Страница 28 из 100
6–7. БАЙКАЛЬСКИЕ ПРЕДАНИЯ
1. КАТОРЖАНИН И СОХАТЫЙ
Ямская почта мимо проскакала, Но всё, что пел ямщик, я сберегу. Есть пегий бык на берегу Байкала, Пасется он на синем берегу. Есть пегий бык. Его зовут сохатый. Большой нарост под горлом у него. Шумит тайга. Вдали острог дощатый, Проселок, ночь — и больше ничего. Вдруг человека вынесло над бездной. Минуту он стоит, оторопев. Как глух и резок этот звон железный, Стон кандалов, их яростный напев! Как будто мир закрыт ветрами наглухо, Пожаром вся земля опалена, В тумане, будто наливное яблоко, Едва блестит клейменая луна. Он так стоит. Он с моря глаз не сводит, Большие волны рушатся в дыму, И пегий бык тогда к нему подходит, Губой мохнатой ластится к нему. Но дальний шум уже несется лесом, Спешат враги на берег роковой, И конь храпит, пригнувшись над отвесом, Сечет в семь сабель сумерки конвой. Мыча, подходит к берегу сохатый, Садится беглый на спину к нему, Прощай навек, прощай, острог проклятый, — Они плывут, они уходят в тьму. Они плывут, и ночь плывет, седея, А в тихом Курске свищет соловей, Руками машет теплыми Расея, Своих зовет обратно сыновей. Далекий путь, но смерть его минует, Кругом враги, но жизнь его легка, И в губы он мохнатые целует Сохатого, спасителя, быка. Когда зимой обледенеют кенди И каторжане к Нерчинску бредут, То молодым — потайно — о легенде Бесписьменные в ночь передадут. И может, всё, что в жизни им осталось: Щедрота звезд падучих на снегу, Разлучниц-волн нежданная усталость И пегий бык на синем берегу. 19332. КЛЮЧИ
В забытые злые годы Сибирью шел летний снег, И с гулом вздувались воды Ее ненасытных рек. На берег реки покатый Носило раскат глухой. И долго стучал сохатый, Вступая с врагами в бой. И криком его сердитым Гудела тайга в ночи.. Он выбил в ту ночь копытом В промерзлой земле ключи. Спасаясь от злой погони, Ушел партизан в тайгу И видит ключи на склоне, — Не мерзнут они в снегу. 19368. ЗОЛОТАЯ ОЛЁКМА
Много было громких песен, токмо Где же ты, заветная Олёкма, Нищая, хоть оторви да брось, Золотом прошитая насквозь? В кабаках девчонки запевали, Золота-де много там в отвале, Мы с одной особенно сдружились — Балалайки-бруньки жарок грай,— Пожениться с ней мы побожились, И ушел я в этот дальний край. Я увидел там зарю из меди. За гольцами бурые медведи. Соболиных множество охот. На траве испарина, как пот. Небо там совсем не голубое. Ночь длинна в покинутом забое. Ворон — по прозванью верховой — Пробегает мятою травой. Я потом тебе писал без фальши: Ты меня обратно не зови, До жилого места стало дальше, Чем до нашей прожитой любви. По тайге, гольцов шатая недра, Непокорней лиственниц и кедра, Ходят зимы в быстром беге нарт. Мне пошел тогда особый фарт — Я нашел в забое самородок. Разве жалко хлебного вина? Весь в дыму и в спирте околоток, Вся Олёкма в синий дым пьяна. Самородок отдал я в контору. Получил за то кредиток гору. Деньги роздал братьям и друзьям. Сшили мне отменнейший азям. Шаровары сшили по старинке, Блузу на широкой пелеринке. Заболел потом я страшной болью: Год лежал в бараке, чуть дыша, Будто десны мне разъело солью, От цинги спасала черемша. Как прошла тайгою забастовка, Я со всеми шел, а пуля ловко В грудь навылет ранила меня. Сто четыре пролежал я дня. Пять годов прошло, как день. Как парус Раздувают ветры средь морей, Сердце мне тогда раздула ярость, Дух недоли призрачной моей. Хорошо потом я партизанил, С боя брал я каждый шаг и дол, Этот край под выстрелы я занял, На Олёкму торную пришел. Ты опять мне поднялась навстречу, Как тугая вешняя гроза, Пегий бык бежит в людскую сечу, По реке проходят карбаза. Ради старой ярости в забое Я стою. Совсем не голубое, Всё в дыму, как перегар пивной, Небо распласталось надо мной. Жизнь моя простая мимолетно Не легла отвалом в стороне, Ты меня прославила, Олёкма, Сколько песен спето обо мне! От гольцов до озера большого Каждый знает деда Кунгушова. Вот она, моя большая доля, Под кайлой гудит моя земля, Ветер вновь летит с ямского поля На мои дозорные поля. 1933