Медичи

– Мое отеческое сердце страдало от поведения Флорентийской республики при назначении архиепископа в Пизу, но я знаю, что в этом виноват один человек, забравший себе неограниченную власть во Флоренции, и я жалею, что среди ваших сограждан не находится ни одного, который решился бы положить конец такой вопиющей несправедливости.

– Такой человек нашелся, святой отец, – сказал архиепископ. – Он перед вами, а его родные и друзья, равно как и мои, помогут ему.

– И я тоже, – вскричал Джироламо, – как верный друг и сосед республики, с которой хочу жить в мире и согласии, что невозможно, пока Медичи держат в оковах ваш город.

Папа одобрительно кивнул головой.

– Это будет дело, угодное Богу, мое согласие и благословение вам обеспечено, но как вы выполните его?

Он сделал им знак, все поднялись, и архиепископ изложил условленный план.

– Согласен с вашим планом, – заметил папа. – Если все верные и благородные граждане города будут действовать сообща, он может удаться, и незаконная власть будет свергнута. Только я требую одного: чтобы не было пролито крови. Правое дело не должно быть запятнано преступлением.

Франческо с архиепископом молча поклонились, а Монтесекко сказал:

– Трудно будет, святой отец, произвести полный переворот, не подвергая опасности жизнь Медичи, а, пожалуй, и некоторых их друзей.

– Этого не должно быть, – строго сказал папа, – мой священный сан воспрещает мне вызывать или хотя бы допускать смерть человека. Лоренцо дурно и незаконно поступал против меня и против церкви, за это он будет лишен своего положения и предан суду, но его смерти я не хочу.

– Воля вашего святейшества для нас закон, – сказал Джироламо. – Будет сделано все возможное, чтобы ее исполнить, но без борьбы Медичи не сдадутся, и если кто-нибудь погибнет при этом, то ваше святейшество простит тому, кто вынужден был защищаться.

Папа поднялся с кресла, глаза его сверкали, он грозно протянул руку и крикнул громким голосом, раздавшимся на всю комнату:

– В груди твоей кипит злоба дикого хищника, а я судья без злобы, и справедливость не исключает долготерпения. Не осмеливайся переступить мою волю, чтобы не навлечь на себя мой гнев!

Джироламо, дрожа, склонил голову, а архиепископ поспешил сказать:

– Ваше святейшество правы, справедливость не исключает долготерпения, Лоренцо де Медичи не должен избегнуть справедливого суда за свое преступление, так как он один виновен в противодействии Флорентийской республики святому престолу. Как только он перестанет там властвовать, республика подчинится главе христианского мира, и вся Италия от Альп до берегов Сицилии будет повиноваться воле святого отца.

– Ты говоришь верно, брат мой, – сказал папа, опять садясь в кресло, – поэтому такое преступление не должно миновать суда.

– Святой отец, предоставьте нам выполнить это дело, – смиренно заметил архиепископ, – и будьте уверены, что мы приведем его к желанному результату.

– Да будет так, – согласился папа, – но не забывайте о чести папского престола. Также и ты, Джироламо, и все твои друзья – я не хочу, чтобы на вас осталось пятно.

Все преклонили колени под благословением папы, потом Франческо Пацци, архиепископ и Монтесекко удалились, а Джироламо остался по его приказанию.

– Ну, – ласково сказал Сикст, – ты знаешь мою волю. Я верю, что ты будешь повиноваться ей, а теперь забудем тревоги и заботы, которые нам доставляют злые люди. Прикажи позвать того, кого я жду. Я так стремлюсь доставить радость, когда уверен в благодарности.

Джироламо передал приказание, и немедленно, к немалому его удивлению, в комнату вошел молодой человек, никак не более семнадцати лет, в одежде немонашествующего духовенства. Он был строен и нежен, робок и застенчив; его бледное лицо с большими черными глазами, обрамленное черными кудрями, зарумянилось при виде папы, ласково кивнувшего ему. Он торопливо преклонил колено и поцеловал туфлю папы.

Сикст благословил его, потом поцеловал в лоб и любовно посмотрел на его нежное, почти детское лицо.

