Стихотворения и поэмы

3. ХОЗЯЕВА

Низко кланяясь, провожала управа, Лошадь рванула — сойти с ума, Налево — лабазы его, а направо — Им же построенные дома. А сбоку саней медленно едет, Снегом и ветром обдавая на миг, Весь мир, разбитый на «де́бет» и «кре́дит», Занесенный в рубрики бухгалтерских книг. Купола церквей — как пробки графинов. Зело выдыхается это вино. Кладбище в жимолости и рябинах: Здесь-де покоиться суждено. Годы легли по откосам чалым, Как козырные тузы крестей. Души загубленных по отвалам Изредка встанут во мгле ночей. Души всех тех, кто погиб в юродстве (Вниз пригибаются плечи их), Тяжбы в старинных судах сиротских, Торжище ярмарок площадных. Сядет обедать — уха стерляжья. Скучно идет с коньяком обед. Сын-гимназист, бормоча, расскажет: «Жил-де на севере людоед». Покажется сразу: пельмени — уши, Злобно мигают глаза сельдей, В черном рассоле коптятся души Всех позагубленных им людей. В комнату бросится прямо с инею И поясные поклоны бьет. Ветер уходит в Китай да в Индию, Неопалимой тропарь поет. Церковь построит, на бедных тысячу, Но не оставит сего в тиши, Толстый бухгалтер на счетах вычислит Цену спасенья его души. Деньги дарит он теперь, раздобрясь. Надобно всё ж искупить добром Трупы шахтеров и брата образ. (За ассигнации. Топором.) Так бы и жил, да нежданно выплыл, Всех сотрапёзников веселя, Купчик из Питера — голос сиплый, В кожаной сумочке векселя. Месяц прошел, — прииска ему продал, Тихо заплакал: «Что ж, володей», Но следом за купчиком шла порода Совсем непонятных, чужих людей. Никто из них не ел струганину, Они и не знали, как водку пьют, Когда баргузин вдруг ударит в спину И дымный мороз невозбранно лют. Они аккуратно носили фраки, Души свои не трясли до дон, Вовек никому не кричали: «враки», А всё по-французски: «pardon, pardon». Их имя со страху едва лепечется, Топырясь, идут упыри-года, И стало подвластно им всё купечество, Процентом напуганы города. 1933

4. РОМАНСЫ

Есть один романс старинный. На отверженной заре, Ночью зимней, длинной-длинной, Он гремел на Ангаре. «Моего ль вы знали друга? Он был бравый молодец, В белых перьях штатский воин, Первый в бале и боец». В белых перьях ходит вьюга. Зимний вечер хмур и тих. Кто идет? Найду ли друга У шлагбаумов пустых? От него пришел гостинец, И тоскуют на току Сто дебелых именинниц По Иркутску-городку. Эти годы отступили, Отстучали в барабан, Колчаковцы прокатили По Сибири шарабан. То английский, то японский Танец грянет на балах, И поет правитель омский В смуте виселиц и плах. «Белы струги, белы перья, Не хватает якорей, Где дредноут твой, империя, В глубине каких морей?» А по Лене ходят паузки, Бьет по отмелям весна, В деревнях, в Тутурах, в Павловске Не гуляют лоцмана. Моего ль вы знали лоцмана С красной лентой у штыка? Вместе с ним дозоры посланы Партизанского полка. 1933

5. В БЕГА

«В бега!» — закричали тебе снегири, «В бега!» — громыхают на шахте бадьи, «В бега!» — зарывается в гальку кайла, «В бега!» — прижимается к локтю разрез, Как ель, на костре придорожном сгори, Хоть в дальней дороге без хлеба умри, Послушай, что скажут ребята твои: За прииском сразу — крутая скала, За ней пригибается к северу лес, Хоть из носу кровь, собирайся в поход От этих гремящих без устали вод. Нарядчик тебя в три погибели гнул, Пять шкур барабанных с тебя он содрал. Твой брат в дальнем шурфе навеки уснул, Беги за Байкал и беги за Урал! Глядит на тебя, не моргая, дупло, И неясыть-филин дорогой кричит, Уходит в тайгу отработанный штрек, Бежит впереди он, и стало светло, И сумрак широким крылом развело, И прыгает белка, и коршун летит. Тебя управляющий розгами сек, Ты нож ему в сердце — он сразу упал, Беги, задыхаясь, покуда живой, Старинной, заветной, болотной тропой. На небе сто звезд, словно сотни стрижей, Дорожный кустарник рыжей и рыжей. Ты счастья искал, — но к туманной стене Приковано счастье цепями семью, На семь завинчено крепких винтов. Разрыв-трава и листок-размыкай Напрасно тебе снились во сне, Напрасно за ними ты шел по весне, Покинув деревню и бросив семью. Отвал отработан, ты тоже готов, Ложись на дороге, ложись — умирай. Дожди тебя били, слепили снега, И кости твои обглодала цинга. В последнюю вспомнишь минуту свою Вашгерды, проселки, жену в шушуне, Кушак кумачовый и шаль на груди, И песню, которую нянчил якут, И шаньги, которые девки пекут, Березы и сосны в родимом краю, Дороги, бегущей на юг, колею, Реку при дороге, овраг при луне, Кривые кресты на путях впереди. Неужто всё запросто — сумрак и мгла, И жизнь мимоходом, как шитик, прошла? Мы едем тайгою. Валежника треск. Век прошлый хрустит под копытом. С твоей ли могилы разломанный крест Нам знаменьем машет забытым? 1933