Страница 15 из 18
Часть II. Творчество.
4. Творческая установка.
У меня сложилось ощущение, что понятие креативности (творческой способности) и понятие здоровой, самоактуализирующейся, полностью человечной личности сходятся все ближе и ближе и, возможно, окажутся одним и тем же.
Другой вывод, к которому я склоняюсь (будучи даже не вполне уверенным в имеющихся в моем распоряжении фактах), состоит в том, что художественное образование или, лучше сказать, образование посредством искусства значимо не столько для появления художников или произведений искусства, сколько для появления лучших людей. Если мы четко ориентируемся на гуманистические цели образования, если надеемся, что наши дети станут в полной мере людьми и будут продвигаться к актуализации своих потенций, то, насколько я могу судить, единственный существующий сегодня вид образования, содержащий хотя бы слабый намек на такие цели, — это художественное образование. Итак, образование посредством искусства интересует меня не потому, что благодаря ему возникают картины, а потому, что не исключено, что при правильном его понимании оно станет парадигмой для всего остального образования. Если вместо того, чтобы рассматривать его как украшение и относиться к нему потребительски, как это сейчас принято, мы подойдем к нему достаточно серьезно и будем работать над ним достаточно упорно, и если оно окажется тем, чем, как предполагают некоторые из нас, оно может быть, — тогда, возможно, мы начнем однажды учить арифметике, чтению и письму в этой парадигме. Вот почему я интересуюсь образованием посредством искусства: оно представляется мне примером правильного образования. Я говорю здесь об образовании в целом.
Еще одним основанием моего интереса к художественному образованию, креативности, психологическому здоровью и т. п. является сильное ощущение изменения ритма истории. Мне кажется, что мы находимся в точке истории, не похожей на что-либо, происходившее раньше. Жизнь движется гораздо быстрее, чем когда-либо. Подумайте, например, о громадном ускорении накопления фактов, знаний, методик, изобретений, достижений в технологии. Кажется вполне очевидным, что это требует изменить наш подход к человеку, к его отношениям с миром. Грубо говоря, требуется иной тип человека. Я чувствую, что должен гораздо серьезнее, чем двадцать лет назад, отнестись к проповедовавшемуся Гераклитом, А. Уайтхедом, А. Бергсоном взгляду на мир как на поток, движение, а не как на статичную вещь. Если этот взгляд верен (а ныне он гораздо более верен, чем в 1900 или даже в 1930 году), то мы нуждаемся в ином типе человека, способном жить в непрерывно изменяющемся мире. Я могу отважиться обратиться к учебным заведениям с вопросом: какой толк в обучении фактам? Ведь они устаревают с бешеной скоростью! Какой смысл учить техникам? Ведь они тоже быстро устаревают! Понимание этого буквально разрывает на части инженерные школы. Массачусетский технологический институт, например, более не сводит инженерное образование к приобретению набора умений, поскольку практически все умения, которые в годы своего учения приобрели тамошние профессора, к настоящему времени устарели. Как говорится, сегодня ни к чему готовить кучеров. Насколько я понимаю, некоторые профессора Массачусетского технологического института отказались от обучения хорошим и испытанным, но устаревшим методам и попытались вместо этого сформировать новый тип человека, который чувствует себя комфортно при переменах, которому перемены нравятся, который способен на импровизацию, на то, чтобы уверенно и смело встретить совершенно непредвиденную ситуацию.
Похоже, что сегодня меняется все, в том числе международное право, политика, вся сцена международной жизни. Изменения происходят очень быстро. В ООН ведут беседы люди, принадлежащие как бы разным столетиям. Один выступает с позиций международного права XIX в. Другой отвечает ему в совершенно ином духе: он стоит на другой платформе, созданной в другом мире.
Возвращаюсь к моей теме. Я говорю о работе, цель которой — люди, не нуждающиеся в неподвижном и устойчивом, "замороженном" мире, в том, чтобы жить так, как жили их отцы. Такие люди будут уверенно смотреть в завтрашний день, даже не зная, что произойдет, но рассчитывая на свою способность импровизировать в ситуации, никогда ранее не возникавшей. Это означает новый тип человека — его можно было бы назвать Гераклитовым. Общество, которое сможет воспитать таких людей, выживет, а те общества, которые с этим не справятся, погибнут.
