Акция в Страсбурге

Шовель отделился от стенки набережной и дотронулся до дерева. Покой естества, покой природы. Твердым шагом он поднялся по лестнице. На мосту оглянулся на город: сквозь ночной туман проступал шпиль собора. Ориентир есть, отсюда до Микки минут пять ходьбы, не больше.

Он дошел до улицы Алебард, бегом взобрался до чердачного этажа. Здесь. После звонка очень долгое молчание и наконец голос, такой знакомый:

— Кто тут?

— Ален. Молчание.

— Это я, Ален. Открой!

Она приоткрыла дверь, загораживая вход.

— Не ждала? Пусти же меня.

Она осталась на месте. Ее лицо всеми силами пыталось сохранить независимое выражение.

— Ты что, не одна? — еще не, думая, спросил он. Но пуля уже вылетела, больно ужалив грудь. Холодное ясное отчаяние, как перед лицом смерти. Он смотрел на нее, словно пытаясь запомнить Навсегда. Белый стеганый халатик, который он уже знал, распущенные волосы.

— Значит, не судьба, — быстро прошептал он. — Прощай.

Потом, повернувшись, ринулся вниз, в холод. Неистовая сила несла его вперед. Он бежал, почти не останавливаясь, до улицы Мезанж. Дверь отворилась, едва он прикоснулся к ручке. В передней стоял всклокоченный Норкотт с пистолетом. Длинный глушитель уперся ему прямо в грудь.

— Что случилось, Ален?

Шовель почувствовал, как глупо выглядит вся сцена. Он попытался выжать из себя улыбку.

— Ничего. Все кончено.

Англичанин положил ему на плечо руку и повлек в столовую. Шовель рухнул в кресло. Немедленно возник Ромоло со стаканчиком виски. В глазах его поселилось беспокойство. Шовель залпом выпил, закашлялся.

— Нет, нет, ничего… Я с вами.

Восемь звонков.

— Мартин Груффе вышел на сцену, — сказал Норкотт, оторвавшись на секунду от чтения русской «Экономической газеты». Он сидел, удобно утонув в кресле, как клубный завсегдатай, обменивающийся репликами с соседями. Шовель искоса наблюдал за ним. Чтобы обмануть нетерпение, он взял со стола карту и проговаривал про себя инструкцию об отходе. Итак: Норкотт подает знак Зибелю выключить радио, проехав мимо него на машине. Резидент возвращается домой и прекращает все контакты. Норкотт включает свой передатчик и едет со скоростью 75 километров в час по шоссе № 83. Я следую за ним с той же скоростью в трех километрах. Если Норкотт замечает, что полиция перекрыла дорогу, он выключает радио. Я сворачиваю на ближайшем перекрестие. Бели все спокойно, я проезжаю Кольмар, Руфаш и высаживаю Ромоло с Баумом возле станции Сультцмат, после чего возвращаюсь в Страсбург. Норкотт следует туда же по другой дороге. Норкотт, Норкотт Норкотт… Каждый раз, произнося в уме это имя, он как будто дергал за обнаженный нерв.

Тишина становилась невыносимой, но говорить не хотелось. Слишком много было говорено ночью после его бесславного возвращения. Надо бы сменить тему.

— Не знаю, хорошо ли оставлять Ромоло одного на станции. Он не знает языка, первый раз на этой линии.

— Не бойтесь, Ромоло прекрасно разберется. Утром он будет у нашего лионского корреспондента, а вечером ляжет спать уже в Милане.

— На таможне могут увидеть его инструменты.

— Естественно, он впишет их в декларацию. У Ромоло профсоюзная карточка, разрешение на работу. Не беспокойтесь, он наделен острым нюхом.

Шовель развел руками: вы шеф, вам и карты в руки.

— Беспокоитесь?

— Я восхищаюсь вашей способностью заглядывать в будущее и пренебрегать фактором неожиданности.

— В познании, равно как и в действии, предвидеть будущее — значит его создавать. Это единственный способ. Все остальное — литература.

— Создавать! Микки провела меня, как последнего коммивояжера из провинции…

Вот. Он не смог удержаться. Казалось, он был готов рычать от ярости.

— Вы обманули сами себя, — Норкотт отложил газету. — Девушка оказалась с милым молодым человеком, холостяком, при деньгах, любовником, который просто умолял обмануть его.

