Страница 12 из 129
— Ну не для разговора же о бедном Авле Секунде и полуголодных лошадях конницы Фульвия Флакка! — усмехнулся претор, не сводя глаз с Луция.
«О боги! — похолодел тот. — Ему все известно…»
Удовлетворившись впечатлением, которое произвели на Пропорция его слова, претор сказал:
— Запомни, то, что я тебе сейчас скажу — дело государственной важности! После нашего разговора ты получишь подписанную лично мной легацию на имя Гнея Лициния. Согласно ей, жители Италии и наших провинций обязаны будут предоставлять тебе повозки, упряжных животных, продовольствие, принимать к себе на ночлег…
— Я готов делать все это на свои деньги! — воскликнул Луций.
— Забудь о своих прежних частных поездках! — остановил его претор. — С этой минуты ты не просто торговец, а посланник великого Рима!
— Куда я должен ехать? — с готовностью спросил Луций.
— В Пергам.
— Когда?
— Сегодня. Не позднее полуночи.
— И что я должен сделать там?
Претор загадочно прищурился:
— Твоя миссия будет выглядеть скромно. Скажем — закупка партии оливкового масла для… армии Фульвия Флакка! Ты ведь уже имел дело с ее казначеями!
Луций смущенно кашлянул в кулак.
— Главной же твоей целью, — продолжал претор, — будет войти в доверие к царю.
— Атталу?!
— Не забывай, что ты посланник не какой-то там Вифинии, а самого Рима! — назидательно заметил претор. — Но не думай, что это будет так просто, однако и не так сложно: в Пергаме среди знати должно быть немало друзей. Они помогут проникнуть тебе во дворец.
— Да я подкуплю всю стражу, залью золотом каждую щель в дверях дворца, но проникну к Атталу! — пообещал Пропорций.
— Именно поэтому я и позвал тебя. Кстати, местная знать тебе поможет безо всякого золота, отдай его лучше наемным убийцам или рабам: пусть найдут брата царя по имени Аристоник, и убьют его. Во дворце же ты сделаешь главное: постараешься убедить Аттала завещать свое царство Риму. Привезешь такое завещание — и ты сенатор!
— Сенатор?!
— Правда, скорее всего Аттал даже не станет слушать тебя!
— сказал претор. — Тогда ты подделаешь это завещание и скрепишь его царской печатью. Подпишет ли это завещание сам царь или ты приложишь к нему печать уже его мертвым пальцем — мне безразлично. Главное, чтобы оно было в Риме, у меня в руках!
— Я сделаю все, что ты приказываешь! — клятвенно пообещал Пропорций.
— Не сомневаюсь.
Претор снял с указательного пальца украшенный крупным рубином перстень и поднес его к лучу света.
— Да, вот еще что, — любуясь игрой красок, задумчиво произнес он. — Если Аттал даже добровольно напишет такое завещание и после этого произнесет, допустим, такие слова: «Ну вот, а теперь можно и умереть спокойно», не мешай человеку. Как говорит Сципион, кто лишает жизни человека по его воле, поступает благородней убийцы! Под этим прекрасным камнем — яд, от которого нет противоядия. Одна капля — и лекари сочтут царя умершим зимой от сердечного приступа, а летом — от солнечного удара. Помоги Атталу умереть спокойно — и ты сенатор. Сенатор, Луций! — многозначительно сказал претор, протягивая перстень.
— Гней!
— Что? — не понял претор.
— Гней! — напомнил Пропорций, надевая перстень на мизинец. — Гней Лициний.
Претор с одобрением посмотрел на него:
— Прекрасно! А теперь слушай и запоминай, какие доводы могут убедить Аттала завещать нам свое царство…
«Корнелия — Семпронии, своей дочери, привет.
Не могу удержаться, чтобы не рассказать тебе того, что произошло сегодня на Луперкалиях. Да и ты в последнем письме молила меня описать подробно этот когда-то любимый тобой праздник; хочешь хотя бы в мыслях побывать в Риме, со своей матерью и братьями Тиберием и Гаем.
Как же затянулось твое лечение, которое я сразу назвала изгнанием тебя в наше нищенское, по нынешним понятиям, родовое имение Сципионов! Под благовидным предлогом Эмилиан отослал тебя подальше от своих попоек под музыку и танцы греческих танцовщиц и флейтисток. Теперь он вместо того, чтобы спрашивать, как консулу, за нарушения законов с других, сам спокойно предается запрещенной игре в кости!
