Страница 26 из 36
Ошеломленный такой очевидной зависимостью, Вилли возражал слабо и неубедительно: с одной стороны, конечно, логика несокрушимая, но с другой — не мешало бы как-то и доказать, Воробышкин побежал фотографировать солнечные пятна. Но здесь произошла крайне досадная неприятность: направленный на Солнце «Зенит» совершенно неожиданно задымился и вспыхнул. Пока его владелец, далекий от науки человек, изо всех сил проклинал Воробышкина, тот бросился за аппаратом к Вилли. На этот раз Вилли был тверд, как камень, и на все аргументы и даже предложения о соавторстве отвечал лаконичным и холодным: «Нет». Так что из-за сущего пустяка великое открытие не состоялось, что лишний раз свидетельствует о том, что в науке нет мелочей.
Между тем с каждым днем напряжение возрастало — Тропический эксперимент набирал пары. Раньше других это ощутила на себе радиорубка: на судно из эфира обрушилась такая лавина информации, запросов, требований и приказов, что радисты едва успевали их принимать. Флагманом морской эскадры стал «Профессор Зубов», где находилась резиденция начальника советской части эксперимента Михаила Арамаисовича Петросянца и его заместителя Николая Ивановича Тябина. От них, а также из штаб-квартиры в Дакаре мы получали целые рулоны радиограмм, только ответить на которые у Ткаченко не хватало рабочего дня, тем более что половина из них была на английском языке.
Потом начали задыхаться аэрологи. Все участвующие в эксперименте суда одновременно перешли на восьмиразовое зондирование атмосферы: каждые три часа в одну и ту же минуту аэрологи разбросанной на тысячи миль эскадры выпускали радиозонды.
Ребята из отряда Анатолия Битченко худели на глазах, в таком темпе они, кажется, еще никогда не работали. Сначала каждый зонд проверялся на специальном устройстве — соответствует ли он своему «паспорту». Затем резиновая оболочка заполнялась из баллонов гелием и превращалась в грушевидной формы воздушный шар, к которому вместо гондолы прикреплялся радиозонд. Теперь зонд был полностью снаряжен и готов к полету. И вот, подхваченный воздушным потоком, он стремительно уносился ввысь, а на «Метеорите», мощной локационной установке, следили за полетом Борис Липавский, Саша Городовиков, Римма Савватеева и их товарищи.
Неудача! Оболочка лопнула, и зонд не достиг нужной высоты — начинай все с начала…
И снова, подгоняемые упреками и приказами, аэрологи снаряжали очередного «воздушного скитальца», снова его выпускали. На этот раз порядок. Теперь нужно быстро произвести первичную обработку, нанести данные на перфоленту и — бегом на ЭВМ! Раз — заработало запоминающее устройство, два — в сумасшедшей пляске запрыгали в машине светлячки, три — пошла бумажная простыня со многими сотнями цифр. Снова бегом — в радиорубку, где неистовствуют радисты, от которых центр настойчиво требует эти самые цифры, браня за уже пятиминутное опоздание.
А едва кончился цикл — наступает время для нового. Пора выпускать, почему не готовы? Не пообедали? Оболочки лопаются? Это не оправдание! Не-ме-длен-но выпускайте зонд!
И так — восемь раз в сутки.
Тысячи зондов летели над Атлантикой, пронизывая гущу атмосферы тропической области; они, как разведчики, засылаемые во вражеские тылы, передавали по радио бесценные сведения — и погибали.
Где-то на высотах тридцати с лишним километров гелий вырывался из оболочек, и зонды стремглав летели в океан…
Аэрологам, пожалуй, было труднее всего, но метеорологи и гидрологи тоже несли круглосуточные вахты, да и весь остальной научный состав забыл, что такое покой. Однако даже на фоне этой всеобщей вулканической активности поражала своим фанатизмом группа эстонских астрофизиков.
Эстонцы привезли на судно совсем немного приборов, что-то около двух тонн, и очень сожалели, что пришлось ограничиться таким жалким минимумом.
Весь рейс до начала эксперимента эти тонны приводились в порядок, размещались в разных помещениях и даже реконструировались руками великого механика Марта Тийслера. Но зато к первому дню дрейфа все оборудование было так отлажено, что эстонцы могли целиком отдаться чистой науке.
