Паутина

В глубине пещеры раздался шорох, появился капитан. Сейчас командиры уже не таились, не прятались в тени.

— Размышляет? — кивнул на Павла капитан.

Несмотря на то, что голос его звучал сейчас довольно доброжелательно, выражение глаз капитана оставалось неприязненным, по-прежнему прицеливающимся к Павлу. И все равно Кикнадзе совсем перестал бояться этих людей. Внезапная догадка, как молния, чиркнула в голове Павла, в мгновение ока разрушив все его предыдущие логические построения. Поведение капитана и лейтенанта уже никак не вписывалось в представления Павла о том, что должны делать советские командиры, поймав дезертира. То, что раньше только чуть смутило Павла интуитивным ощущением алогичности поведения этих военных, сейчас оформилось в четкое и спасительное для него противоречие. Разве могут советские командиры позволить себе избивать человека так жестоко и в лежачем положении? Да, он ненавидел их и все советское, но приписывать им такую жестокость Кикнадзе не мог, это была совершенно ненужная ему неправда: себя не обманешь. Потом эта угроза самосуда, резкая перемена в отношении к нему…

Нет, здесь надо подумать. Чего ради капитан и лейтенант оказались вдвоем в засаде? У них нет других — младших по званию?

— О чем думаешь? — спросил капитан. — В чем сомневаешься? Не веришь, что мы свои? — Он будто угадал мысли Павла.

— Не верю, — с радостью ухватился Кикнадзе за предложенную ему игру.

— Почему? — спросил лейтенант.

— Наши так не работают. Они бы давно уже доставили меня в часть. И они не бьют.

— Но ты же дезертир, — совсем отчужденно проговорил капитан. — Наш враг. Мы тебя ненавидим, ненависть требует выхода, и мы тебя бьем.

Павел мотнул головой, и впервые за все время, что он находился в пещере с этими людьми, на его лице мелькнуло нечто похожее на улыбку.

— Вы из других, — убежденно сказал он. — Капитан и лейтенант на одного дезертира — слишком много. И вы долго возитесь со мной.

Оба военных переглянулись.

— Садись ближе к огню, — пригласил капитан Павла, относя свечу к деревянному ящику, стоявшему метрах в двух от Кикнадзе. — Кто же мы по-твоему?

Павел опустился на чурбак возле ящика. Думал ли он, когда недавно готовил эту пещеру для себя, что окажется здесь, в роли побитой собаки, которую пока из милости оставляли живой. А сколько трудов и ухищрений стоило ему, чтобы незаметно уйти из части с канистрой для воды и другой разной мелочью!

Павел чувствовал, как оба настороженно следили за каждым его движением. Обыкновенные лица славянского типа, говорят на отличном русском языке.

— Вы такие же дезертиры, как и я? — бросил пробный шар Павел.

Усмешка чуть шевельнула твердые губы капитана, отразилась в его крупных зеленоватого цвета глазах отсветом внутреннего удовлетворения.

— Ты ошибаешься, сержант, мы агенты абвера, — сказал фразу будничным, даже скучным тоном, вроде бы сообщил о каком-то пустяке капитан.

Павел изумленно уставился на него и почти физически ощутил, как поднимается волна безудержной радости и как все острее становится желание высказать ее, В его положении встретить агентов абвера! Но неизвестные и рассчитывают на такую его реакцию, мелькнуло у Павла, и мгновенно погасило порыв немедленно раскрыться. «А не проверка ли? Теперь заходят с другой стороны. Думают, сволочи, я расколюсь от радости, а потом пришьют еще и измену. Но я тоже не дурак. Ничего у них не выйдет».

Капитан, видимо, зафиксировал момент резкого перелома во внутреннем состоянии Павла. Он снова усмехнулся и вроде бы успокоился, сбросив с себя напряжение ожидания. Капитан поощряюще улыбнулся, а глаза оставались холодными, изучающими.

Лейтенант что-то сказал капитану по-немецки. Тот кивнул, соглашаясь, и похлопал Павла по плечу.

— Гут, гут, — проговорил он и еще раз похлопал Кикнадзе по плечу. — Ты нам нравишься. Генрих прав: ты молодец. Тебя не проведешь не только на мякине, но и на первосортном зерне. Ты нам еще не веришь?