Подлинное спокойствие заразительно не меньше неврастении. Шовель издал смешок.

— Н-да… Я из кожи лез вон, чтобы не разрушить иллюзию. Даже пахло от нее свежестью… Правда, скорей всего она пользуется хлорофилловыми пастилками, как наш Ромоло.

— Вы старательно сжигаете мосты, Ален. А если взглянуть на вашу историю трезво, то вы увидите: Микки солгала вам чуть-чуть. Вернее, даже не солгала, а просто умолчала о некоторых фактах. Какая женщина рассказывает действительно все любимому мужчине? Одна на тысячу при оптимистической оценке. А это юное создание надеялось на будущее с вами.

— Нет, у нее не хватило ума. Иначе она бы не стала приводить к себе типа — а вдруг я вернусь?

— Разве вы собирались возвращаться к ней раньше?

— Нет.

— Вот видите, она только упустила из виду, что мужчины меняют намерения. В двадцать лет это простительно. Кстати, каковы ее координаты? Она заслуживает того, чтобы я взглянул на нее. Будет жаль, если такой авантюрный талант пропадет втуне.

— Бар «Табу», улица Тампль-Неф. Вы разочаруетесь. Все дело было во мне. Я сам вывалялся в муке, лег на сковородку и обжарился. Оставалось только подать к столу…

— Ну-ну, не надо самобичеваний. Может, это был ее единственный шанс? Она ведь пленница своего положения.

Шовель провел рукой по лицу.

— Свое положение я осознаю четко — больше не будет игр в Шерлока Холмса.

— Вот это прекрасно! Вы взрослый человек, а значит, сами распоряжаетесь своей судьбой.

— Ой ли? Вот вы, властелин своей судьбы, разве вы могли предугадать мой вчерашний кризис? Уверяю вас, все висело на волоске. Будь Микки одна, я бы торпедировал операцию. И вашу блистательную карьеру. В это самое время у вас на хвосте уже висела бы контрразведка.

— Я знал, что такого не произойдет.

— Это уж слишком! — почти задохнулся Шовель. — Встреча с Микки, мой идиотизм, книжка о Гиммлере, неожиданный клиент на улице Алебард, словом, все — это цепь абсолютных случайностей.

— Разве? Давайте начнем сначала. Шпионаж — это подземный ход, через который вы бежали от изощренной системы рабства.

— Бог с вами, я просто поменял одного плантатора на другого!

— Это не так. Вам отдают приказы. Но у вас остается широкое поле для инициативы. Роботы не могут быть хорошими агентами, а люди способные не умещаются в предписанные им рамки, и самые талантливые в конце концов испытывают острое желание повернуть оружие вспять или взорвать все вокруг, в том числе и себя.

Норкотт взглянул на часы. Шовель примирительно улыбнулся:

— Я не стану больше делать глупостей, обещаю.

— Вы уже прошли эту стадию, Ален. Но будет… практичнее, если вы подниметесь на следующую ступень. А для этого вам необходимо уяснить, что жизнь в основном лишена случайностей. Ситуация непосредственно вытекает из ваших действий и ваших желаний. Вам предстоит лишь испытание, а данная акция идеально подходит для вас. Это отрицание детства, унаследованной от родителей мелкобуржуазной морали, всей вашей подготовки верного служителя общества! Устраняя Левена, вы уничтожаете человека, который воплощает в себе то, чем вы хотели стать. Смотрите — ни благородное происхождение, ни женитьба на богатой, ни политическое положение, никакие заслуги не в силах защитить его от вас! А эпизод с Микки? Разве это не яркое подтверждение тому, что банальный выход не для вас? Что ваш удел иной?

Шовель оперся локтями на стол и закрыл лицо ладонями.

Телефонный звонок заставил подскочить Алена — настолько он прозвучал неуместно. Раз, еще раз…

— Зибель подтверждает сообщение, — вслух перевел Шовель. — Я успел уже забыть про Левена! Пора.

— Одну минуту, Ален. — Норкотт встал и улыбнулся открытой, дружеской улыбкой. — С субботы я только и делаю, что заставляю вас. А это нарушает правила игры. Я снимаю с вас обязательства.

— То есть?

— Вы можете не участвовать в акции.

— А кто отвезет Баума?