— Юло, — обратился я как-то к руководителю группы, — прошлой ночью я видел ваших ребят за работой, утром они носились от прибора к прибору, днем готовили перфоленты, вечером прокручивали их на ЭВМ. Когда вы, извините за бестактность, спите? Или это не предусмотрено научной программой?
— Откровенно говоря, не предусмотрено, — согласился Юло. — Видите ли, мы подсчитали: для того чтобы выполнить программу, нам необходимо восемь человек, а имеются в наличии пятеро. Значит, на каждого падает примерно двойная нагрузка — с учетом авралов и прочих работ по судну, не имеющих прямого отношения к нашей программе. Но вы не подумайте, мы спим — по графику. Вот, смотрите: через двадцать минут встает Андрес и ложится спать на два часа Херберт, после него отдыхает Олави, которого заменит Март.
— А вы?
— А я сплю сейчас, — улыбнулся Юло и, не давая мне рассыпаться в извинениях, добавил: — Не беспокойтесь, я привык.
Меня интриговало, что при таком сверхжестком режиме иные из этих одержимых тратили время на совершеннейшие пустяки. Так, Олави, а иногда Март с чрезвычайно деловым видом прогуливались по палубе с фотоаппаратом, то и дело щелкая затвором. Но потом я заметил в их действиях систему: фотографировали они не сцены рыбалки и даже не товарищей по плаванию, а лишь облачное небо, причем каждые десять минут.
— А мы вообще витаем в облаках, — отшутился Юло. — Ведь это так поэтично! Вот мы и слагаем коллективную поэму на основе, между прочим, и фотографий, которые делают Олави и Март.
— А название придумали? — поинтересовался я.
— Ну, примерно такое: «Радиационные поля атмосферы в тропиках в условиях переменной облачности». Доходчиво?
— Немножко длинновато, но эффектно. Читательский успех обеспечен. А теперь расскажите подробности.
Юло взглянул на часы, вычислил количество минут, которыми он может пожертвовать, и, избегая сложных для аудитории терминов, прочитал нижеследующую короткую лекцию: — Как известно, наша планета — это термодинамическая машина, которая преобразует поступающую к ней от Солнца энергию. Как, например, паровоз, только размером побольше и устройством посложнее. Познать законы распространения солнечной энергии, или, иначе говоря, радиации — задача необъятная, но в человеческих силах решить ее по частям. Наша группа давно занимается облачностью — самым изменчивым состоянием атмосферы. Значение облачности огромно, так как она — один из самых главных факторов регулирования климата на Земле. Мало облаков или нет их совсем — засуха, слишком много — проливные дожди. Проблема из проблем! До последнего времени науку интересовало в основном два состояния атмосферы: либо ясная погода, либо сплошная облачность. К изучению же переменной облачности теоретики только подходят. Это и есть наша тема. Но пока что мы проводили исследования только на материке, совместно с Институтом физики атмосферы в Москве и Украинским гидрометинститутом. А над морем, особенно в тропиках, где аккумулируется наибольшее количество радиации и атмосферные процессы исключительно мощны, исследования ведутся впервые. Пока все понятно?
— Как дважды два, — кивнул я. — Очень большим, важным делом занимаетесь. Помню, был я однажды на футболе — и вдруг переменная облачность. Промок до нитки.
— Тогда пойдемте дальше, — рассеянно произнес Юло. — Гм… ладно… На чем мы остановились?
— Промок до нитки, — напомнил я. — Пустяки, я выпил тогда горячего кофе и даже не кашлянул.
— Это очень, очень удачно, — задумчиво сказал Юло. — Значит, переменный футбол… то есть облачность…
Вскоре, однако, Юло восстановил нить повествования и продолжил: — Весь комплекс аппаратуры мы создали в своем институте и привезли с собой. При ее помощи мы измеряем потоки радиации, доходящие до уровня моря, общий радиационный баланс и яркость неба в конкретном направлении. Олави и Март, как вы уже, наверное, догадались, фотографируют не птичек, а облака. Кроме того, у нас есть специальный объектив, который дает возможность заснять весь небосвод. Называется этот прибор довольно необычно — «Рыбий глаз».