Павел помедлил с ответом. Очень хотелось поверить им, отбросить прочь страх перед возможной роковой ошибкой. В конце-то концов не такая уж он важная птица, чтобы был на него далекий заход.

— Не веришь, — теперь уже подтверждающе сказал капитан. — Это очень хитрый и дальновидный человек, — добавил он по-немецки, обращаясь уже к своему. — Нам надо провести с ним вербовку по всем правилам. У таких высокие шансы на выживаемость. Пойди скажи Рудольфу, чтобы он пока здесь не показывался.

— Я боюсь оставлять тебя с ним одного. Он сильный и опасный, как ягуар.

— Гут, — воскликнул капитан. — Для этого парня ты уже придумал и агентурную кличку. Ягуар — это подходит ему. Пойди к Рудольфу, а мы с ним поговорим.

— Может, он понимает нас?

— Нет, не похоже.

«Капитан» пытливо посмотрел на Павла. Из всего разговора, что неизвестные вели между собой на немецком языке, он понял только слова «гут» и «ягуар». Он уже не сомневался, что перед ним гитлеровцы.

— Чтобы ты нам поверил, — заговорил «капитан», как только его напарник ушел в глубину пещеры, — я расскажу тебе кое-что из твоей личной биографии. Согласен?

Кикнадзе кивнул. «Капитан» заговорил, и с каждым его словом на душе Павла становилось все легче и легче…

— Теперь ты убедился, что мы твои настоящие друзья и единомышленники? Меня зовут Пауль, а тот, который со мной, Генрих. Прежде чем говорить о деле, ты перекуси.

Пауль поставил на спиртовку открытую банку мясных консервов, протянул Павлу полбуханки пшеничного хлеба…

Теперь для Кикнадзе было уже ясно, кто навел абверовцев на эту пещеру, на него самого, кто рассказал о нем. Это мог сделать только один человек.

Но какую устроили проверку, фашисты проклятые, сволочи! Как били! Боялись провокации… Вернувшийся Генрих протянул Павлу папиросу. Кикнадзе не курил, но почему-то не отказался. Он глубоко затянулся… Казалось, он вдохнул в себя не дым, а пары серной кислоты — до того у него запершило в горле, что он несколько секунд не мог выдохнуть эту едкую смесь дыма и воздуха. Генрих толкнул Павла в грудь кулаком, как бы побуждая легкие все-таки освободить дыхательные пути от воздушной затычки. Павел закашлялся, тяжело и надолго. В промежутках между приступами кашля он слышал, как один из агентов бормотал: «Гут, рус, гут, рус…»

Кашель освободил Павла не только от саднящей боли в груди и от воздушной пробки в горле, но и от остатков физической слабости, которую он ощущал с первой же минуты, как только пришел в сознание после схватки с абверовцами.

— Ты настоящий ягуар, — заметил Пауль.

Голос и глаза его были спокойны, по-деловому строги.

— О-о-о-о! — восторженно поддержал его Генрих. — Еще секунда — и он перегрыз бы мне горло. Если бы не ты, Пауль, я так и не увидел бы победы великой Германии.

— Настоящий ягуар, — повторил Пауль. — Ловкий, сильный, злой, как истинный хищник. Если бы мы не успели стукнуть тебя по голове, ты изрешетил бы нас из автомата, как фанерные мишени. Давай поговорим?

— Поговорим, — с готовностью согласился Павел. — Только я не знаю, что вы от меня хотите и откуда вы столько знаете обо мне.

Пауль усмехнулся, переглянувшись с Генрихом.

Этот «русский» все больше и больше нравился ему.

— Если ты хорошо подумаешь, то и сам ответишь на свои же вопросы.

— Догадываюсь, кто мог рассказать обо мне. А вот какой вам от меня толк, не знаю. Я на абвер не рассчитывал.

— Мало ли, на что мы рассчитываем, — холодно бросил Пауль.

— Кто спорит, — с готовностью согласился Павел и только в этот момент вспомнил об оставленных в лесу Долгове и Маринине.

— Ты один ушел в лес? — спросил Пауль, словно угадав ход мысли Кикнадзе.

— Со мной еще двое. Они далеко отсюда и ничего не знают об этой пещере. Их можно убрать, теперь они мне не нужны.

— Нет! — резко возразил Пауль. И эти нужны, но о нас — ни слова. Приведешь их сюда. Похоже, ты уже понял, как мы оказались здесь и почему ждали именно тебя, не правда ли?