Страница 6 из 12
«А что значит, „паразиты“?» — поинтересовался он.
«Паразиты, — сказала я ему, — это крысы, тараканы, огромные черные насекомые, карабкающиеся на унитаз, которых обнаруживаешь, включая ночью свет в туалете. Паразиты — это постукивание, царапанье и шорохи в темноте.»
«Нет тут никаких крыс, — сказал он. — Может быть, пара мышей, ну и кое-где тараканьи личинки. Вы же знаете, я все держу в чистоте.»
Мимо нас по стене проползал большой темно-коричневый таракан. Никто из нас не сделал и движения, чтобы убить его, но, когда он остановился и повёл усами, управляющий с грохотом обрушил на стену свой кулак, расплющив насекомое, на которое после этого даже не взглянул. Я же не могла оторвать взгляд от безупречно плоского, словно раздавленного катком таракана.
«Ну, иногда всякое бывает, — сказал управляющий, не глядя, стряхивая таракана на пол. — Но у меня тут все чисто. Вот если бы тут у вас жил мужчина, — продолжил он, стараясь смотреть мимо меня в сторону нашей квартиры, — может быть, и не было бы столько хлопот с паразитами.»
Я сделала вид, что не поняла, на что он намекает, и удалилась.
Надзор за сдачей площадей в аренду в Нью-Йорке не вечен, и, когда ему придет конец, всем пуэрториканцам придется уехать в Бронкс, а нам нужно будет искать работу либо очистить занимаемые помещения, но при условии, что мы останемся вдвоем, останемся вместе.
«Мы ведь всегда будем вместе, правда?» — говорит она, зажигая сигарету и проверяя, сколько их еще осталось в пачке.
«Да, — говорю я всегда, думая о том, слушает ли она еще или занята подсчетом сигарет. — Я всегда буду твоей, — говорю я. — Если… если ты меня не бросишь или если я не превращусь в женщину, в которую, как верит моя мать, я еще могу превратиться.»
Сегодняшний день полон мальчиков. Они везде, и я наблюдаю за каждым из них. Мальчики на мотоциклах, мальчики в машинах, на велосипедах. Они стоят, прислонившись к стене, они просто ходят. Я наблюдаю за ними, чтобы в этом городе мальчиков найти одного для себя.
Я не так уж и молода, она не так уж и стара, но надзор за сдачей площадей в аренду не вечен, и когда-нибудь я стану женщиной. «Ей не нужно ничего, кроме меня», — говорю я себе. Должно быть, когда-то она была моей матерью: я чувствую это по тому, как она любит меня. Но когда однажды я спросила ее, действительно ли она была моей матерью, она погладила меня по неразвившейся груди и сказала: «Твоя мать сделала бы это?», затем коснулась языком моей кожи: «А это? Думаешь, твоя мать знала бы, чего ты хочешь? Я тебе не мать, дорогая, — сказала она. — Я нашла тебя на матрасе в центре города, за углом, где среди мочи и вина лежат алкоголики, прося о помощи, и никто их не слышит. Я спасла тебя от этого,» — сказала она. Я и сама помню, как приехала туда в машине, напичканной людьми, напичканными наркотиками, и еще я помню, как она нашла меня перед порнокинотеатром на углу Девяносто восьмой и Бродвея и увела прочь от взглядов сотни любопытствующих пуэрториканцев.
«Твоя мать знает, где ты?» — спросила она меня.
Я засмеялась и ответила, что моя мать знает все, что ей положено знать, и она сказала: «Пойдем ко мне, я хочу, чтобы ты познакомилась кое с кем.» Когда мы пришли к ней домой, она подвела меня к большому мужчине, который лежал на диване и смотрел телевизор.
«Тито, это принцесса Грейс,» — сказала она, и Тито приподнял с подушки свою тяжелую голову, чтобы меня рассмотреть.
«Не похожа она ни на какую принцессу,» — это было все, что он сказал.
Я никогда не думала о Тито, и она никогда не позволяла ему дотрагиваться до меня, несмотря на то, что в квартире была только одна комната и ему жутко меня хотелось. Ночью, когда они с ним закончили, она прокралась ко мне в угол и прошептала мне на ухо: «Ты — моя единственная.»
В то время как Тито храпел ночами, мы занимались
этим по крайней мере еще раз, и она вздыхала и говорила: «Маленькая моя, я всегда хотела только тебя. Среди всех этих мальчиков и девочек, что любили меня, я всегда искала только тебя, я всегда хотела только тебя.» Эти слова меня убивают. Я купилась на них и на то, что она увела меня с улицы, полной мальчиков, полицейских и такси, и везде была лишь невинность, отводящая взгляд в сторону.
