будущего для меня не существовало.

Наконец сзади с шумом распахнулась дверь, в затылок ударила струя прохладного воздуха, я вздохнул всей грудью, и тут же кто-то произнес:

- Немецкое командование весьма сожалеет, что с отважным русским летчиком обошлись плохо.

Немецкое командование? С трудом оторвав голову от спинки стула, повернул ее на звук голоса.

- Да, мы сожалеем о случившемся и накажем виновных. Мы уважаем храброго противника, даже если он пленный.

Пленный? Кто это пленный?

Гитлеровец, видимо, догадался, что его слова не доходят до моего сознания, и начал объяснять, что я был сбит, попал в плен и нахожусь в Бахчисарае.

Смысл сказанного, прорываясь через провалы в памяти, постепенно доходил до меня. Слова, как булыжники, били и били по голове. А мне хотелось лишь одного, чтобы перестали сыпать на голову слова-булыжники и позволили лечь. Но переводчик все бубнил и бубнил. А потом, надеясь лестью развязать мне язык, сообщил, что мы с напарником уничтожили при штурмовке аэродрома семь новейших истребителей.

- Мало, - прошептал я.

- Что мало? - не понял фашист. [26]

Но тут перед глазами моими поплыли пестрые круги, все закружилось и исчезло…

Очнулся от страшного озноба. Хлюпала и журчала вода, я промок насквозь. «Дождь, - подумалось мне, - надо укрыться». Попытался подняться, но мне не дали сделать этого.

- Лейте еще!

На меня обрушился поток холодной воды.

- Куда перебазировался ваш полк? Какие части остались под Севастополем? - хрипло пролаяли над ухом.

Допрос кончился под вечер тем, что гестаповец ударом кулака сбил меня на пол и приказал убрать. Солдаты выволокли мое бренное тело на улицу и разбежались - началась бомбежка. Вокруг загрохотало, чудовищная сила подхватила меня, словно пушинку, приподняла и куда-то швырнула.

* * *

Первое, что я почувствовал, придя в себя, были чьи-то грубовато-ласковые прикосновения. Дикая боль разрывала голову, и я застонал.

- Тише, браток, тише, - послышался шепот, - давай помоги мне, иначе каюк.

- А кто ты?

- Свой. Держись-ка крепче и шевели ногами!

Неизвестный поднял меня, закинул мои руки за свою шею и медленно повел.

- Брось, - попросил я. - Далеко со мной не уйдешь. Все равно схватят.

- Это еще бабушка надвое сказала! Наши летчики здорово поработали! От комендатуры ничего не осталось. И твоих конвоиров начисто срезало. Сам видел!

- Да кто ты? Партизан? Подпольщик?

- Доберемся до машины, скажу.

- Что?

Ответ незнакомца показался подозрительным, и я остановился.

- До машины, браток. Езжу на ней, заставили гады.

- Катись к черту!

- А ты не дури, - сердито бросил незнакомец. - [27] Иди, коли сказано. Доберемся до машины, схороню тебя, объяснимся.

- Ладно, не сердись, - примирительно ответил я, - сам понимаешь - обстановка… И куда меня такого денешь?

- Это моя забота. Вот и дотопали.

Шофер откинул задний бортик грузовика и втащил меня в кузов. В нос ударил пряный запах сухой травы.

- Сено тут, - пояснил незнакомец, - лежать удобно. А сверху тент, так что тебя никто не увидит.

Он закопал меня в сено и присел рядом.

- Теперь и закурить можно. Желаешь? Нет?

Чиркнула спичка.

- Ну, брат, и изуродовали тебя! Мать родная не узнает. Не лицо, а сплошная опухоль!

- Это не они… От удара самолета в землю.

- Летчик, значит. Живучий народ. Я, когда в Нижнем Керменчике прятался, про одного летчика слышал. Его тоже сбили. Говорят, наделал им дел. Сжег самолетов десять да в воздухе несколько сбил…

Я начал догадываться, что шофер говорит обо мне, и хмыкнул.

- Не веришь?

- Нет, почему. Только ты малость фантазируешь.

- Может и фантазирую, - согласился шофер, - за что купил, за то и продаю. А ты почем знаешь?

- Это случилось со мной…

Незнакомец замолк.

- Ну и дела… Как же ты живой остался? С виду щуплый такой, маленький… В общем, давай знакомиться. А то неудобно даже - ты да ты.

- Серафим Сабуров.

- А я Костя Галкин, как говорится, сын собственных родителей. В армии был шофером санитарной машины. Через это самое и в плен угодил… Долго рассказывать, если все по порядку. Да и неинтересно. Здесь вот меня тоже на ЗИС посадили. Наших раненых вожу в Симферополь. Там в медицинском институте что-то вроде сборного пункта. Тяжело, но вожу, кручу баранку. Свои ведь люди. Надеешься, может, хоть из десяти пятеро выживут - и то хорошо. Вот и маюсь тут. А то бы давно сбежал… - Костя тяжело [28] вздохнул. - И тебя хочу туда доставить. Иначе крышка.

Я молчал. Да и что было сказать? С одной стороны, Костя вроде работает на врага. С другой - будто и нет. Сложная ситуация. И все же на душе остался неприятный осадок. Почувствовав мое настроение, Костя замолчал. Я перевел разговор на другие рельсы.

- Что на фронте? Где сейчас наши?

- Дерутся под самым Севастополем. Бои тяжелые. Из Симферополя каждый день по эшелону раненых фашистов увозят на Украину…

Последние слова Галкина донеслись до меня уже сквозь сон: я засыпал, пригревшись в пахучем сене.