Страница 37 из 50
работал с перебоями. С риском для жизни Стрельцов продолжал полет и выполнил боевое задание. После
этого мотор подвергли тщательной проверке и нашли неисправность: лопнул кулачковый валик.
Когда Стрельцов узнал об этом, он подошел к разобранному двигателю, взял из рук техника злополучную
деталь, подержал, словно взвешивая, а потом, размахнувшись, швырнул ее далеко в поле...
* * *
26 июня воздушная разведка обнаружила несколько десятков вражеских эшелонов на участке железной
дороги Орша — Толочин. Командование приняло решение не дать им уйти в тыл.
— Вам, товарищ Недбайло, — сказал новый командир полка, ставя передо мной боевую задачу, — надо
нанести удар по вражеским эшелонам и задержать их отправку. [149]
И снова моя группа в воздухе. Идем правее Орши. Среди зелени полей и лесов темнеет узкая длинная
ленточка, уходящая далеко на юго-запад. В нескольких местах она словно бы прикрыта небольшими
полосочками. Над ними — белые дымки. Это эшелоны!
Снижаюсь и, пролетая справа от железной дороги, считаю составы на указанном участке. Их
насчитывается двадцать три!
Решаю нанести удар в десяти-двенадцати километрах восточнее станции Толочин, «запереть» составы, а
потом разделаться с ними.
Идем плотным боевым порядком под углом градусов в двадцать к железной дороге, сбрасываем бомбы на
один из эшелонов и, став в «круг», начинаем «утюжить» составы. В воздухе противника нет. Наши
истребители начеку. А внизу пылают цистерны, рвутся боеприпасы, и от вагонов только щепки летят.
Покончив с одним эшелоном, переходим к другому, за ним — к третьему...
Через два дня мы узнали, что нашим наступающим войскам достались в качестве трофеев эшелоны
противника с техникой и награбленным фашистами имуществом, которые так и не могли проследовать
через станцию Толочин: удиравшим гитлеровцам было не до ремонта разрушенного нами участка
железнодорожного пути.
4.
Фронт катился все дальше и дальше на запад. Мы продолжали поддерживать наши наступающие войска, штурмовали отходящие колонны автомашин, «обрабатывали» эшелоны на станции Городзики, наносили
удары по вражеской группировке, оказавшейся в так называемом Минском «котле». Инициатива на земле
и в воздухе прочно перешла в наши руки.
Теперь риска было меньше, и я постепенно вводил в строй молодежь.
Каждый из молодых летчиков уже совершил по нескольку боевых вылетов, правда, в упрощенных
условиях, каждый четко представлял, как вести себя в бою. Киреев летал со мной в паре и надежно
прикрывал меня с тыла.
«Будет превосходный летчик!» — радовался я успехам новичка. [150]
Стремительное наступление советских бронетанковых и мотомеханизированных частей вызвало в
войсках противника панику, деморализовало их, и гитлеровцы тысячами сдавались в плен. Длинные
вереницы сложивших оружие вражеских солдат медленно брели на восток. Но в тылу наших
наступавших частей остались окруженные группировки противника, не спешившие складывать оружие и
не терявшие надежды пробиться к своим.
Утром 8 июля одна из таких организованных группировок — при этом довольно многочисленная —
подходила к Минску с юго-востока. Танки, артиллерия, автомашины с живой силой быстро двигались по
лесной дороге к переправе через реку Свислочь. В этом месте нам и предстояло нанести по колонне
противника бомбово-штурмовой удар.
...Местность отлично просматривается. Ищу цель.
То, что предстало перед моими глазами, поразило меня: по лесной дороге двигалась вражеская колонна, растянувшаяся на километры. Голова ее уже достигла Свислочи. На широкой поляне у переправы
скопилось множество машин и разнообразной техники.
«Сейчас мы вам поможем ликвидировать пробку!» — подумал я, выводя группу в правом пеленге на
цель.
Бомбы легли точно. Теперь — наш безотказный «круг»! Противник явно не ожидал такого: нет зенитного
прикрытия, не бьют «эрликоны». Это хорошо, особенно, если учесть, что сегодня половина группы —
молодежь.
