Заглянуть вперед (Сборник)

Наступила продолжительная пауза, ее лоб наморщился еще больше. Она прикусила кончик авторучки ровными белыми зубами и вывела еще целую серию замысловатых значков рядом с теми, которые записала.

Наконец, она подняла голову и обратилась прямо к нему. Ни Макс, ни Фолкнер не поняли, что она сказала, но лицо Смиффершона вдруг прояснилось, и он рывком приподнялся в кровати. Последовал хриплый ответ.

Что могло означать только одно: Смиффершон ее понял.

— Что он сказал? — одновременно вырвалось у Макса и Фолкнера.

— Нет, это же…, — сказала Лаура, обращаясь больше к себе, чем к ним. С побледневшим лицом она внимательно изучала свои записи.

Потом с внезапной решительностью стала сворачивать шнур. Уложив его в специальное углубление в корпусе, она громко хлопнула крышкой и встала.

— Лаура, не можешь же ты уйти сейчас, когда дело только пошло на лад! — сказал Фолкнер.

— Почему нет? Именно это я и собираюсь сделать.

Лаура взглянула на него искоса; ее ресницы дрогнули сами по себе.

— И объяснять вам я тоже ничего не собираюсь. Я намерена показать эти записи одному человеку, который сумеет в них разобраться, и потом передам вам, что он скажет.

— Но ведь вы уже во всем разобрались! — запротестовал Макс.

— Как раз этого я и не смогла сделать, — подчеркивая каждое слово, сказала Лаура и зашагала к выходу из палаты. Туго набитая сумка тяжело раскачивалась в такт ее движениям.

Макс был почти уверен, что Смиффершон бросится за ней: впервые за столько времени с ним заговорили на родном языке. Но тот откинулся обратно на подушки, словно последние силы оставили его.

Макс быстро переглянулся с Фолкнером. Потом, забыв о соблюдении всех правил и приличий, он что было сил бросился следом за Лаурой.

Он догнал ее в вестибюле и пошел рядом.

— Послушайте, вы не имеете права! — воскликнул он. — Этот человек серьезно болен, и мы уже целую неделю бьемся, чтобы установить с ним контакт. Вы обязаны сказать нам, что вам удалось узнать.

Она решительно вздернула подбородок и устремилась к выходу. Он шел следом, продолжая доказывать свое. Когда он не отстал от нее и на улице, Лаура поняла, что просто так от него не отделаться. Она остановилась и резко повернулась к нему.

— Хорошо, я вам скажу, — хмуро сказала она.

Макс с облегчением провел рукой по лицу:

— Так на каком языке он говорит?

— На английском.

— Что? Послушайте!..

— Вы спросили — я вам ответила.

Ее глаза, очень яркие на бледном лице, не отрываясь, пристально глядели на него.

— Но ведь он называет одеяло «ки-ура», это не английский.

Макс был озадачен: шутить Лаура явно не собиралась, и все-таки…

— Шкура, — сказала она. — Путем удлинения корневого гласного «шку-ура» с последующим его изменением. Законы фонетического развития для центральной группы индоевропейских языков установлены точно и я использовала их для разговора с ним, взяв звуки, которые могли бы возникнуть в английском языке, если бы он подвергся таким же изменениям, которые произошли в нем за период со времен Лэнгланда до наших дней. Что это такое, в конце концов? — вдруг вскипела она. — Мистификация? Какой бы талантливой она ни была, я не люблю, когда меня водят за нос.

— Вы хотите сказать, что он говорит на чем-то вроде будущего английского языка?

Макс оглянулся на прохожих вокруг, ему захотелось удостовериться, что все это происходит на самом деле.

— Можно сказать и так. Правда, на достаточно необычном будущем. Собственно, об этом и речи не может быть. Такие сильные изменения происходят только в периоды ограниченной связи между отдельными группами носителей языка, чаще на более ранних этапах развития, чем на более поздних. Открытие звукозаписи, радио с его подавляющим диалекты эффектом привело к тому, что английский язык никогда больше не сможет измениться так сильно, как предполагает липовый язык вашего бродяги. Знаете, я чертовски разозлилась, когда поняла это.

Показалось свободное такси, она бросилась ему навстречу, оставив Макса в полной растерянности. У него было такое ощущение, будто Земля стала вращаться в другую сторону.

