Страница 7 из 50
Краматорска.
...Тысяча девятьсот сороковой год. Лето. Мой инструктор Нужный — бывалый, опытный летчик, участник боев на Халхин-Голе — после двух контрольных полетов на У-2 разрешил мне лететь
самостоятельно.
И вот я поднимаю У-2 навстречу солнцу. Странно как-то — в передней кабине нет инструктора! Рокочет
мотор. Я испытываю радостное волнение: подчинил своей воле, своим рукам машину, обрел крылья, победил стихию! Отныне небо — мое!..
Все шло хорошо, пока после четвертого разворота я не повел самолет на снижение. Стремительно
набегает земля, а я чего-то жду. Выравниваю самолет, планирую, но забываю дать обороты мотору. В
результате скорость потеряна. Самолет заваливается на левое крыло, ударяется левым колесом о землю, подпрыгивает, еще раз ударяется — и разворачивается почти на 180 градусов.
Выключил мотор. Выбрался из кабины. Вижу, ко мне бегут курсанты. К самолету подходит Нужный, осматривает его, приказывает курсантам за хвост оттащить У-2 в сторону, где его будут ремонтировать.
Оказалось, лопнула металлическая расчалка шасси, сломалась левая подкрыльная дужка. Взлетел я
именинником. А после такой посадки был огорчен, подавлен. Инструктор стоял в стороне, курил, ждал
завершения ремонта. [28]
«Хоть бы поругал! — думал я. — Легче стало бы на душе. А то вон с каким укором поглядывают на меня
ребята!..»
Но Нужный был невозмутим. И тогда я направился к нему.
— Товарищ инструктор, — от волнения я не узнал своего голоса. Казалось будто слова эти произносит
кто-то другой.
Закончить фразу я не успел. От самолета донеслось: «Готово!» Нужный бросил под ноги недокуренную
папиросу, тщательно примял ее носком сапога и пошел к машине. Я поплелся за ним. Он обошел самолет, внимательно осмотрел его и, повернувшись ко мне, сказал:
— Садись!
Я быстро забрался в кабину. Инструктор поднялся ко мне.
— Считай, что я ничего не видел! Договорились?.. Полетишь?
— Конечно, полечу! — радостно ответил я. Три полета по кругу выполнил без замечаний.
— Нет, не все потеряно! — крикнул я товарищам, когда подрулил на стоянку и выключил мотор. — Я
буду летать! Буду, буду!...
Ребята улыбались, поздравляли меня.
Взволнованный, радостный, я обнял своего инструктора и сказал:
— Спасибо за все!
Благодарил его и за науку, и за щедрость души.
Потом ушел в степь, теплую, звонкую, пахнущую разнотравьем, лег на спину и размечтался. Смотрел в
бездонную глубину сине-голубого океана, где тихо плыли облака.
* * *
...Зримое и воображаемое, прошлое и настоящее переплелось во мне. И я... успокоился, пришел в себя. И
только Нужный был сейчас для меня человеком, чья фамилия очень соответствовала моменту. Разве не
мог бы Бикбулатов быть таким же? — думал я.
— Толька! Бесов сын! А я уже с ног сбился — никак тебя не найду!..
Это Игорь. Стоит надо мной, улыбается:
— Поздравляю тебя с боевым крещением! — толкает он меня в бок, жмет руку. — Сам знаю, как трудно
в первом. [29] .. Испытал!.. А ты здорово посадил своего «Ильюшу»!..
— Ладно, хоть ты не подстрекай! — огрызнулся я, сожалея о том, что моим воспоминаниям пришел
конец.
— Да ты не сердись! Всякое в нашем деле случается... Пошли, довольно валяться!
Подхожу к стоянке, ищу свой самолет. Машину Игоря вижу, но рядом — пустое место. Сердце сжалось: здесь должен стоять мой штурмовик под номером «32». Но самолета нет!.. Антон Малюк о чем-то
беседует со своим коллегой — воздушным стрелком, летающим с Калитиным.
Игорь подозвал их и вдруг взволнованно произнес:
— Братцы, пусть наша боевая дружба всегда и везде будет нерушима! На земле и в воздушном бою будем
стоять друг за друга!..
— Будем! — в один голос воскликнули мы. И четыре руки соединились, утверждая нерушимость этой
клятвы.
2.
