Паутина

Матвеев осматривал тряпье, развешанное у двери на ржавых гвоздях. Здесь висели фуфайка, овчинный тулуп, уже утративший запах и вид овчины, ватные штаны, две косоворотки неопределенного цвета и свитер крупной вязки.

— Не туда смотришь, Матвеев, — нарушил молчание Пащенко.

Боец резко обернулся. Пока он возился с тряпьем лесника, Пащенко успел разгадать секрет топчана. Оказывается, настил его был своего рода крышкой тайника, где хозяин прятал самое ценное имущество. Там лежали хорошо сохранившийся, обильно смазанный тавотом маузер в деревянной кобуре, мешочек с царскими золотыми червонцами, золотыми кольцами и сережками с драгоценными камнями и еще что-то, упакованное в посеревшую от пыли холстину.

Пащенко развернул сверток.

— И парадный костюм, — усмехнулся Матвеев, разглядывая сюртучную пару старинного покроя, белую рубашку с пристегнутым воротником и некогда лакированные купеческие сапоги бутылкой, изрядно потускневшие и потрескавшиеся. — Еще бы котелок, и купец в полном наряде, — добавил боец.

Пащенко поднял сюртук, слегка встряхнул его, и все пространство сторожки наполнилось мельчайшей пылью.

— Давно не заглядывал сюда, — заметил Матвеев. — Лет десять, если судить по пыли. Может, он вообще забыл о своих сокровищах, ввиду их полной непригодности.

— Если судить по тому, что мы здесь видим, то Габо давно уже перестал нуждаться в этих вещах, но бережно хранил их. Значит, чем-то они ему были особенно дороги, а это уже хорошая тропинка, которая может привести нас в прошлое старика.

Пащенко запустил руку во внутренний карман сюртука и нащупал там какой-то плоский предмет. Сердце Пащенко екнуло — неужели документ? Но нет, это был конверт с неплохо сохранившейся фотографией Габо в молодости и еще какого-то мужчины. Люди не были похожи друг на друга, но общее что-то проглядывало: то ли в осанке, то ли в выражении лиц.

Матвеев взял у Пащенко фотографию и поднес ее ближе к глазам.

— Товарищ командир! — Голос бойца дрогнул от волнения. — Это лицо мне знакомо, — ткнул он пальцем в того, что был сфотографирован рядом с лесником. — Это же сержант Кикнадзе! — воскликнул Матвеев. — Он недавно приходил к нам в роту — искал нашего старшину. Я еще подумал: «Вот красивый парень, от баб, наверное, отбоя нет». Но нет… — спохватился, поняв всю нелепость своего предположения: как мог молодой лесник сфотографироваться с Кикнадзе? — Надо же, такое сходство, — боец растерянно улыбнулся.

— Вы скоро там? — крикнул в открытые двери Глыба. — Я уже промок до костей. Сколько можно копаться в этой лесной могиле? Я же не каменный, хоть и Глыба.

— Сейчас, — ответил Пащенко. — А ты не ошибаешься, Матвеев, — обратился он снова к Матвееву. — Может, на фото отец Кикнадзе или брат, если они так похожи.

— Вот это да, товарищ командир! Как вы догадались о тайнике? Вроде бы и не подумаешь: топчан, как топчан — ничего подозрительного. А вы все-таки… — Матвеев покачал головой, выразив тем самым свое удивление прозорливостью командира поисковой группы.

— Подумал, зачем надо было леснику прибивать такую широкую доску к наружной кромке топчана. Если бы в сторожке был какой-нибудь сундук, я бы, наверное, не обратил ка эту доску никакого внимания. А так все время думал: почему у Габо не было сундука. Это нелогично даже для такого отшельника, как он. Пойди смени Глыбу, мне надо с ним поговорить.

Матвеев вышел, громко окликнул сержанта.

— Поздравляю вас, товарищ командир — расцвел в улыбке Глыба, когда Пащенко коротко рассказал ему о находках в сторожке и показал их.

— Спасибо, сержант, — нахмурился Пащенко. — Лучше было бы, если бы все это мы обнаружили утром.

— Тогда у нас не было никакого права производить здесь форменный обыск, товарищ командир. Главное — нашли, а остальное — дело техники, как говорится. — Глыба обвел веселым взглядом сторожку. — Сжечь бы к чертовой матери это логово!

— Пусть стоит, — махнул рукой Пащенко. — Новый лесник сам распорядится этим склепом.

Возвращались в село скорым шагом. Глыба успел уже подружиться с псом. Тот бежал рядом с сержантом, держась его правой ноги.