И такой человек находится сейчас в зените славы, вершит всю политику Рима! Как же: хоть и приемный, а внук победителя Ганнибала. Разрушитель Карфагена! Наша единственная надежда в Испании! Видела бы ты, с какой царственной гордостью ловил этот солдафон, кичащийся дружбой с Полибием, Панецием, бездарным поэтом Луцилием, восхищенные взгляды толпы. Как вышагивал в сопровождении своих консульских ликторов по Палатину!
Сердце мое обливалось кровью, когда я переводила взгляд с него, мнимого внука великого Сципиона, на внука истинного — Тиберия, сравнивая их. Эмилиан стоял как каменное изваяние — впору было переносить его из-под священной смоковницы, где волчица вскормила Ромула и Рэма, на Форум. Тиберий же, словно простой смертный, о чем-то мило беседовал в кружке знатной молодежи. Он все время смеялся и оглядывался на луперкальную пещеру, будто от того, появятся молодые патриции, принадлежащие к коллегии жрецов-луперков, сейчас или через минуту, зависело все его будущее! Я смотрела на сына и чувствовала, как закипаю при виде его беззаботности и равнодушия к славе и почестям!
Но это было лишь началом. Молодые патриции в белых тогах и плющевых венках наконец появились в роще, посвященной богу Пану, виктимарии взялись за ножи и стали закладывать по двенадцать козлов и щенят. Все шло строго согласно обычаям: один из жрецов вымазал окровавленным мечом лбы юношей, остальные принялись вытирать ее шерстью, смоченной в козьем молоке.
Я было уже успокоилась, увлеченная зрелищем, как вдруг услышала громкий возглас:
«Глядите, глядите — вон теща Сципиона!»
«Где? Где!» — раздалось сразу несколько голосов.
И тут грянул громкий хохот юных патрициев. Ты не раз бывала на Луперкалиях и знаешь, что после того, как жертвенная кровь удалена, очистившиеся юноши должны по обычаю разразиться смехом. Сейчас-то я все понимаю, но тогда этот смех резанул мне в самое сердце, потому что мне показалось, что это смеются надо мной. Обида за сына, за славное имя Сципиона, чьи дела продолжает не его родной внук, а Эмилиан, вспыхнула во мне с новой силой…
Между тем юные патриции с жрецами скрылись в пещере и предались буйному пиру. Зрители терпеливо ожидали их, а на Палатин поднимались все новые и новые люди: сенаторы, плебеи, крестьяне, римская чернь. Как всегда, очень много было женщин и незамужних девушек, ожидавших появления жрецов с особенным интересом. Они радостно переговаривались между собой, а я слушала их смех и повторяла про себя горькие слова: «Теща Сципиона, теща Сципиона!..»
Наконец, нарядившиеся в шкуры жертвенных животных луперки выскочили из пещеры и помчались по холму, ударяя каждого встречного плетьми, вырезанными из полосок тех же шкур. Какой смех, какая радость поднялась вокруг! Так же, как и ты когда-то, бездетные женщины[35], веря, что удар такой плетью поможет им забеременеть, охотно подставляли луперкам свои руки, спины и плечи. Не уступали им и девушки, надеясь, что освященная богами плеть пошлет им вскорости мужа. Один из жрецов хлестнул и меня, и в его пьяных глазах я прочитала вызов: «Хоть ты и теща Сципиона, но сегодня я могу ударить даже тебя!»
Дочь моя, разве я заслужила подобное?!
Мне был всего лишь год, когда почти в одночасье умерли мой отец, Сципион Африканский и побежденный им Ганнибал. Мне было всего тридцать лет, когда умер мой муж, дважды консул и дважды триумфатор Тиберий Гракх, спасший моего отца от клеветы и позора. Будучи народным трибуном он наложил вето[36] на арест моего дяди, спасши тем самым и доброе имя моего отца… Мне было тридцать два года, когда моей руки стал домогаться сам царь Египта Птолемей, видевший меня еще пятнадцатилетней девушкой. Чего только не сулил мне этот сумасбродный, возомнивший себя богом, фараон[37]: горы сокровищ, посвященные мне дворцы и храмы, где стояли бы мои статуи! Наконец, он дал слово сделать Тиберия наследником египетского трона. Но я отказала царю, и всю себя посвятила вашему воспитанию. И, клянусь Юноной, мало найдется сегодня в Риме людей, которые могли бы похвастать таким блестящим греческим образованием, какое дала вам я, и какое вы заслужили хотя бы уже потому, что являетесь внуками великого Сципиона!
35
У Сципиона Эмилиана и Семпронии не было детей.
36
Вето — досл. «запрещаю!»: право народного трибуна отменить уже принятое постановление, приговор или закон, если, по их мнению, они идут вразрез с интересами народа.
37
В письме Корнелии упоминается Птолемей VI, который лично ездил в Рим просить сенат защитить его от нападок Антиоха IV.