Страница 13 из 129
Отца своего я, конечно, совсем не запомнила, но мать много рассказывала мне о нем. Тиберия с Гаем больше интересовали военные подвиги деда, известные в каждом римском доме, а ведь это был очень мягкий в обращении, умный, необычайно приветливый человек, привлекавший к себе все сердца. Выйдя замуж за Тиберия Гракха, человека менее прославленного, но не менее благородного, чем Сципион, я мечтала, чтобы хоть один из моих сыновей был похожим на моего отца. И боги, казалось, все дали мне для этого — у меня родилось двенадцать детей, но они же оставили мне только вас троих… Тем радостнее было видеть мне в подрастающем Тиберии ту же приветливость, мягкость и умение вызвать сострадание окружающих, что и у своего деда.
Правда, в отличие от Сципиона, он не верил в пророчества и сновидения, мало времени проводил в храмах и, самое печальное, — постоянно сомневался в своем избранничестве. Но зато он с пеленок был также храбр, и под Карфагеном уже пятнадцатилетним юношей показал себя героем, имя которого было на устах всей армии и… завистливого Эмилиана.
Как я была счастлива, когда после возвращения из Африки, Тиберия, совсем юношу, тут же избрали в коллегию жрецов-авгуров[38], в которую входят только самые знатные и уважаемые граждане Рима! Как радовалась, когда самый гордый и знатный сенатор Аппий Клавдий — принцепс сената! — предложил в жены Тиберию свою дочь. По всему Риму ходили восторженные рассказы, что он, придя домой, прямо с порога крикнул жене:
«Антистия, я просватал нашу дочь!» И та удивленно ответила:
«К чему такая поспешность? Или ее женихом стал Тиберий Гракх?»
Казалось, перед моим сыном открывается блестящее будущее. Но проклятая Нуманция, куда сегодня отправился твой муж и наш Гай, несколько лет назад перечеркнула все мои надежды! Тиберий тогда был избран квестором в армию консула Манцина, который вел войну с непокорными испанцами. В одном из ущелий армия попала в окружение, и ее гибель казалась неизбежной. Консул посылал одного посла за другим, но нуманцы возвращали их с одними и теми же словами:
«Мы согласны на переговоры только в том случае, если вести их будет Тиберий Гракх. Мы помним его отца, который был у нас наместником, и слышали о молодом Тиберии, что он не только смел, но также честен и справедлив.»
Манцин дал согласие, и благодаря нашему Тиберию армия была спасена. Римляне получили наконец право отступления, правда, ценой заключения союза между Римом и Нуманцией. В старые добрые времена Тиберия встретили бы в Риме с благодарностью за спасение соотечественников. Но ты ведь знаешь, сколь «благороден» и «благодарен» твой муж! Снедаемый завистью, он настроил сенат против Тиберия и отцы-сенаторы отказались утвердить мирный договор. Обвинив Манцина в измене интересам государства, они, по наущению Эмилиана, выдали бывшего консула испанцам! И пожилой человек, словно раб, в одной рубашке, со связанными за спиной руками целый день простоял перед воротами Нуманции. Но благородные варвары отпустили его, не желая признавать расторжения договора…
Если бы не мои связи, не помощь Аппия Клавдия, — та же позорная участь изгнанника ждала и Тиберия. Он был спасен. Но испытав на себе неодолимую силу сената, утратил всякое желание бороться с ним. А какие планы у него были до этого! С каким жаром, бывало, рассказывал он нам с Гаем о тех неизгладимых впечатлениях, которые дала ему поездка в Испанию. Проезжая через Италию, он увидел, как осиротела вся эта страна, где вместо трудолюбивых крестьян работали теперь на полях одни рабы в оковах. Он все говорил о том, как слабеет римское войско, как опускаются пришедшие в Рим крестьяне, занимаясь доносами и собирая милостыню вместо того, чтоб воевать, захватывая новые провинции, собирался аграрной реформой раз и навсегда изменить существующее положение… А я с радостью замечала в его глазах тот самый «огонь», который делал, по словам матери, Сципиона неотразимым, и который так воспевали поэты.
