Завещание сына

Начальник отдела раскрытия убийств полковник Никита Васильевич Бобров собрался на пенсию. Такое решение полковник принял внезапно. В июле он впервые за три года взял отпуск и отправился с Кирой на пароходе по Волге. Путевка стоила огромных денег. Если раньше путешествие до Астрахани и обратно мог позволить себе и студент, то теперь это удовольствие тянуло покруче многих заграничных вояжей.

— Как дорого, — ужаснулась Кира, услышав, что им придется выложить почти две тысячи долларов. — Поедем лучше в Испанию. Там пляжи, говорят, хорошие, и в одну тысячу уложимся.

Но Бобров настоял. За границу он принципиально ехать не хотел. «Обжулят и там и здесь, — объяснил он супруге. — Но там чужие, а тут свои. Я, Кирочка, все-таки патриот». И Кира согласилась.

Они плыли ночами, а днем теплоход останавливался в очередном городе, и отдыхающие получали возможность экскурсий, могли оглядывать достопримечательности и были связаны с теплоходом только обедом и каютой для дневного отдыха. Бобров с женой обычно утром брали одну экскурсию, а после обеда бродили вдвоем. Их совершенно очаровал Калязин. Это был типичный приволжский русский городок с высокими деревянными одноэтажными домами. Старинные терема с тесаными воротами и резными наличниками потемнели от времени, но гордо держались, напоминая о том, что когда-то на Руси умели красиво и прочно строить. Супруги забрели на рынок, где купили себе по паре настоящих лаптей. Лапти местные умельцы создавали только для туристов, и обычно их покупали иностранцы.

— Буду на Петровке в отделе щеголять.

— Не позорься, подчиненные засмеют, — остерегла Кира.

— Пусть только попробуют! Это наша русская обувка, и носить ее должно с уважением. Ручная работа.

Запрятав лапти в спортивную сумку невероятных размеров, Бобров повел Киру к опустевшим молочным рядам. После обеда базар засыпал, но они купили банку простокваши у пожилого седоусого продавца, который уже собирал непроданное в ящики, тут же ее съели. На деревянном прилавке от покинувшего свое место торговца осталось немного семечек, и воробьи в драку пользовались бесплатным обедом.

— Жируют засранцы, — улыбнулся Бобров и взял жену под руку.

Чета покинула рынок и двинулась по улочке с милым названием Речная. Улочка вела к Волге. Бобров спустился с Кирой к самой воде и увидел на дощатой калитке картонную табличку с чернильной надписью: «Продается». Надпись умилила путешественников фиолетовыми чернилами, каких уже давным-давно нет в продаже. Супруги притормозили, Никита Васильевич приподнялся на цыпочки и заглянул за забор.

Матерые сучковатые яблони-ветераны ломились под тяжестью наливающихся яблок. В центре, окруженный плодовыми деревьями, виднелся крепкий рубленый домик. Возле высокого крыльца цвели георгины и стояла бочка с дождевой водой. Никита Васильевич приподнял Киру, и она тоже все это увидела.

— Давай спросим почем? — опуская жену на землю, неожиданно для себя предложил Бобров.

— Ой, правда! Я сама об этом подумала, — выдохнула Кира.

Калитка замыкалась на проволочный ободок. Они сняли немудреный запор, открыли калитку, поднялись на высокое волжское крыльцо и постучали. Глуховатая хозяйка преклонных лет открыла не сразу.

Через полчаса, за самоваром, москвичи узнали и цену дома, и причину продажи. Елизавета Федоровна имела под Москвой, в Мытищах, сестру, на три года старше ее самой. Та болела и требовала ухода. Обе женщины доживали одиноко, и Елизавета Федоровна решилась перебраться в Мытищи. Бывать там наездами пенсионерке было дорого да и трудно: старушка разменяла восьмой десяток.

— Ну что, рискнем? — подмигнул Бобров, когда они снова оказались на прибрежной улочке. — Заживем в своем доме. Тут и погреб, и кладовки. Будешь заготовки делать. Ты же у меня мастерица.

— А твоя работа?

— Уйду на пенсию! — заорал Никита Васильевич, схватил Киру в охапку и закружил по булыжной мостовой.

