Чужестранец

«А что ежели взглянуть сейчас в бусину? Что там будет?» – подумал Мирко.

И вот уже засиял, подсветив темно-голубой контур вокруг себя, тайный знак. Но глубины открываться не спешили. Вился млечный туман, где-то далеко внизу, в разрывах, катились черные морские волны, и до слуха Мирко долетал их суровый рокот. Потом взгляд поймал серебряный отблеск на темной маслянистой воде, и он понял: там, в бусине, тоже была ночь, и бледная луна едва прорывалась сквозь плотные облака, и знак не был виден в тех небесах, а светил поверх пелены.

Мякша огорченно вздохнул, но бусину не убрал: вдруг облака еще разок разойдутся, а луна выхватит хоть на миг скалы и башни. И он смотрел не отрываясь.

– И что ж там такого занятного? – прозвучал вдруг прямо над ним насмешливый, серебром звенящий девичий голос.

Мирко вздрогнул и оглянулся. Перед ним стояла красивая девушка в венке из одуванчиков. Густые черные волосы падали ей на плечи и небольшую высокую грудь. Серебряный крученый венчик охватывал волосы чуть выше цветочного венка, и серебро поблескивало, как звезды на бархате ночи. Никаких украшений, кроме нитки бус, – цвет в темноте был неразличим – не было на белой шее. Вышивка на льняной рубахе, завязанной тесемками на рукавах, не была ни богатой, ни праздничной, но зато узорной, точно лист папоротника, – видеть такую еще не доводилось. Стан ее охватывал шерстяной, вязаный затейливо пояс. На незнакомке была надета синяя понева в бело-красную клетку с разрезом сбоку, а на ногах – аккуратные остроносые черевики, стянутые у щиколотки плетеным шнурком.

Окинув взглядом девушку, Мирко не мог не залюбоваться ее лицом – молодым, свежим и нежным. Губы – плавно очерченные, сочные, щеки – румяные от ночной прохлады, длинные ресницы, тонкие брови и главное – глаза: черные, как омут, теплые и лукавые. Только черные ли? Может, карие? Или зеленые? Нет, в ночи не разобрать.

– Что застыл? Неживой нешто? – засмеялась девушка. – Разве от меня холодом веет, как от мертвячки? На вот, потрогай, коли не веришь, – она протянула ему правую ладонь. Из-под белого рукава выбился хитро сплетенный из бисера обруч. От руки ее исходило едва уловимое, но человеческое, женское дурманящее тепло. И Мирко наконец очнулся, зашевелился.

– Да ты вот, садись. – Он вскочил, чтобы перестелить возможно ровнее и удобнее, как ему казалось, рогожу.

– Благодарствуй, добрый молодец! – опять засмеялась она его не больно ловкой возне, легко шагнула к огню и столь же легко присела, подобрав ноги. – А ты заботлив да любезен, как я погляжу! Хоть и язык проглотил, – добавила она, глядя снизу вверх на стоящего в замешательстве Мирко. Черные волосы ее в отблеске вспыхнувшего внезапно пламени на мгновение показались мякше какими-то… зеленоватыми, что ли?! Но она не отвела взгляда, а костер продолжал мерцать и плясать, и сумрак ее прядей оставался черным.

«Почудилось», – решил Мирко, обошел костер, подбирая сухие ветви, и тоже присел – с другой стороны, напротив девушки, на колоду, что вместе с Ахти они сюда приволокли. Поворошив веткой в углях, он решился-таки разлепить ставшие отчего-то такими сухими губы.

– А ты откуда будешь? Не страшно одной в лесу?

– Вот уж чего бояться! – всплеснула она руками. – Я в этом лесу выросла, он мне – отец родной. Из села я, недалеко здесь.

– А, из Сааримяки? – догадался Мирко.

– Ну да, оттуда. – Она улыбнулась чему-то своему и снова прямо посмотрела на Мирко. – А ты почем знаешь, ведь нездешний?

– Нет, – кивнул Мирко. – Тут вон в шалаше односельчанин твой. Разбудить?

– Не надо, не надо, пускай почивает, – заторопилась она. – Я знаю: наверно, Ахти это, он вчера чуть свет к болоту ушел. Вы, видно, там и повстречались?

– Повстречались, – подтвердил мякша, усмехаясь про себя, припомнив обстоятельства встречи.

– А баню что вдруг затопили? – спросила девушка, то ли углядев, то ли почувствовав, что старой баней недавно опять воспользовались.