Можно заметить, что я обращаю внимание главным образом на способность к импровизации и вдохновению, а не на творчество в смысле получения завершенных произведений искусства, больших творческих достижений. По сути, я сегодня вообще не касаюсь завершенных творческих результатов. Почему? Дело в том, что психологический анализ процесса творчества и творческих индивидов свидетельствует о необходимости различать первичную и вторичную креативность. Первичная креативность соответствует фазе вдохновения, а вторичная — фазе разработки. Эта последняя требует не только творческой способности как таковой, но во многом опирается также на простую тяжелую работу, на дисциплину художника, тратящего порой полжизни на овладение инструментами, умениями, материалами, пока он, наконец, не сумеет полно выразить то, что видит. Я уверен, что очень многие люди просыпаются среди ночи, полные вдохновения по поводу романа, который они напишут, или поэмы, или пьесы, или еще чего-либо. Однако большинство этих актов вдохновения так ни к чему и не приводит. В этом смысле вдохновению грош цена. Между вдохновением и конечным продуктом, например "Войной и миром" Л. Толстого, лежит ужасающее количество тяжелой работы, дисциплины, тренировки, упражнений, практики, повторений, выбрасывания первых черновиков и т. д. Вторичная креативность, находящая выражение в реальных продуктах, в том числе в великих произведениях живописи, в великих романах, в мостах, в изобретениях, в той же мере, что и на творческих данных личности, основывается на других добродетелях: упорстве, терпении и тяжелой работе. Поэтому для чистоты рассуждении мне кажется необходимым сосредоточиться на импровизации при первой вспышке вдохновения и пока что не думать о конечных результатах, понимая, что многие такие вспышки не приводят ни к чему. Отчасти по этой причине, в число лучших испытуемых для изучения фазы вдохновения входят маленькие дети, чью изобретательность и креативность часто нельзя определить в терминах продукта. Когда маленький мальчик сам открывает десятичную систему, это может быть высшим полетом вдохновения и творчества, от которого не следует отмахиваться ссылкой на априорное определение, связывающее творчество с социальной полезностью или новизной, тем, что никто раньше такого не придумывал, и т. п.
Из тех же соображений я решил не использовать в качестве примера научное творчество и предпочел другие примеры. Многие современные исследования посвящены ученым, доказавшим свои творческие способности, — нобелевским лауреатам, крупным изобретателям и т. п. Однако, знакомясь со многими учеными, вы вскоре обнаруживаете, что ученые как группа не так склонны к творчеству, как можно было бы предположить. Это касается и людей, реально осуществивших открытия, внесших творческий вклад в науку, опубликовавших работы, двинувшие науку вперед. Такое положение дел больше говорит нам о природе науки, чем о природе творчества. Допуская некоторое озорство, я мог бы определить науку как метод, позволяющий творить нетворческим людям. Это вовсе не насмешка над учеными. По-моему, замечательно, что люди, возможности которых всегда ограничены, могут быть поставлены на службу великим делам, даже если сами они не являются великими. Наука представляет собой социально обусловленный и институционализированный метод, дающий возможность даже людям, не блещущим интеллектом, служить прогрессу знаний. Я намеренно предельно утрирую и драматизирую ситуацию. Поскольку каждый конкретный ученый в очень большой степени опирается на историю, стоит на плечах многих своих предшественников, является членом громадной команды, его собственные недостатки могут не проявиться. Он заслуживает цитирования, внимания и уважения как участник большого и славного предприятия. Я пришел к пониманию того, что когда он открывает нечто, — это продукт социального института, продукт сотрудничества. Если он не совершает открытия, его вскоре сделает кто-нибудь другой. Учитывая все это, я полагаю, что отбор ученых, даже достигших творческих результатов, — отнюдь не лучший путь разработки теории творчества.