– Как он похож на твою сестру, Джироламо. Совсем ее мягкий взгляд, ее улыбка. Она недолго пережила мужа своего, а этот ребенок остался на моем попечении… Я буду о тебе заботиться, мой маленький Рафаэлло, – сказал он, опять целуя его в лоб, – у меня приготовлен сюрприз для тебя.

Папа совсем преобразился, глаза его с любовью смотрели на мальчика, худая рука его ласково гладила кудри, закрывавшие небольшую тонзуру.

– У меня есть для тебя сюрприз, дитя мое, в награду за твое прилежание и хорошее поведение в школе. Кроме того, этот сюрприз должен напоминать тебе, когда меня не будет, что ты призван оказать честь имени твоего дяди в служении церкви. Джироламо, дай мне эту шкатулку со стола.

Граф взял черную бархатную шкатулку с золотыми застежками и подал ее папе, преклонив колено.

Сикст, открыв шкатулку, вынул оттуда пурпурную шапку с золотыми кистями, составляющую отличие высшего духовного звания и дающую ее обладателю первенствующее место перед всеми светскими титулами. Он возложил эту шапку на голову удивленно смотревшего Рафаэлло и торжественно произнес:

– Моему племяннику не подобает медленно подниматься до высших ступеней. Светские правители окружают себя ближайшими родственниками, на преданность которых могут рассчитывать. Тем более должен это делать я, глава христианства. Мои задачи выше всех светских целей, и престол мой стоит выше всех престолов мира; поэтому мне больше, чем королям, нужна преданность и добровольное повиновение тех, которые призваны вести вместе со мной борьбу для подчинения всякой светской власти кресту и церкви. Прими из моих рук это отличие и исполняй долг твоего высокого звания на благо церкви и к чести твоего рода.

Он нагнулся и поцеловал в лоб юного кардинала, который краснел и бледнел, не находя слов, и со слезами на глазах поцеловал руку папы.

– Завтра я объявлю твое назначение в консистории, – продолжал папа. – Теперь иди и подготовься должным образом приветствовать святейшую коллегию. И еще вот что: я хочу, чтобы имя Риарио было в числе высших духовных представителей, поэтому ты будешь носить его теперь в честь своего дяди, а тебе, Джироламо, я приказываю передать твое имя Рафаэлло. Он тебе родственник по крови.

– Как можем мы отблагодарить за столько милостей и отличий? – воскликнул Джироламо, опускаясь на колени рядом с Рафаэлло.

– Преданностью и поддержкой в борьбе с моими врагами, а также привязанностью к вашему дяде, – добавил папа задушевным голосом. – Иди, сын мой, помещение твое готово. Ты в последний раз входишь в него как мальчик и ученик – завтра кардинал Риарио займет свое место в высшем церковном совете. А ты, Джироламо, позови камерленго и Бартоломео, а также художника Мелоццо де Форли, они ждут в приемной.

Рафаэлло удалился, совершенно потрясенный неожиданной милостью, а призванные к папе вошли в комнату. Он приказал Джироламо и камерленго встать за его креслом, а монсеньор Бартоломео, высокий видный мужчина с умным, добрым лицом, опустился на колени перед ним. Художник подошел к мольберту и начал готовить краски.

– Я хочу, чтобы момент назначения мною моего дорогого ученика Бартоломео хранителем сокровищ моей библиотеки был увековечен для потомства. Картина эта предназначается для большого зала в библиотеке, и, таким образом, Бартоломео будет навсегда связан с местом своих работ.

Бартоломео поблагодарил за честь, художник взялся за кисти, а папа вежливо и приветливо разговаривал об искусстве и науках, и никто бы не узнал в нем грозного пастыря церкви, сражающейся за свое могущество, только что произнесшего свой приговор над семьей Медичи, которую боялись и почитали далеко за пределами Италии.

Глава 5

Во дворце Медичи, где над порталом высечен был из камня их герб – шары и страусовые перья, непрерывно шла оживленная жизнь: поминутно являлись и посылались гонцы, под арками расхаживали художники и ученые, чиновники и судьи, в одеждах из парчи и бархата, в ярко-красных шапках, группами стояли и разговаривали о делах городских и государственных, тесно связанных в то время со всеми политическими вопросами.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.