Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 77 из 100

2 Мне день один запомнился особо — Он был донельзя встречами богат… Метель мела, весь город был в сугробах, Почти с полудня выцветал закат. Театр. Афиша. В списке знаменитом Других влекут большие имена, Мне ж всех дороже то, что здесь петитом Вчера набрали:                         «Анна Ильина». Расстались мы возле театра с Анной… Вот день пройдет, часу в шестом за ней Зайду, и вместе, как на вечер званый, Пойдем в Политехнический музей. Стоял с утра над всем Тверским бульваром Стеклянный хруст несколотого льда. Встречалися с друзьями в доме старом Все юные поэты…                                Что ж, тогда Немало было, помнится, рассказов Об этом доме.                     Здесь с давнишних дней, Черновики в тетрадях перемазав, Читали мы стихи своих друзей. Здесь много было памятных мне встреч… Когда стихи мы запросто читали, Нерусская порой звучала речь, Издалека к нам гости приезжали. Всё громче голос Партии гремел, Москва величьем времени дышала, И вдохновлял могучий наш пример Все лучшие умы земного шара. Хоть в жизни раз, но побывать в Москве, Хоть в жизни раз увидеть свет московский… Они мечтали в ранней синеве Пройтись с друзьями вдоль стены кремлевской. Москва для них — заветная земля, К ней шли они, ломая все преграды… Как были гости счастливы и рады Увидеть стены древние Кремля… И в этот день, в метельном январе, В широком зале, где светло и жарко, Мы встретились с Вайяном-Кутюрье… Беседовал тогда он с Матэ Залкой… Я ту беседу помню наизусть, — В тот день он был весь празднично-весенний, Но сквозь веселье чувствовал я грусть — Предчувствие грядущих потрясений. Смеркалось. Матэ Залка с шуткой резкой Пришел, подбросив слово, будто мяч… Кто знал тогда, что будет под Уэской Прославлен в песнях генерал Лукач? Но вот меня уже зовут поэты. Они сидят, составив пять столов, Немного долгим спором разогреты, Но больше жаром собственных стихов. Сидим мы вдоль составленных столов. Шумит циркач, к поэтам присоседясь, И вновь смешит эстрадник-острослов И без того веселых собеседниц. Но мне сегодня вовсе не смешно, Ведь всё полно таким очарованьем. В полуподвале низкое окно, А за окном сплошных снегов мерцанье. Нас волновало новое искусство, Рожденное в смятенье и в грозе… Не нравилось, что, отвергая чувство, Дом из стекла построил Корбюзье В Москве старинной…                              Громким разговором Привлечены другие…                                     Спор и шум… И старый друг, сердясь, твердит с укором: «Нет, ты, конечно, сущий Стародум». И вдруг движенье… Входит Маяковский… Мне всё тогда запомнилось подряд, Всё: трость и шляпа, дым от папироски, Косящий, быстрый, беспокойный взгляд… Садится он.                     Невдалеке эстрада, И кто-то там вполголоса поет. Он оглянулся.                               Все мы очень рады — С поэтами он и меня зовет. «Ну что ж, закончим давнюю беседу? Иль не хотите спорить горячо? Читать стихи на днях на юг я еду… Да… кстати, в „Новом мире“ вас прочел…» (Опустим здесь то, что ушло далеко, Что времени несет другого знак…) «Не слишком ли уж любите вы Блока? А я его любил совсем не так. Его я видел, может быть, не часто, На стыке где-то наших двух дорог. Когда мне нужно было с ним встречаться, Промедлить часа, помнится, не мог. Вот пишет кто-то: „Я брожу по свету, Ловя зари изменчивую тень…“ Совсем не то!                      Пойти б ему в газету, Трудиться честно на текущий день… Что ж, а сегодня всех вас жду на вечер…» Ушел… походка быстрая легка… Широкие приподнятые плечи… Мастеровая крупная рука… Ушел — и сразу стало тихо в зале. Как мышь, бежит улыбка по столам. Друзья глазами молча провожали, А пошляки шипели по углам. Но вспоминать ли каждый выпад плоский? То, что ушло, к нам не вернется вновь. Но навсегда Владимир Маяковский — Всех стихотворцев верная любовь! 3 Шумит Политехнический музей, Студентами облеплен каждый выступ… Поэты все здесь: подходи, глазей… Уже звонок. Сейчас начнется диспут. Тогда немало было разных школ, И в каждой школе свой порядок цвел, И гении рождались с быстротой, Какой хотелось критикам капризным, И осуждался всеми стих простой, Когда с каким-то не был связан «измом». Здесь направлений разных главари Готовы были спорить до зари… Один хвалился: я-де ничевок, И у меня-де есть своя отрада; Клянусь вам: стих классический поблек, Стихи писать сейчас совсем не надо. Потом усталый лысый символист О мистике беседу вел и часто С упорством стихотворного гимнаста В трясущейся руке держал широкий лист. Его стихи — мистического склада, В них тема смерти, забытья и сна, Как думал он, исчерпана до дна… Ушедший день теперь припомнить надо, Когда пришли другие времена. А вот певец лучины и сохи С тревогой и усталостью во взгляде Твердил, гнусавя, старые стихи О допетровском дедовском укладе. Другой поэт — лысеющий, в пенсне, Весь испито́й, хотя еще не старый, Пел о любви цыганской, о весне, Склонившись над истерзанной гитарой. Нет, прошлый день не «врежете в сердца», Зовете зря «безумствовать стихами», Ведь мы и стих встречаем как бойца, Ведь он в строю шагает вместе с нами. И голосом и ростом не чета Всем остальным — ему все рамки узки, — Поднялся Маяковский.                                      Он читал Поэму о бессмертии и Курске. А мы сидели где-то наверху, Восторженно любому слову рады, Прислушиваясь к каждому стиху, Что без цезур катился к нам с эстрады. И после песен жалостных таких О деревнях соломенной России Нас выводил его могучий стих К грядущему расцвету индустрии. Страна моя! Былые голоса Зовут меня опять в просторы странствий… Как разгорелась света полоса Над первыми из тех электростанций, Что строили мы в давние года, Я помню сам…                    В лесной дремучей чаще Вдруг зажигалась яркая звезда — Как первый знак идущего к нам счастья. Всё изменилось на эстраде вдруг, — Как будто больше стало в зале света, И быстрым плеском многих сотен рук Все слушатели чествуют поэта. В его стихе грядущее живет, И чувствуешь, как слово необъятно. Кто б смог сказать нам, что поэт — завод, А он сказал — и стало всем понятно, Что вдохновенье — это тоже труд, Как труд рабочих, радостный и зримый, Что только те поэмы не умрут, В какие жизнь вошла неодолимо. Он говорил с эпохой, со страной, Он против школ с их узенькой программой. И тихий голос Анны Ильиной Мне то же повторял сейчас упрямо. «Твой труден путь, — она сказала мне, — И мой нелегок: каждый шаг на сцене Уж потому всегда трудней вдвойне, Что должен счастьем новых поколений Стать легкий танец…»