Страница 70 из 73
— Вперед! — скомандовал Дамберг после передышки.
Психическая атака привела белых в замешательство. Они выскочили из окопов, чтобы сподручнее было стрелять, но пулеметный огонь с флангов, а потом налетевшие казаки Томина заставили их побежать к Родникам.
Оставалась последняя горка, чтобы ворваться в деревню, но неожиданно белые, получив подмогу, перешли в контратаку. Теперь дрогнул третий батальон Архангельского полка, сменивший латышей, и панически побежал обратно. Только у деревни Слутки Павлищев со своим полком продолжал удерживать занятые позиции.
Блюхер мгновенно оценил опасность. Полку Павлищева грозило остаться в тылу белых, да белые могли добежать и до обоза и опрокинуть его в Сим.
— Бросить в бой весь конный резерв! — приказал он.
Рассыпавшись, понеслась конная лава на противника. Мимо Блюхера проскакал Шарапов со своим эскадроном. Главком заметил незнакомого бородатого казака, который с трудом поспевал за Шараповым.
— Это отец Кашириных, — оказал Кошкин, — весь поход проделал с нами.
— Молодец! — одобрительно отозвался Блюхер.
Сверкали казацкие клинки в воздухе, фыркали кони, то в одном, то в другом месте раздавались свист, улюлюканье и ружейная трескотня. Шрапнели лопались, как гигантские хлопушки, разбрасывая вокруг звенящие осколки.
Ягудин, оставив главкома с Кошкиным, умчался вперед. Он видел на поле боя убитых и раненых, его доброе сердце хотело помочь каждому, но конь неудержимо несся вперед. И вдруг он осел на задние ноги, словно перед ним выросла стена. Ягудин едва удержался в седле, вцепившись руками в гриву коня. На земле лежал тот самый казак, который еще не так давно промчался вместе с Шараповым мимо главкома. Ягудин быстро спешился, с трудом поднял казака, посадил в седло и, поддерживая его, довез до главкома. Он передал его Кошкину, а сам снова умчался. Кошкин дотронулся до руки — пульса уже не было — и промолвил:
— Горевать будут Каширины.
Блюхер покачал головой, соглашаясь с порученцем, и сказал:
— Скачи на левый фланг к Ивану Каширину, скажи, что белые убили его отца. Пусть мстит за него — надо скорее брать Иглино.
«Хитрый мужик», — подумал про главкома Кошкин. Скрестив руки казака на груди, он поднялся, сел на коня и ускакал.
Прошло около получаса. Не дождавшись своих порученцев, Блюхер поехал один. Из горящей деревни взмыленный конь вымчал незнакомого всадника на волю. В правой руке всадника — клинок. Блюхер принял его за Ягудина и только в пятнадцати шагах увидел перекошенное от злости лицо. Мгновенье — и клинок опустится на голову главкома. И вдруг поднятая рука казака безжизненно повисла, а сам казак, упав на круп коня с задранными вверх ногами, свалился наземь. Перед глазами вырос Ягудин — он гнался за белым казаком и пустил ему пулю в затылок.
— Каширин захватил Иглино, перерезал железную дорогу, — выпалил Ягудин одним духом. — А Дамберг уже пилит столбы.
— Молодцы! — спокойно произнес Блюхер, делая вид, что он не догадывается об опасности, которая ему угрожала. — А теперь скачи к Николаю Каширину — пусть трогает весь обоз к Иглино. Да поскорей!
Когда первые возы достигли станции, солнце погасло в пыли и на землю сразу опустилась чугунная тьма.
Осунувшийся за последнюю неделю Блюхер объезжал ранним утром лагерь. Измученные многодневными переходами и боями, изголодавшиеся, спали бойцы, казаки, рабочие, женщины, дети. Сегодня им предстояло идти дальше, вдоль Уфимки, к железной дороге. В плетеной кошевке в неудобной позе лежал Николай Каширин. Пуля, засевшая в ноге, мешала ходить и сидеть в седле. Живое лицо казалось сейчас хмурым. Блюхер решил не тревожить его и проехать мимо, но конь неожиданно заржал, и Каширин, проснувшись, увидел главкома.
— Здравствуй, Василий Константинович! — поспешил он поздороваться.
— Здравствуй, Николай Дмитриевич! Как нога?
— Без доктора не обойдусь.
Каширина трудно было узнать. За время похода он оброс густой щетиной, обмяк, да и смерть отца сильно повлияла на него. Хотя он добровольно передал командование Блюхеру, отказавшись от своего намерения прорваться через Верхне-Уральск к Екатеринбургу, но ему казалось, что путь, избранный Блюхером, поглотил тоже немало жертв.
