Страница 22 из 46
– Убил человека?
– Да. Ты слышал, что отец меня сегодня похвалил. Большое Крыло и Сломанный Нож тоже хвалили меня за то, что тот белый не успел даже крикнуть. Я взял его оружие. Я знал, что делаю это для защиты свободы племени, чтобы не загнали нас в резервацию, где будут умирать женщины и дети, а голод вырвет луки из рук воинов. Я ненавидел того человека из Королевской Конной Но сердце мое неспокойно. Нехорошо убивать человека, даже когда это враг.
– Ты же воин, Танто! – возмутился я.
– Да, я воин и останусь воином, – ответил он резко. – И никто никогда не скажет, что я повернулся к врагу спиной. Но смерть притягивает смерть. Я убил одного. Но мы не запутали след, не растворились в воздухе. Вап-нап-ао пошел по нашим следам. И шел много дней. Он не потерял их ни в волнах большой реки, ни в стране озер, ни на равнине. И тогда мы поняли, что смерть притягивает смерть и надо готовиться к бою. Но мы не могли этого сделать ни в чаще, ни на равнине. Их оружие настолько сильнее наших луков, насколько удар медведя сильнее удара рогов молодого оленя. И мы вынуждены были повернуть в сторону гор, хотя этим наводили белых на след всего племени. Но только горы могли быть нашими союзниками.
Мы миновали вход в Землю Соленых Скал и пошли в Совиные Горы к Каньону Безмолвных Скал Мы не путали наших следов, потому что очень спешили, так как кончались наши запасы и мы должны были возвращаться к вам На совете старейших Голубая Птица сказал: «Белых может задержать только их собственная кровь. Вап-нап-ао уже не потеряет нашего следа, но он не переступит через собственную кровь. Он будет ждать, созывая новых воинов, и так пройдет месяц, а может быть, и два. А нам, может быть, удастся отвести все племя в другую, безопасную сторону Когда выпадет снег, собаки Вап-нап-ао утратят нюх и потеряют след. Возможно, они вернутся только к весне. А мы тогда будем уже далеко». Совет старейших согласился с тем, что только кровь задержит людей из Королевской Конной.
Мы ждали их в Каньоне Безмолвных Скал. Коней мы отвели в глубь долины, а сами засели на высоких скалах над крутым поворотом реки, вдоль которой бежала дорога. Мы ждали целую ночь до холодного рассвета. Над рекой стлался туман. Мы ждали до тех пор, пока стоявший в дозоре Желтый Мокасин не начал лаять, как голодный шакал, которому ночью не повезло на охоте. Это был знак, что идут белые. Когда я их увидел, я на мгновение перестал быть воином. У меня было сердце маленького ути. Я боялся не за себя. Но когда я увидел этих людей на сильных, крепких лошадях, с ружьями, сверкающими в первых лучах солнца, я подумал, что если мы даже убьем их, то придут другие. И будут идти по следам племени, как мчатся зимой волки по оленьему следу, и переступят через кровь. Потом отец вышел из-за скалы и поднял руку. Полетели наши первые стрелы. Моя стрела впилась в горло белого, который ехал позади всех. Так я убил второго человека. Шесть раз отец поднимал руку, и шесть раз летели вниз стрелы из наших луков. Белым негде было спрятаться, но их пули тоже находили цель. Оружие белых грохотало сильнее, чем удары грома. Этот грохот разбудил Духа гор, разбудил дремлющие камни, и они начали скатываться по склонам и падать на людей Вап-нап-ао. Тогда Вап-нап-ао, высокий человек с красными волосами, приказал им отступить. Я посылал ему вслед стрелы, но не попал. Ослабела тетива. Белые убежали. Убежали недалеко. Однако наши стрелы не могли их достигнуть, а они целый день осыпали оба склона каньона своими пулями. Мы целый день ждали, слушая, как они свистят около нас, бьют по камням, и ничего не могли сделать. Мы все были воинами, не знающими страха, и все же ничего не могли сделать. Наше оружие было беспомощно и слабо, как руки стариков. Дремлющие скалы скатывались вниз, но уже угрожали не белым, а нам. Камни столкнули в долину Сломанного Ножа. Он попал в плен к белым, а мы не могли тронуться с места, пока не кончился день – самый длинный день в моей жизни.