— Отпусти, люди увидят! — взмолилась женщина. — Мы же с тобой не студенты, стыдно…

Все оставшееся путешествие они говорили только о домике в Калязине. Бобров мечтал приезжать туда в начале весны, чтобы наблюдать ледоход, проводить в городке все лето до поздней осени и возвращаться в Москву с первым снегом. Они вспоминали сад, и Кира уже продумывала, какую ягоду пустит на компоты, а какую на варенья.

— Представляешь, мы будем каждый день просыпаться — и в окне Волга! Закаты, рассветы! Мы же в столице неба не видим, хоть и живем на чердаке. Вокруг башен настроили, что и в гостиной темно стало. А тут мы живую природу на остаток жизни получим. И никаких убийств! Как же мне эта уголовная сволочь осточертела! — восклицал полковник. Кира тихо улыбалась, в ее глазах светился тайный восторг.

На обратном пути они домик купили. В конце августа Никита Васильевич написал заявление. Через десять дней его вызвали к генералу — начальство вовсе не обрадовалось желанию Боброва уйти на покой.

— Кого на твое место ставить, ты подумал? — раздраженно выговаривал подчиненному заместитель начальника Управления генерал Еремин. — Ты вроде наладил раскрываемость, но меня, ядрена Феня, все равно дерут в мэрии каждую неделю. А что будет, если ты уйдешь? О деле думай, Никита, о себе потом. За нами Москва. И на хера тебе пенсия? Ты мужик крепкий, без дела волком взвоешь.

— Я найду замену, — пообещал Бобров.

— Волкова? — Еремин скривился.

— Тимофею еще рановато. Он сможет, но годика через три, пожалуй.

— Тогда кого?

— Пока не знаю.

— Достойную замену не найдешь, будешь сам работать. — Еремин поднялся из-за стола и ткнул пятерню Боброву. — Иди, Никита. Огорчил ты меня, хренов пенсионер. Думал, вместе на отдых пойдем.

Вернувшись в свой кабинет, Бобров вызвал Тимофея Волкова.

— Хочу с тобой, майор, поговорить откровенно.

— Слушаю, Никита Васильевич.

— Ты присаживайся, Тимофей. Чай будешь?

— Только что с ребятами пил. Больше не войдет, — отказался Волков.

— Как там с помощником депутата? Давят? — Никита Васильевич не хотел сразу выкладывать свое решение.

— Давят, но Колесников сидит и до суда будет сидеть.

— До суда будет, а потом оправдают и выпустят. Делаем мы свое дело, а они словно в другой стране живут. Убийц на свободу отпускают. Будто у них близких нет, волноваться не за кого, — проворчал полковник. — Ладно, ты чаю не будешь, я себе заварю.

Волков терпеливо ждал, пока шеф поколдует с заваркой, зальет заварник кипятком и накроет шляпой. Эта фетровая шляпа, неизвестно кем забытая, прижилась в кабинете, исполняя роль «чайной бабы».

— Собрался я, Тимофей, на пенсию, — наконец прервал молчание Бобров.

— Вы?!

— Да, я. А почему это тебя так удивляет?

— Вы же еще молодой. И потом, как же мы?

— Вот я и думаю, как… — Замечание о собственной молодости Бобров решил не комментировать. — Руководство требует замену. Я о тебе подумал, но если честно, тебе еще года два-три надо на оперативной работе оставаться. Сейчас ты на месте. Начальник может и дураком быть, а следователю дураком быть негоже…

— Меня не надо, — испуганно попросил Волков.

— Пока не надо, а там все равно придется. Вот я и думаю, кого на свое место рекомендовать. С кем бы ты, Тимофей, работать хотел?

Волков задумался, уставившись на свои ботинки. Бобров налил в стакан крепкого чаю, отхлебнул, вернул подстаканник на стол и выразительно покашлял.

— Я, кроме вас, с Петром Григорьевичем бы поработал, — наконец высказался Волков.

— С Ерожиным? Так он же частник. У него своя фирма. Я, грешным делом, о нем сразу вспомнил. Тебе бы хорошо под его началом пару лет походить. Ерожин мастер, но начальство вряд ли на это пойдет, да и Петр тоже.

— Почему? Сейчас людей странно на должности ставят. Взяли же на наркоту ученого-химика, он и вовсе не из нашей конторы, — убежденно возразил Волков.

— Чудеса, конечно, и у нас случаются. Можно попробовать, — согласился Бобров и отпустил подчиненного.