— Пошли на танцы! — предложил мне Игорь, когда мы выходили из столовой после ужина. — Надо, братец, встряхнуться: а то все бой да о бое!.. А девчата какие в нашем полку есть! — явно подзадоривая
меня, хитро улыбнулся он.
— Да я уже не помню, когда танцевал...
Молодость берет свое: за день измотаешься так, что буквально валишься с ног, а вечером, глядишь, —
куда и усталость девалась.
Когда мы подходили к длинному, пожалуй, самому просторному из всех уцелевших в этом селе дому, я
вздрогнул, услышав мягкие, бархатные переливы баяна. Играли тот же вальс, который полюбился мне в
Изюме, — светлый, чарующий. Звуки ласково касаются сердца, тревожат его, волнуют, радуют, напоминая о жизни, которую называют довоенной.
Сейчас этот вальс звучал в полутемном зале Барилокрепинского сельского клуба. Он тоже, как и все мы, воевал, звал на подвиг во имя победы. Видавший виды баян наполнял помещение то грустной, то
мажорной мелодией, [30] и этим мужественным людям, сегодня смотревшим смерти в глаза, он пел о
человеческой нежности, о жизни, о любви.
Среди танцующих много девушек: часть из них одета в военную форму, остальные — в цветастых
платьях. Это — местные.
Кружатся пары... Техник звена лейтенант Сорокин сидит у стены на стуле и, мечтательно полузакрыв
глаза, играет.
Игорь тянет меня за руку:
— Погляди направо — какие девушки!..
— Я ведь ни с кем из «их не знаком.
— Пригласи на танец и познакомишься.
— Да я ведь говорил тебе: танцую неважно.
Игорь захохотал:
— А что тут мудреного? Переставлять ноги в такт музыке!..
Я медленно пересек зал, направляясь в дальний угол, где стояла группа девушек в военной форме. И
вдруг. . Да, это была она — Катя Илюшина. Гимнастерка аккуратно выглажена. Сапоги начищены до
блеска. Стройная, подтянутая. Направился к ней... Но... опоздал. Не видя меня, к Кате подскочил Игорь, галантно поклонился, сказав при этом:
— Разрешите?..
А за его спиной — я с растерянной физиономией. Девушка окинула обоих взглядом и, секунду
поколебавшись, протянула руку Игорю. Мне же она улыбнулась тепло и искренне. Затерявшись в толпе, я
ревнивым взглядом наблюдал за Игорем и Катей. Потом побрел к выходу — и ушел.
Утром Игорь допытывался:
— Ты почему это сбежал? Хотел тебя познакомить с Катюшей, а ты исчез... Знаешь, как ее фамилия?
Илюшина. Спросил, не дочь ли она конструктора наших самолетов? Нет, говорит...
Игорь сыпал словами. А я молчал.
...После завтрака мы с Игорем отправились на разбор. Майор Ляховский подробно проанализировал
операцию, выполнявшуюся всем полком.
Ко мне подсел Николай Тараканов.
— Что, как туча, сидишь? — спросил, словно вчера ничего и не случилось. — С боевым крещением
тебя!.. [31]
«Бик» — мой ученик. Я его поставил на ноги, а теперь он тебя учит и воспитывает. Радуйся, что к такому
командиру попал...
Я удивился: значит, Тараканову ничего не известно о том, что произошло между нами? Выходит, Бикбулатов ни единым словом не обмолвился о моем позоре... Мне, виновнику, прямо выложил все, что
думал, а ближайшему другу — ничего не рассказал!..
В глубине души почувствовал уважение к командиру звена.
Тараканов несколько отвлек меня разговором, и я вначале толком не уловил, о чем вел речь Ляховский.
Кого-то хвалил, кого-то поучал. Все же понял: в целом вылет полка был успешным.
«А моей заслуги в этом нет», — с горечью подумал я.
— Младший лейтенант Недбайло...
Вскакиваю с места, руки по швам.
— Вчера он выполнил свой первый боевой вылет, — говорил Ляховский. — Можно поздравить молодого
летчика с этим знаменательным событием. Но это еще не все. Он принял грамотное решение — посадить
поврежденную машину в стороне, чтобы не поставить под угрозу другие самолеты. Посадку произвел
удачно. За это выношу вам, товарищ Недбайло, благодарность.
— Служу Советскому Союзу! — отчеканил я.