В тот первый раз вместе с ней я чувствовала, будто моя мать рожает меня, свернувшись в моем собственном теле: она тужится и тужится, но я никак не желаю выходить.
Длинный автомобиль останавливается у тротуара, и я нагибаюсь, чтобы рассмотреть, есть ли внутри мальчики. Их там целая куча, поэтому я говорю: «Привет, подвезете?»
«Привет, — говорят они. — Привет, девушку надо подвезти. Куда?» — спрашивают они.
«Ну, — говорю я, — куда-нибудь.»
Интересно, куда они сами едут?
«Вверх по улице», — говорю я и проскальзываю в распахнувшуюся дверь. Старшему, наверное, не больше шестнадцати, и он только что получил права и ведет сейчас машину матери, большой Бьюик или Шевроле или Монте-Карло — машину матери. Мальчики совсем разные и в то же время абсолютно одинаковые, как и все мальчики, и тут же я выбираю одного для себя. Того, который совсем на меня не смотрит, самого старшего, лишь на несколько лет младше меня, того, в машине чьей матери мы сейчас едем.
«Как насчет вечеринки? — говорят мальчики. — Мы как раз едем в одно место.»
«Посмотрим, — говорю я. — Сейчас приедем и посмотрим.»
Иногда, просыпаясь, я вижу ее, склонившуюся на тонких коленях перед стеной с оборванными обоями и осыпавшейся штукатуркой, обнажившими грубый кирпич. Я мечтаю, что она молится, чтобы я всегда была с ней, и в то же время я боюсь, что она молится о чем-то другом, о начале или конце или еще о чем-то, о чем я не догадываюсь. Однажды она легла ко мне в постель и положила голову мне на грудь, и я почувствовала отпечаток кирпича на нежной коже ее лба.
Она не особенно религиозна, хотя квартира забита реликвиями того или иного сорта — локон младенца Христа, кусочек ногтя Святого Павла, клочок платья Девы Марии. Все это осталось от Тито, который собирал реликвии, подобно тому, как люди собирают счастливые монетки или коробки от спичек: для него это было что-то вроде защиты от скрытого ощущения несчастья. Все это, однако, только захламляет нашу квартирку, и однажды я предложила все просто выбросить. Она подняла травинку из Гевсеманского сада и сказала: «Это все не принадлежит нам, чтобы мы могли его выбрасывать. Тито нашел все это, и кто знает, что может случиться с ним, если мы возьмем все и выбросим. Я имею в виду, может быть, все это что-то значит. И кроме того, — продолжала она, — вряд ли мы сэкономим духовную силу, будучи скептически настроенными по отношению к чему бы то ни было.»
Тито ушел, бросив свои реликвии ради каких-то новых надежд, и она оставалась безутешной день или два, после чего сказала, что так будет лучше для всех, в особенности, для нас двоих, единственной реальности, облагораживавшей наши жизни. Тито сказал, что ему надоело смотреть, как две лесбиянки блуждают друг вокруг друга, как во сне, хотя я просто думаю, его бесило, что она не давала ему дотронуться до меня. Мне хотелось этого, я жаждала, чтобы он прикоснулся ко мне. За этим я и приехала в этот город — чтобы кто-нибудь, вроде Тито, трогал меня, кто-нибудь, для кого прикосновение является единственной реальностью, кто, лапая тебя в подъезде, не думает потом, что должен на тебе жениться, кто-нибудь, кто просто делает это, не думая о великом чуде любви. Но она не даст этому случиться, она сказала, что если он когда-нибудь дотронется до меня, она вышвырнет меня обратно на Девяносто восьмую к порнокинотеатру, чтобы пуэрториканцы сделали из меня жареные бобы, а что до Тито, то пусть он убирается обратно к Розе, своей жене из Квинз, таскает бумагу в Дейли Ньюз, спускается каждый день в метро и, возвратившись домой, слушает, как Роза болтает всю ночь по телефону, вместо того, чтобы околачиваться каждый день на улице и играть в карты с мужчинами, живущими вокруг школьного двора, чем он занимался сейчас. Потому что, говорила она, потому что это она платит за квартиру, и, покуда в Нью-Йорке действует надзор за сдачей площадей в аренду, она будет продолжать платить за квартиру и будет жить счастливо одна, до тех пор пока не найдет кого-нибудь для себя; я, говорила она, поигрывая пальцами блестящим шелком рубашки Тито, плачу за квартиру.