«Круг» постепенно смещается в сторону дороги. Горят машины, разбегаются в панике гитлеровцы. А мы
жмем на гашетки.
Вдруг рядом промелькнули какие-то темные капли. «Что такое? — напрягаю мысль. — Подобного еще не
приводилось видеть!»
И тут же замечаю, что огонь ведется из танковых орудий. Стволы приподняты кверху, и каждый раз над
серо-зелеными «коробочками» поднимается облачко порохового дыма.
— Внимание, по самолетам бьют из танков. Осторожно! — предупреждаю ведомых и тут же бью по
танкам реактивными снарядами. Земля стремительно летит мне навстречу, отчетливо вижу мечущихся
фашистов. [151] Набираю высоту, а мой стрелок ведет огонь из пулемета. Смотрю, как действуют
летчики. Но что это с Киреевым? Пора выводить машину из пикирования... Что он делает?!
— Выводи, выводи! — кричу ему по радио. Но тут же замечаю предательскую струйку пламени и дыма, бегущую из-под самолета.
Вдруг горящий штурмовик огромным снарядом вонзается в скопление вражеских танков и автомашин.
Выплеснулось, покатилось, полилось вдоль колонны оранжево-белое пламя — и запылал на лесной
дороге гигантский костер.
Эх, Киреев, Киреев! Как же это случилось? Дорого заплатит враг за твою гибель! И пятерка самолетов
снова устремляется в атаку.
Последний заход. Я долго смотрю на высоко взметнувшееся над лесной дорогой пламя. То пылает сердце
бесстрашного юноши — моего ведомого, для которого этот боевой вылет стал полетом в бессмертие.
...Весть о подвиге отважного сокола облетела весь фронт. Политуправление посвятило ему специальную
листовку, в которой рассказывалось о героическом поступке комсомольца Николая Киреева,
повторившего подвиг экипажа капитана Гастелло. Вместе с Киреевым погиб и его воздушный стрелок
Сафонов, тоже до конца выполнивший свой священный долг перед любимой Родиной.
Однажды перед вечером у командного пункта нашего полка появился худощавый, вылощенный,
причесанный «под фюрера» немецкий летчик в сопровождении конвоира-пехотинца, вооруженного
винтовкой.
Увидев вышедшего из землянки офицера-авиатора, конвоир скороговоркой выпалил:
— Товарищ майор! Примите под расписку этого фрица. Ваш один «горбатый», — простите, ваш
штурмовик — так «юнкерсу» влепил, что он сразу свечой запылал. Только этот, — конвоир кивнул на
офицера, — с парашютом успел выпрыгнуть. Ну, мы его с сержантом и сцапали. Наш командир велел к
вам его доставить. Только, говорит, расписочку возьми, что сдал его в надежные руки. Так вы, пожалуйста, примите этого душегуба...
Немец поднял голову и высокомерно произнес: [152]
— Я есть официр! Я буду требовайт... — и, торопливо расстегнув кожаную куртку, под которой блеснули
кресты, стал доставать из нагрудного кармана какой-то документ.
— Требовать будем мы! — перебил гитлеровца майор Стрельцов. — А пока что поговорим кое о чем.
— Я ничего не буду сказать! — истерически выпалил пленный. — Я зольдат, я давал присяга майн
фюрер!..
— Ну, что ж — можете не говорить. Только это будет нами учтено. Часовой! — позвал Стрельцов
солдата. — Отведите пленного пока что на «губу».
— Вас ист «губа»? — глаза гитлеровца расширились, растерянно забегали. — Я не хочу «губа»!
Международна конвенция э-э...
— О конвенции вспомнил, шкура! — не удержался подошедший к КП Дмитрий Жабинский. — А бомбы
швырять на санитарный поезд, а раненых расстреливать — тогда о конвенции не думал?!..
Дмитрий покраснел, глаза его налились кровью, кулаки сжались.
— Успокойтесь, он сейчас по-иному заговорит! — шепнул Дмитрию Стрельцов.
Гауптман понял, что проиграл, и низко опустил голову.
— Я буду шпрехен... Что надо коворить? У меня в фатерланд есть маленькие киндер, — словно бы