— С нами не пропадешь, — обратился Глыба к псу. — Вот научу тебя работать, и будешь ты служить, как на границе, с разведчиками дело имеешь — ни с кем-нибудь.

Глыба встретил войну на пограничной заставе, где начинал свою действительную службу.

— Все-таки эта пачка «Казбека», — переключился он на другое. — Чего ради лесник специально сжигал ее? А курил он махорку, наверное. Откуда в лесу и вообще в селе «Казбек»?

— Могла остаться с довоенного времени или кто-то угостил Габо. Мало ли чего бывает?..

Пащенко краем уха слушал разговор бойцов. Он и думать не думал, что в сторожке лесника их могут ожидать такие интересные и важные находки. Вполне возможно, что Кикнадзе — родственник Габо, поэтому он дезертировал именно здесь, рассчитывая на помощь лесника. Многое может объяснить найденная фотография со штемпелем фотоателье в городе Владикавказе. Два человека, запечатленные на ней, вероятно, имеют отношение к бывшему сержанту Кикнадзе. Но какое? Как и вещи Габо, фотография ведет в прошлое. Во Владикавказ или в другое место. Например, в Грузию, если брать за основу информацию Габо о причинах его появления в здешнем селении. Это же надо — какие беспечные люди работали тогда в сельсовете, в лесном хозяйстве! Сколько лет человек жил в селе, работал лесником, и никто не знает его фамилии. Получилось так, что прозвище Габо с чьей-то легкой руки превратилось в фамилию и обрело юридическую силу, оказавшись даже в платежных ведомостях, по которым работникам лесного хозяйства выдавалась зарплата и по которым Габо получал деньги за сданные заготовителям шкурки промысловых зверей. Габо и Габо: человек без имени и отчества, без фамилии с неизвестным прошлым. Впрочем, нет, прошлое лесника уже приоткрывается. Рассказ его о смерти близких, о жизни в Грузии наверняка легенда. Если бы Габо жил в Грузии, то почему фотографировался во Владикавказе и почему он так бережно хранил именно эту фотографию? Правда, он и тот человек, похожий на Кикнадзе, могли быть во Владикавказе по делам и сфотографироваться на память. В любом случае Габо становится все подозрительнее, тем паче, что сюда пристегивается и Кикнадзе. Интересно, что ответят на запрос, отправленный в Кутаиси?

Пащенко едва удержался от того, чтобы не потереть от удовольствия руки. Скорее в село, скорее доложить Золотову! В Грузию, пожалуй, Кикнадзе не пойдет, потому что знает: местная милиция и военкомат уже извещены о его дезертирстве. Вряд ли будет он пробиваться и в Орджоникидзе. Скорее всего дезертиры будут отсиживаться в лесу. Дураки, поверили вражеским листовкам-пропускам. Уж так фашисты расписали все: вроде их танки уж катят по Военно-Грузинской дороге. Ну ничего, никуда не денутся от нас… А Пикаев толковый парень, переключился Пащенко на другое. Как четко «разложил» он лесника Габо на совещании с Кобаевым. Жаль, что Золотов не включил Заурбека в нашу поисковую группу. Парня надо учить чекистской работе, и обследование сторожки было бы для него наглядным примером. Есть в Заурбеке что-то основательное, серьезное… Тут Пащенко одернул себя: занимается-то он совсем не тем, нем следовало. Сейчас куда важнее прикинуть про себя рапорт Золотову о результатах поиска в сторожке.

Пащенко пошел двадцать третий год, в июне сорок первого их курс досрочно выпустили из погранучилища, и он сразу был направлен в особый отдел дивизии. С ней Пащенко прошел не одну сотню тяжких километров, привык воевать с врагом с оружием в руках в разведке или в окопах, и это дело — операция «Дубль-Д», в которой он принимал участие, была, по сути, первым его настоящим чекистским делом, а результаты поиска в сторожке — первой чекистской удачей. Поэтому и рапорт, который подготовил, отличался торжественностью, удовлетворенностью своей работой. Но у Александра уже выработалась потребность в анализе своих и чужих действий, суждений и выводов. При подходе к селу победный рапорт Пащенко, с красноречивыми подробностями и деталями, окрашенный эмоционально, сократился до нескольких сухих и предельно лаконичных фраз: «Сторожка обследована. Обнаружен тайник, а в нем золото, оружие, фотография, одежда. Считаю, что фотография играет особую роль, поскольку имеет прямое отношение к леснику и, возможно, к Кикнадзе».