— Потерпи, скоро доберемся, — утешил его главком, словно речь шла о двух-трех днях.
— Мне-то что! Я все стерплю, а вот они, — он обвел рукой, показав на тысячи телег, на которых лежали беженцы, — мрут как мухи.
— Что ж, лучше было оставить их с белыми?
— И так плохо и этак худо.
— Ваня-то твой больше стал разбираться, а тебе, коммунисту, не к лицу такое говорить, — в сердцах бросил Блюхер и пришпорил коня.
На одной из телег сидел, свесив ноги, пожилой мужчина. В левой руке он держал жестяную банку, а правой старательно черпал из нее оловянной ложкой. Блюхер подъехал. С телеги на него глянула деваха, укрытая рваным одеялом. Из-под платочка, завязанного узелком под подбородком, были видны озорные глазенки и веселый носик. Мужчина подносил ложку к ее рту, кормил, а потом сам облизывал. На вид мужчине было лет сорок, но борода его старила.
— Чего ешь? — спросил Блюхер.
— Медок.
— Где взял?
— Где плохо лежало.
— Какого ты полка?
— Чего тебе надо? — осклабился мужчина, продолжая облизывать ложку.
— Какого ты полка? — повторил Блюхер уже сердито.
— Не замай!
— Сволочь! — вскипел главком. — Грабишь людей на дороге?
Мужчина поставил банку возле девахи, пошарил рукой в соломе и извлек винтовку.
— Ты нашу присказку знаешь? — щелкнул он языком. — Лиса волку говорила: «Встретимся, кум, у скорняка на колочке».
Кто-то, проснувшись на другой телеге, крикнул:
— Чего расшумелись? Дали бы поспать перед смертью.
Блюхер вспомнил слова Каширина «мрут как мухи» и подумал: «Неужели все заботы на одни мои плечи? А сам Каширин-то кто? Беженец или командир-коммунист? Не можешь ходить, так ведь у тебя конь в запряжке. Нет, меня теперь жалостью не взять». И тут же пожалел, что у него нет плетки, которой можно было бы огреть охальника и дезертира.
— Встань, язви твою душу, когда с тобой говорит командир, — и сильно ударил по рукам бородача выхваченной из стремени ногой.
Винтовка упала на землю, и в ту же минуту оторопевший бородач увидел направленный на него револьвер. Деваха, вытаращив от испуга глаза, протянула руку к банке и утащила ее под одеяло, укрыв и себя с головой.
— Иди вперед!
— Будет тебе пугать, я вот Блюхеру пожалуюсь.
До Каширина донеслась перебранка, и он, сойдя с кошевки, поспешил к сгрудившимся телегам. Хотя он опирался на суковатую палку, но ему больно было ступать на раненую ногу, и со стороны казалось, что он неуклюже подпрыгивает. Увидев издали, как Блюхер пнул кого-то ногой, он быстро заковылял.
— Ты почему контру разводишь? — набросился он на бородача. Свирепый вид Блюхера подсказал ему, что главком сердит не на шутку.
— И другой, видишь, белены объелся, — с невозмутимой наглостью огрызнулся бородач.
Теперь возмутился Каширин.
— Я с тебя шкуру сдеру, — закричал он, — перед тобой главком Блюхер, а ты шуткуешь.
Бородач обомлел. Меньше всего он ожидал, что конник, который пнул его ногой, сам Блюхер.
— Я тебя своими руками расстреляю, — продолжал Каширин, — будешь знать, как нарушать революционную дисциплину. Нечего было к нам приставать, коль у тебя волчья натура. Тебя как звать?
— Наймушин, — виновато ответил бородач.
— Какого полка?
— Обозный.
Каширин отвел глаза от Блюхера. Он чувствовал за собой вину. Кому, как не ему, было следить за порядком в обозе. Ведь этому бородачу самое место в полку, а он пристроился к обозу, по дороге обижает жителей да еще амуры завел с девахой.
— Ты поговори с ним, Николай Дмитриевич, объясни, — бросил Блюхер и пришпорил коня.
Прорвавшись через железную дорогу, Южноуральский отряд направился к реке Уфимке. Оставалось перейти на ее правый берег и решить, какое избрать направление: на Бирск или Красноуфимск. Подсказать могли белогвардейские газеты, в которых публиковались сводки военных действий. Но форсировать Уфимку сложнее, чем Сим: ни бродов, ни перекатов. Перебросить истощенную в боях и переходах армию с имуществом и продовольствием, раненых и беженцев казалось рискованным и почти невыполнимым делом. Но и медлить нельзя — белые могли настигнуть отряд каждый час и навязать ему бой. Впрочем, и на другом берегу его, бесспорно, ожидали в засаде неприятельские части.