Страница 23 из 30
Поднимаюсь в радиорубку. Судовой радист Василий Корниенко вертит ручки приемника и вызывает самолет:
- Я - «Обь». Я - «Обь»! Как слышите? Я - «Обь», прием.
Шуршание и треск в репродукторе. Корниенко надвигает плотнее черные блины наушников и опять вращает ручки. Что он слышит? Связался, нет? И вдруг, заглушая шумы и треск, отчетливо звучит голос Петра Москаленко{23}:
- «Обь»! «Обь»! Я - четыреста сорок второй! Почему молчите? Сколько вас можно звать?!
Лица присутствующих выражают явное недоумение, все мы готовы кричать в микрофон, но Вася предупреждающе поднимает руку:
- Борт четыреста сорок второй, я - «Обь»! - говорит он. - Слышу вас хорошо. Что имеете сообщить?
- Что сообщать!… Сброшу карту. - сами смотрите. Обстановка трудная. Захожу на сброс. Ловите карту! [95]
Дальнейшего разговора не слышу, вместе со всеми выбегаю на палубу. Вот из серой снежной завесы возникает силуэт самолета, и рядом с кораблем на лед падает вымпел. Быстро спускается трап, вымпел поднят и доставлен капитану. Иван Александрович Ман изучает карту ледовой обстановки и дает команду форсировать тяжелую ледяную перемычку.
Через некоторое время «Обь» выходит на чистую воду. Впереди по курсу, вспарывая тонкий ледок серпами острых плавников, плывут касатки.
Расцвеченная флагами, как в большой праздник, «Обь» подходит к берегу Правды, врубается в плотный припай и замирает.
Прилетает самолет из Мирного, и по парадному трапу, спущенному на лед, поднимаются первые гости: улыбающийся Трешников - начальник экспедиции в Мирном, его заместитель Мещерин, Москаленко и командир прилетевшего самолета Дмитриев.
Когда Яков Дмитриев стал собираться в обратный путь, прошу его взять с собой в Мирный меня и Михаила Михайловича Кириллова.
Десяток минут полета, посадка, и мы с Кирилловым идем куда-то в сторону моря. Я полностью доверяюсь Кириллову: он бывал уже здесь во время первой Антарктической экспедиции, сам принимал участие в строительстве поселка.
- Вот он, Мирный! - показывает Кириллов на сугробы потемневшего снега, из-под которых кое-где торчат верхушки мачт, какие-то палки и трубы.
Подходим ближе и неожиданно натыкаемся на доску с надписью: «Добро пожаловать!»
Оказывается, это входная арка со стороны аэродрома. Я до того растерян, что даже не задаю вопросов. Держусь на всякий случай ближе к Кириллову. По снежному туннелю спускаемся вниз и упираемся в дверь дома. И вот мы уже в комнате, залитой ярким электрическим светом. Нас встречают крепкие объятия.
Лишь поздним вечером, когда, кажется, было переговорено обо всем, идем на ужин в столовую, которую здесь называют кают-компанией. На стенах фотовитрины, схемы, диаграммы, отражающие деловую жизнь дружного коллектива советских полярников. Над сатуратором с газированной водой вижу красочный плакат: «Только в ресторане «Пингвин»! Пейте газированную антарктическую воду!» Ниже - [96] симпатичный пингвиша со стаканом розовой газировки. Ну как не отведать такой воды?
А через несколько дней, когда мы уже чувствуем себя старожилами южно-полярной обсерватории и успеваем втянуться в экспедиционную работу, приходит второй корабль - «Кооперация». На нем прибывает новая смена людей. И новоселы в первое время, как и мы, с трудом ориентируются среди столбов и мачт, среди занесенных с крышами домов Мирного.
Один такой незадачливый новосел в моднейшем берете, в легких, не для снегов Мирного, туфлях и короткой спортивной курточке подошел ко мне и вежливо спросил:
- Вы не скажете, как пройти на «Обь»?
От обыденности тона и нелепости вопроса я на миг лишился дара речи. Можно подумать, что он спрашивает, как пройти от Центрального телеграфа, что на улице Горького, к МХАТу. Это в Мирном-то! Пройти к кораблю, куда на самолете и то надо лететь десяток минут!
