Земля соленых скал

Мой страх сменился гневом – я в любой момент готов был броситься на помощь отцу, даже против духов и молний. Ведь у меня уже было имя!

Но Горькая Ягода отступил перед волей отца. Он поднял вверх руку и сказал:

– Ты обладаешь хитростью лисицы, мудростью совы и силой медведя. Будет так, о вождь, как прикажешь.

Отец с усмешкой склонил голову. Сейчас, в военное время, совет воинов и он решали все. Они сейчас имели голос, более сильный, чем духи, и мудрость, большую, чем у духов.

Горькая Ягода медленно отошел за круг воинов.

Тогда по знаку отца был зажжен Большой Костер. Яркое пламя быстро взвилось вверх и осветило обнаженные до пояса фигуры воинов, заблестело на лезвиях ножей и томагавков, отразилось в глазах. У костра стал отец. Его султан из перьев, почти касаясь земли, покачивался. На висках блестели тонко отточенные рога бизона. Грудь, раскрашенная поперечными желтыми и красными полосами, пламенела, как огонь. Он снова поднял руку, и на этот знак отозвались бубны, рожки, сопилки. Их медленный сначала ритм вовлекал воинов в широкий круг. Начинался военный танец.

Вот воины выступают в поход, идя долгим и далеким маршем, вот они подкрадываются к лагерю врагов, вот притаились, натягивают луки, держат наготове копья и томагавки. Потом все замирают в ожидании приказа вождя, а когда над долиной проносится страшный военный клич, бубны, рожки и сопилки звучат в бешеном ритме, а воины бросаются в атаку, и начинается бой. Боевой клич тревожит покой звезд и раскатывается сильнее грома между скалистыми стенами долины.

Из группы женщин выходит старейшая женщина племени и заводит военную песню, прославляя в ней отвагу и подвиги своих сыновей. После каждой строфы песни круг танцующих воинов, куда уже протиснулись даже мы, мальчики, задерживается, и все мы возносим вверх руки и трижды кричим:

– О Маниту! Тингав-сусима! Тингав-сусима! Тингав-сусима! О Маниту! Помоги победить! Помоги победить! Помоги победить!

И вновь начинается танец, стремительный, как смертельная битва, и вновь заводит песню старая индианка, песню о мужественных воинах, которые храбро сражались, а теперь отдыхают в Стране Вечного Покоя.

Уже светало, когда пламя костра погасло и закончились танцы и пение. В полном молчании воины, разделившись на два отряда – пеший и конный, ушли в темноту каньона, исчезли в нем бесшумно, как духи ночи.

Ранним утром длинная вереница вьючных лошадей двинулась на север. Среди нас уже не было ни одного воина, только мы, Молодые Волки, имели оружие и были единственной защитой стариков, женщин и детей.

Перед тем как выступить в дорогу, Овасес сказал нам, что отныне мы можем видеться и говорить с родными. Это разрешение подействовало на нас, как искра, упавшая на голую кожу. Все сразу захотели разъехаться вдоль похода, найти своих матерей, которые вчера приветствовали нас издалека жестами, взглядами и улыбками.

Нам хотелось коснуться их рук и вблизи услышать их голос, ощутить их ладони на своих волосах. Но нас сдержала легкая улыбка и насмешливый взгляд старого воина. Поэтому в первой половине дня мы разрешили сначала разъехаться вдоль похода самым младшим. И только когда они возвратились, мы галопом ринулись вперед.

Я знал, что мать находится где-то в голове похода. Я так погнал коня, что он несколько раз споткнулся на всем скаку. Послышались хохот и насмешки девушек. Однако матери я не нашел. Но ведь утром я хорошо видел ее высокую фигуру в головной группе похода. Сконфуженный насмешками девушек, я еще раз обогнал весь караван, который вел один из стариков, огромный и сгорбленный. Он ехал на небольшой лошадке, и его ноги почти касались земли. Вслед за стариком ехали двое других – глухой Большой Глаз из рода Танов и знаменитый когда-то воин Черный Медведь. В борьбе с медведем уже на пороге глубокой старости он потерял левую руку по локоть.

За ними шли вьючные лошади со свернутыми палатками. А дальше растянулся караван женщин, детей, молодых девушек. Вьючные лошади ступали медленно, неся тюки, на которых сидели, покачиваясь в такт лошадиным шагам, прирученные детьми сороки, галки и вороны.