– Да так, в болоте извозились сильно, – соврал Мирко, чем немало насмешил ее.

– Что ж вы так, добры молодцы?! Клюкву-то рановато еще собирать! Ладно, не хочешь – не говори… А ты коневодом будешь? – полюбопытствовала она. – Ахти ведь с собой ни единой лошади не взял, а тут их аж девять ходит!

– Коневод, – опять соврал Мирко. – На ярмарку на Вольные Поля веду. Да, боюсь, не рассчитал. Не прокормить, да и мороки много в лесу с ними: то зверь ночной, то оводы… Дорогой где-нибудь продам.

– За лес не бойся, – участливо сказала она. – Тут ведь Хойра-река не так уж и далеко. Там по бережку идти просто, и деревень много – дойдешь. По дороге за них много не выручишь, а на торгу ратники радославские серебра не жалеют.

– Откуда знаешь? – подивился Мирко. – Или тоже коней любишь?.

– Я всякую живую тварь люблю, – просто ответила девушка. – И коня, и кота пушистого, и волка серого…

– И змею подколодную? – подначил мякша.

– Или тебя змей когда сильно обидел? – вспыхнула она, да так, что щеки зарделись. – А ты видел, какие они по весне узоры на траве свивают?

Мирко кивнул:

– Ага, красиво.

– То-то! И змею, и жабу горластую, и дерево всякое, и траву – а как без них?

– Правду молвишь. – Мирко понравились ее слова. Он и сам так думал, только не находил нужды расписывать это кому-либо. – Ты прости, а величать тебя как? Меня вот Мирко кличут, из Мякищей я, – добавил он, спохватясь.

– Риитой зови.

Они помолчали. Мирко силился найти какие-нибудь подходящие случаю слова, но ничего кроме «А что ты тут ночью гуляешь?» и другой бессмыслицы, о которой вовсе уж думать не стоило, в голову не приходило.

– Давай вот что сделаем, – придумала Риита. – Тут в баньке, я знаю, горшочки есть. Ты принеси один такой, да пошире.

– Зачем? – не понял Мирко. – Вот клубни печеные, лепешки остались. Давай на углях согрею.

– Не надо, – остановила она его. – Ты горшочек принесешь, а я похожу окрест, трав да листьев насобираю – отвар сделать. Нешто не пробовал никогда?

– Почему не пробовал? – обиделся Мирко.

– Что ж спрашиваешь? Или думал, я кашу варить собралась?

– Кто тебя знает? Может, щи варить, может, голову мыть, – пробурчал Мирко. – Горшок-то я принесу, а вот по лесу ты бы все ж одна не бродила.

– Что так? – запальчиво поинтересовалась Риита.

– А если зверь какой, волк. Или вот как к нам один недавно пожаловал. – Мирко благоразумно не стал описывать большого непонятного кота: Риита все равно не поверит, а расспросы пойдут, так волей-неволей придется про всадников рассказывать. Зачем?

– На лошадей напал. Лютый попался, коню всю спину располосовал. Ахти его дубиной подшиб, он и сгинул, точно оборотень.

– Ладно тебе. – Риита проворно поднялась, Мирко вслед за ней – они оказались одного роста. – Не пугай. Мне здесь все места знакомы, каждое дерево знаю. Ступай за горшком, я постерегу, – сказала она и взглянула так, будто все мысли о странном коте и всадниках, мелькнувшие у Мирко, прочла как по-писаному.

– Хорошо, – улыбнулся ей Мирко. Риита нравилась ему все больше, словно с каждой минутой хорошела. – Я быстро.

В бане было темно, хоть глаз выколи. Едва Мирко отворил дверь, повисла настороженная тишина. Мякша прислушался, потом полез за печку – горшочки стояли там. Под лавкой зашуршало, запыхтело, шлепнуло, потом стихло. То ли мышки лесные возились, то ли старик-банник, в неурочный час потревоженный, ворчал и ворочался.

Мирко возвратился к костру. Риита ходила вокруг пламени – стройная, гибкая. Белая рубашка ее неслышным светляком мелькала, будто сама по себе – синяя понева девушки была почти не видима в густой ночи. И еще поблескивал серебряный венчик. Риита что-то держала над костром, потом отпустила: пламя метнулось желтым языком и опало, как прежде.

«Колдунья, ни дать ни взять, – подумал мякша. – Но хороша до чего! И просто с ней, словно всю жизнь знал, а ведь, почитай, и двадцатью словами меж собой не перемолвились».

Мирко подошел. Она обернулась к нему всем телом.