И вот сенат отбил у Тиберия всякое желание действовать…
После стычки с ним, я перестала узнавать своего сына. Даже растущая слава его ровесника и соперника в ораторском искусстве Спурия Постумия, так больно задевавшая Тиберия раньше, казалось, уже не волновала его. Скорее по привычке, чем по велению сердца, он изредка посещал бесплодные занятия в сципионовском кружке. Сдружился с живущим так же просто и скромно, как и он сам, Марком Октавием, воспитанным, но слабохарактерным молодым человеком. А после того, как у Тиберия с Клавдией родился сын, и вовсе позабыл о будущей славе и весь отдался семье…
В отчаянии и упреках сыну протянулся последний год. И вот я дождалась этих Луперкалий, где меня принародно назвали тещей Сципиона!..
Признаюсь тебе: первый раз я пожалела о своем отказе Птолемею. И не потому, что напрасно принесла в жертву вашему воспитанию свою молодость. Не потому, что была бы сейчас царицей, и божественные почести окружали меня. А лишь потому, что Египет так далек от Рима, что там проще сносить такой позор…
Мудрый Блоссий![39] Он единственный, кто понял меня в ту минуту без слов. Подойдя ко мне, он показал глазами на мирно беседовавшего с Марком Октавием Тиберия и сказал:
«Успокойся, твой сын еще вознесется выше Эмилиана, который будет известен потомкам лишь тем, что разрушил прекрасный город!»
«Вознесется? Когда?..» — усмехнулась я.
Однако Блоссий не принял моей иронии.
«Помни истину, — серьезно сказал он, — не приносит осенью плодов то дерево, которое не цвело весной. А дерево Тиберия цветет с того дня, как он впервые увидел бедную Этрурию с рабами на осиротевших полях, когда ему грозило отлучение от воды и огня! Я уверен, твой сын еще сравняется славой с твоим великим отцом!»
«Но когда? Когда?!» — воскликнула я, требуя немедленного ответа. Но Блоссий вместо того, чтобы успокоить меня, пустился в свои обычные поучения:
«Управляй своим настроением, ибо оно, если не повинуется, то повелевает…» И дальше в том же духе. Ты ведь знаешь этого мудрого чудака. Словом, сам того не желая, он только переполнил чашу моего терпения. Я незаметно оставила его, продолжающего рассуждать на тропинке, и направилась прямо к сыну.
Тиберий, как всегда, ласково улыбнулся мне. Я попросила его уделить мне несколько минут и, едва дождавшись, когда отойдет в сторону Марк Октавий, спросила:
«Тебе известно, сколько лет было твоему деду, когда он прославился, как победитель Ганнибала?»
«Да — слегка удивленный неожиданным вопросом, ответил Тиберий. — Ему было столько же, сколько сейчас мне.»
«Столько же! — возмутилась я его спокойствием. — А знаешь ли ты, что Слава о справедливости твоего отца разнеслась по всему миру, когда он был еще моложе? Что вскоре после этого он разгромил Сардинию, убил и захватил в плен восемьдесят тысяч варваров, и рабы благодаря ему сделались такими дешевыми, что родилась поговорка: „Дешев, как сард!“ Неужели тебе не напоминает об этом прибитое к двери моего дома триумфальное оружие твоего отца, когда ты приходишь ко мне в гости?!»
Тиберий, побледнев, молчал. А я, хоть и стыдно теперь в этом признаться, лишь распалялась его молчанием и растерянностью.
«Значит, тебя больше славы отца и деда прельщает слава Гая Лелия, который тоже хотел провести аграрную реформу и вернуть крестьянам землю, но, испугавшись сената, отступился от своего намерения и заслужил благодаря этому прозвище „Мудрого“? — спросила я.
Тиберий продолжал молчать, кусая, губы. И тогда я сказала то, что больше всего мучало меня. Я спросила:
«Долго ли еще меня будут называть тещей Сципиона, а не матерью Гракхов?!»
Повторяю тебе, я не запомнила твоего деда. Но теперь я прекрасно знаю, каким он был. Глаза Тиберия загорелись, он весь преобразился. Тень избранничества легла на его лицо, всю фигуру. Он сказал мне, по обыкновению тщательно отделывая каждую фразу:
38
Авгуры — жрецы, предсказывающие будущее государства по полету и поведению священных птиц.
39
Блоссий — философ-стоик из Кум, воспитатель и друг Тиберия Гракха.