Вот проезжает маленькая девочка из нашего рода, держа на руках двух бобров. На плече ее старшей сестры, идущей рядом, сидит рыжая белка, прикрывшись пушистым хвостом. Несколько позади вышагивает четырехлетний малыш, и даже у меня, Молодого Волка, который получил имя, он вызывает небольшую зависть, так как малыш ведет на длинном ремне в несколько раз большего, чем он сам, бурого медведя. Зверь шагает с ленивой важностью, покачиваясь, как ствол дерева на спокойной речной волне.

А вот приближается большая группа женщин, и наконец я вижу, вижу светлое лицо и косы цвета золота, встречаю взгляд глаз, голубых, как небо в северной стороне. Это мать!

Я помчался к ней и осадил коня так резко, что несколько женщин вскрикнули от страха или гнева, а мой конь, встав на дыбы, чуть не опрокинулся на спину. Но еще до того, как он опустился на передние ноги, я спрыгнул и подбежал к матери, протягивавшей ко мне руки.

Очень красивой была моя мать, жена знаменитого вождя племени шеванезов. Светловолосая и светлокожая – ведь звали ее Белой Тучкой, – высокая и стройная в своем платье из тонкой оленьей кожи, богато вышитом знаками и цветами племени, с золотыми браслетами на украшенных бахромой рукавах.

Она смеялась и звала меня по имени. Я впервые услышал свое мужское имя, произнесенное устами матери:

– Сат-Ок! Я знала, что ты придешь, Сат-Ок!

Не подобает мальчику, который уже имеет имя, слишком выказывать свою нежность к матери. Но мать крепко обняла меня, как делала это раньше, и я чувствовал, что мои глаза увлажняются, и, стараясь изо всех сил сдерживать себя, я не мог, просто не мог вымолвить ни слова.

– Ты уже скоро станешь мужчиной, – говорила мать, – да ты почти мужчина. У тебя есть имя… такое красивое имя – Сат-Ок.

Я невольно задержал поход. Нас окружили другие женщины, начавшие говорить наперебой, смеясь и восклицая – женщины есть женщины! – много ненужных замечаний и мало нужных слов. Кончилось это тем, что один из стариков, ведущих караван, заметив эту суматоху, крикнул что-то неразборчивое и даже погрозил мне кулаком. Я немедленно сел на лошадь, женщины умолкли, все снова пустились в путь. Я ехал около матери, не отрывая от нее глаз, и молчал, не зная, что говорить, о чем рассказывать. Ведь она сама сказала, что я почти мужчина, не мог же я, как ребенок, говорить о том, что давно не видел ее, что очень соскучился по ней и что она, как и прежде, сердце моего сердца. Как мужчина, я должен был сохранять суровость и важность. Но я не мог сдержать улыбки. О чем же рассказывать? О большом-большом орле, застреленном на отроге Скалы Прыгающей Козы? О походах на Озеро Белой Выдры? О науке Овасеса? Столько нужно было всего рассказать, что в конце концов я не рассказал ничего.

Зато мать говорила много своим низким голосом, в котором слышались иногда более высокие нотки, будто эхо смеха или плача. Она говорила о том, что ей очень не хватало меня, что ждала встречи со мной, что отец рассказывал ей обо мне, что он был доволен своим сыном, когда узнал, что я получил имя, и когда услышал от Овасеса о моих успехах в учении в лагере Молодых Волков.

– А Танто? – спрашивала мать. – Был ли Танто добр к тебе? Заботился ли о тебе?

– Танто, – ответил я, – хороший брат, и он будет великим воином. Про него говорят, что он самый храбрый из молодых охотников, мама.

Мать умолкла. Глаза у нее стали тревожные. Как тень тучи, промелькнула в них печаль. Я понял. Ведь отец и Танто были сейчас на дороге, где их могли встретить не только люди, из Королевской Конной, но и пули.

В эту минуту к нам подъехали две молодые девушки. Одеты они были так же, как и мать, только на головах были повязки – знак, что они еще не имеют мужей.

Первую из них я узнал сразу – это была моя сестра Тинагет – Стройная Береза. Другую я тоже немного помнил ее большие, глубоко посаженные глаза, продолговатое лицо и быструю улыбку. Да, это была подруга сестры Тинглит – Березовый Листок.