Белые отступили. Не переступили через свою кровь. Может быть, пройдет две луны, прежде чем Вап-нап-ао возвратится искать наши следы в горах. Мы раскрасили свои лица в цвета победы. Мы победили. Это была большая победа, Сат-Ок. Так сказал отец. Так сказали все старые воины. Твой брат гордится тем, что его нож не спал, что его стрелы пели Песню Смерти. Но смерть притягивает смерть. Наше племя – последнее племя свободных людей, которые не принесли присягу белому королю. В Каньоне Безмолвных Скал мы красили лица в цвета победы и пели песни победы, но белых больше, чем звезд на августовском небе. Понимаешь, Сат-Ок?
– Понимаю.
Я попрощался с братом, когда небо на востоке уже посветлело. Приближаясь к лагерю, я услышал песню, которую редко поют женщины в мирное время.
Это была Песня Смерти.
Ночью умер Быстрая Стрела, отец толстого малыша, который так ловко прятался в скалах, муж крикливой и веселой женщины.
Восходящее солнце легло длинной светлой полосой на волны ручья. Это была Дорога Солнца. Я внимательно и долго смотрел на нее, потому что сам когда-нибудь вступлю на нее. По этой дороге отправляются в Страну Вечного Покоя души огромных скал, воинов, больших медведей, оленей и лосей, очень старых могучих деревьев.
Но когда на воду ложится слабый лунный свет и отражается в волнах реки или озера, тогда Дорогой Луны уходят души женщин, детей, кустов, цветов, ягод и маленьких зверей. Лунные лучи слишком слабы и могут прогнуться под ногами воинов. Мы уходим Дорогой Солнца – той, что блестит сейчас перед моими глазами и по которой сегодня на рассвете ушел от нас Быстрая Стрела.
Когда же солнце прошло своей тропой через все небо и снова бросило светлую дорогу на волны ручья, протекающего в долине, к первой Песне Смерти, которую пели женщины из рода Оленя, прибавилась еще одна. Дорогой Солнца ушел в этот день второй воин из племени свободных шеванезов.
Глава VIII
В эту ночь я не мог заснуть, хотя и был очень утомлен. Над всей долиной плыла, не смолкая, Песня Смерти. Я прятал голову под шкуру, закрывал уши. Но она доносилась отовсюду, сдерживала бег сердца, говорила, что смерть притягивает смерть.
Вместе с голосом песни пришли призраки: незнакомые воины с рассеченной грудью, покрытые большими ранами. Их широко раскрытые рты что-то кричат в тишине. Руки тянутся к чему-то недосягаемому. Плечи и спины напряжены так, что сочатся кровью. И на все это смотрят лица белых, усмехающиеся и бледные, бесчисленные, как звезды на августовском небе. В их темных глазницах горят зрачки, как у рысей или волков. Они приближались ко мне. Они заняли все небо, всю землю – волчьи глаза, рысьи глаза, глаза сов… Я стал кричать и с криком выбежал из палатки.
Тут я очнулся. Ночь была холодная и чистая, но не могла она дать утешение сердцу и отогнать дурные видения. Гул бубнов и похоронное пение снова захлестнули меня широкой волной. Иногда среди пения выделялся высокий голос сопилки, дрожал в воздухе, как заблудившаяся птица, и исчезал вместе с дымом костра над вершинами скал. Посреди поляны, вокруг умерших от ран воинов, сидели все женщины племени. За ними стояли воины. Ночь уже клонилась к рассвету, костры догорали, отбрасывая слабый свет на тела убитых. Обе вдовы уже отрезали свои косы, их головы были седыми от пепла.
Толстый мальчик сидел возле своего отца. Он не плакал. Глаза его, блестящие и неподвижные, были широко раскрыты. Его лицо уже не было похоже на лицо малыша – ути. Когда я встретил его взгляд, сердце у меня дрогнуло: это были глаза Быстрой Стрелы. Значит, он не ушел совсем: частица его души осталась в этом маленьком ути, и он когда-нибудь, как отец, поднимет томагавк на медведя, чтобы добыть мясо для своего рода, а если будет нужно, преградит дорогу белым к своему селению.