Он был так занят своими мыслями, что сначала даже не заметил, как автомобиль, который немного раньше притормозил на другой стороне, пережидая поток транспорта, пересек улицу и остановился рядом с ним.

До него донесся полный иронии, ядовито-нежный голос.

— Так вот что это за бродяга! — сказала Диана.

— Что? Что? — он тотчас же вернулся к действительности. — О, хэлло, дорогая. Извини, я задумался.

— Такая кого хочешь заставит задуматься. Особенно меня.

Теперь он посмотрел на нее внимательнее. Ее лицо в квадрате водительского окошка машины было перекошено от ярости, суставы пальцев на руке побелели от напряжения. Он не сразу нашелся, что ответить, и она продолжала:

— Я приехала вовремя, правда? В самый раз. А то сегодня ты бы снова вернулся домой поздно и снова сказал бы, что задержался из-за бродяги, а я бы так и не узнала, о каком бродяге речь.

— Послушай, о чем ты говоришь? — медленно сказал Макс.

— Сам знаешь, можешь не притворяться! — она бы топнула сейчас ногой, если бы не сидела в машине. — Заметила меня — и только ее и видели!

— Не кричи на меня, — сказал Макс, увидев, что на них стали оборачиваться прохожие. — Ты имеешь в виду девушку, с которой я только что разговаривал? Которая села в такой? Она филолог, из Лондонского университета, Гордон Фолкнер попросил ее попробовать разобрать, что говорит Смиффершон.

— Отлично придумано! — с притворным восхищением сказала она.

— Послушай, с меня довольно, — глубоко вздохнув, сказал Макс. — Сейчас мы зайдем с тобой в клинику, и ты спросишь у Гордона сама. Пошли.

— Ну, конечно, он уже знает, что ему говорить, — согласилась Диана. — В конце концов, выдавать своих коллег — это дурной тон. Не нужен мне ни твой драгоценный Гордон, ни твоя подружка, ни ты сам!

Она повернулась на сидении: хотела включить зажигание и уехать.

Как все получилось на самом деле, Макс так до конца и не понял. Это произошло настолько быстро, что он не успел запомнить последовательность событий: просто сознание его вдруг помутилось от ужасного света, внезапно вспыхнувшего в мозгу — сначала от слепой ярости, потом от боли.

Он хотел открыть дверцу машины и не дать Диане уехать. Макс рванул ручку к себе, однако ладонь у него была скользкой от пота, и, когда она резко выбросила руку, и, ухватившись за нижнюю кромку открытого окна, потянула дверь на себя, его рука соскользнула, и дверь захлопнулась.

Но к этому моменту он успел уже ухватиться другой, левой, рукой за стойку двери. Дверь лязгнула как гильотина.

Каким-то чудом он удержался, чтобы не закричать: все закончилось так быстро, что он не успел среагировать. Инстинкт заставил его распахнуть дверь и освободиться; что-то выпало из щели между створкой двери и стойкой и упало вниз, в канализационный люк, проскочив между прутьями решетки. Как будто издали до него донесся полный ужаса крик Дианы.

Он потерял сознание не от боли и не от шока, и не от вида хлынувшей крови, которая брызнула вверх, в рукав, красной перчаткой заливая ему кисть. Он потерял сознание, когда увидел свою руку и понял, что с ней произошло на самом деле.

Аккуратно, как лезвие топора, острая кромка двери отделила верхнюю фалангу среднего пальца, пройдя точно между костями сустава.

Верхнюю фалангу среднего пальца на левой руке.

Кровавое пятно вздулось у него перед глазами, стало разбухать, заливая весь мир. Он услышал крики и топот бегущих ног. Красное сделалось черным.

Макс очутился в травматологическом отделении клиники. Он лежал на обитой войлоком кушетке под красным одеялом, поверх которого была брошена белая простыня, вся в пятнах крови. Гордон Фолкнер заканчивал накладывать на палец простую повязку: он был так бледен, будто пострадавшим был он сам.

— Ну, как… как? — спросил Макс, проведя по губам кончиком языка. Боль пронзила все тело, медленно, как замерзшая молния, поднималась по нервам от пальца в мозг. Фолкнер вздрогнул, сиделка, помогавшая ему, торопливо поставила поднос с бинтами и, забежав с другой стороны, осторожно уложила голову Макса обратно на подушки.