Скрыв улыбку, так же вежливо, отвечаю:
- Вам к «Оби»? Идите прямо. У первого айсберга свернете налево, потом, чуть пройдя, направо и, уже никуда не сворачивая, топайте километров тридцать. А дальше любой пингвин покажет!…
- Благодарю вас, - ответил он, но пошел все же в другую сторону - туда, где гудели моторы самолетов.
Мы почернели от лучей ослепительного солнца, обгорели до волдырей на носу и щеках, а наши губы напоминают бифштекс. Но никто из нас не обращает на это внимания - мы спешим закончить сборку самолетов. Все на «Оби» с нетерпением ждут того дня, когда в воздух поднимется «свой» корабельный самолет.
Вместе с Михаилом Михайловичем Кирилловым (мы его дружески зовем просто Михалычем) спускаюсь по трапу на лед.
Спотыкаясь о кочки мелких торосов, идем к самолетам. По пути нас встречает галдящая пингвинья компания. Они целыми днями с интересом наблюдают за нашей работой, шумно обсуждая ее результаты.
Один из пингвинов отделился от сородичей и торопливо ковыляет нам навстречу. Он чем-то явно расстроен, кричит, машет крылышками.
- Извини, парень, - склоняется к нему Михалыч. - Запоздали нынче на работу! Бывает. Ты уж не серчай… [97]
Но пингвин настроен агрессивно: он бросается на Кириллова и пытается ударить его крылышками-ластами.
- Ну-ну! Повежливей! - останавливает его Михалыч. - Мы, парень, драться тоже умеем!…
Пингвин продолжает бежать рядом, возмущенно бранясь на своем языке.
А вот и наш Як-12, взятый по настоянию начальника полярной авиации М. И. Шевелева для испытания в условиях Антарктиды. Забираюсь с головой в брюхо самолета, снаружи торчат лишь мои ноги в меховых сапогах. Вдруг чувствую: кто-то тянет меня за сапог, тянет неистово, упорно. Что за шутки?! Я с трудом втиснулся между металлическими расчалками, стрингерами и прочей стальной мелочью, которая цепляется за одежду, впивается в кожу, раздирая ее до крови, и в самом хвосте фюзеляжа кручу какую-то трудную гайку, которую едва наживил, а тут… сапоги снимают!…
- Ну кто там? Перестаньте, ребята! Мне не до шуток!
Рычу, брыкаюсь, но кто-то продолжает тянуть с меня сапоги. Обдирая лицо и руки о колючки шплинтов, вылезаю из самолета. У моих ног - пингвин!…
- Здрасте! Только тебя мне не хватало! А ну катись! Не мешай работать!
Но пингвин явно не хочет меня понять. Приходится разъяснять. Пингвин падает на спину, но тут же подпрыгивает и снова бросается на мои ноги, осыпая их ударами обоих крыльев. Мне уже не до шуток - больно! Вновь и вновь пинаю драчуна, а он набрасывается с еще большим ожесточением. Наш поединок наблюдает проезжающий на вездеходе Леша Воеводин - тракторист, шофер, старшина катера, словом, как и прочие участники экспедиции, мастер на все руки.
- Леша! - не выдерживаю я. - Помоги избавиться от нахала.
- А ну берегись! - смеясь, кричит он и запускает двигатель.
Забияка не выдерживает механизированного натиска и, истошно вопя, бросается наутек.
* * *
Наш самолет стрекозой замер на подсиненной простыне припая. Скользя и падая в глубокие лужи наледей, через которые положены доски, мы подкатываем бочки с бензином под голубое брюхо нашей «анюты». Пока механик Михаил Иванович Чагин перекачивает бензин из бочек в баки, [98] вдвоем со штурманом Валентином Ивановым отправляемся к каменистым островкам Хасуэлл. Мы там еще ни разу не были.
Острова плотно заселены пингвинами адель - любопытным и шумным народом. Мы так их и называем - народ. Они чем-то трогательно напоминают людей. Пингвины передвигаются в вертикальном положении, торопливо вышагивая маленькими лапками. Для обсуждения новостей они собираются группами. Иногда эти «совещания» переходят в шумные споры, заканчивающиеся приличной потасовкой. И среди пингвинов существуют дурные наклонности: например, мамаши нередко воруют друг у друга камешки из гнезд (а само-то гнездо сделано из десятка мелких камешков!). Уличенных в краже судят публично. Часто в пылу выяснения отношений забывается, во имя чего вершился суд, и тогда в стороны летят насиженные яйца. Брань негодующих «дам» будит часовых, которые быстро восстанавливают порядок.