Страница 7 из 10
К тому же, если бы я на самом деле купила Марте квартиру, вряд ли она так уж щепетильно отнеслась бы к моему источнику доходов, главное, у нее было бы где жить и работать. В сущности, она бы уже и не зависела от меня.
Конечно, я собиралась забрать Марту к себе не только из-за желания устроить ее жизнь. Мне просто необходимо было, чтобы рядом со мной жил родной человек. Хотя бы в одном городе. Родители-то мои давно умерли, оставалась лишь одна Марта, родная сестра моей матери. Я и сама, если честно, не ожидала от себя такой сентиментальности, слабости. Хотя мое состояние можно было бы назвать скорее страхом одиночества или просто страхами, которые мучили меня последнее время. Я плохо спала, страхи наваливались на меня, как мертвые вороны, я задыхалась, мне надо было, чтобы рядом находился кто-то родной. Я бы наверняка часто приглашала Марту к себе домой с ночевкой или ночевала бы у нее. В любом случае, я чувствовала бы себя куда комфортнее и защищеннее, если бы этот переезд все-таки состоялся. Конечно, в идеале я бы хотела, чтобы Марта вообще жила в моей квартире, но, зная ее независимый характер и привычки, я понимала, что уж на этот вариант она точно не согласится.
Вот так родился план с покупкой ей отдельной квартиры, швейной машины и всего того, что необходимо для жизни.
Марта жила в центре Саратова, в частном доме неподалеку от Колхозного рынка, и улицу эту, со старыми домами, градостроители сносить пока не собирались. Так и жила бы Марта там до тех пор, пока я не приехала бы за ней, но появился этот Яков Круль.
Сердце мое колотилось, когда я, уверенная в том, что мой неожиданный приезд станет для тетки настоящим сюрпризом, открывала калитку ее дома, поднималась по ступеням, стучала в дверь. Из кухонного окна плыли запахи жарящихся оладий. Было утро, и я обрадовалась, что Марта дома. В моих руках были чемодан и большая сумка с подарками. Разве могла я тогда предполагать, что мое появление вызовет у Марты лишь досаду или даже слабое чувство вины…
Уезжала я от Марты разочарованная и находящаяся явно не в себе. Заходила в московский поезд, словно заранее зная, что меня везут на эшафот. Еще на перроне я зачем-то высматривала лица, желая найти человека, которому могла бы рассказать свою историю, довериться. Но так и не нашла. Жизнь научила меня улыбаться даже тогда, когда хотелось кричать от боли и безысходности. Войдя в вагон, я начала расточать свои улыбки сначала проводнице, а потом всем, кто возникал у меня на пути. Последнюю свою улыбку я несла, как фальшивую драгоценность, своим соседям по купе. И была очень удивлена, когда войдя в купе, встретилась взглядом с девушкой, лицо которой в отличие от моего еще не научилось играть улыбками и счастливыми взглядами. Лицо моей спутницы выражало крайнюю степень отчаяния и боли. Как если бы я увидела отражение собственного состояния в зеркале.
– Девушка, поезд скоро отправляется, – сказала она, забившись в самый угол диванчика. – И в вагоне, я видела, полно пустых купе. Вы можете попросить проводницу, и она переселит вас подальше от меня.
Я смотрела на нее и никак не могла понять, что происходит. Она, едва увидев меня, словно я была привидением или по мне прыгали вши вместе с блохами, не пожелала ехать со мной в одном купе.
Я, с трудом продолжая улыбаться и не желая верить в то, что меня разоблачили, что каким-то невероятным способом сумели заглянуть в мою почерневшую душу, спросила ее еще не успевшим сорваться голосом, не заразная ли она.
Ответ девушки потряс меня и обрадовал одновременно.
– Я вчера вышла из тюрьмы, – сказала она просто, и над ее головой засиял нимб откровения. И чтобы сразу расставить все по своим местам и уравнять нас хотя бы на время пути, я не нашла ничего лучшего, чем признаться чужому мне человеку в том, что я сама убийца.
– Подумаешь… тюрьма. Я тоже преступница, мужа убила. Теперь вот вдовствую с большим удовольствием, денег столько, что не знаю, куда девать!
В одну фразу я вложила все то важное, что хотела. Перевод моей фразы мог бы выглядеть на языке сердца примерно так: «Я еще хуже, чем ты. Не уходи, останься со мной. У меня есть все, чтобы помочь тебе, сделать тебя счастливой. Мне очень страшно жить».
Коньяк сблизил нас, заставил нашу кровь пульсировать в одном ритме, в одном темпе. Я смотрела на Тамару, так звали мою попутчицу, и мне хотелось протянуть ей руку помощи. То, что она сразу после тюрьмы поехала в Москву (хотя из наших ночных разговоров я выяснила для себя, что она не москвичка и родом из Саратова), могло означать: первое – в столице ее ждали близкие ей люди, на поддержку которых она надеялась; второе – она жила здесь до того, как попасть в тюрьму, и у нее еще оставалась надежда на то, что ее пустят в это жилище; третье – оставшись без жилья и средств к существованию, она выбрала столицу как место, где ей будет легче всего начать новую жизнь, найти работу, устроиться; и пятое – она ехала в Москву, чтобы кому-то отомстить.
Вот пятый пункт сильно настораживал меня. И в то же время мне улыбалась возможность, занявшись ее проблемами, отвлечься от своих. Разве это не то, о чем я мечтала, отправляясь за теткой Мартой в Саратов? Но проблемы моей тетушки по сравнению с проблемами бывшей зэчки – ничто.
В вагоне-ресторане, где многие попутчики изливают друг другу свои души, признаются в том, в чем они никогда не признались бы даже самым близким людям, Тамара не сказала мне о себе практически ничего. А я, чтобы лишний раз не травмировать ее, не задавала ей наводящих вопросов, ответы на которые могли хотя бы обозначить статью, по которой она отбывала наказание. Не было пьяных слез, замешанных на желании убедить меня в том, что она сидела в тюрьме безвинная. И это заводило меня еще больше.
Сколько лет она отсидела, я тоже не знала.
И я должна была заполучить Тамару к себе хотя бы на сутки, чтобы выпотрошить ее, а, выпотрошив, помочь ей начать новую жизнь. И, если понадобится, даже расправиться с обидчиками.
Думая о Тамаре, представляя себе ее прошлое и фантазируя на тему тюрьмы и ее пребывания там, рисуя себе отвратительные картины тюремного быта и нравов, мне хотелось предоставить ей в распоряжение мою огромную квартиру и все, чем я владела. И эти мысли заставили меня забыть на время о своих собственных кошмарах.
На Павелецком моя храбрая подружка Томочка раскисла. Она шла рядом со мной, думая, что в никуда. Ее взгляд поразил меня, это был взгляд самоубийцы, человека, дошедшего до последней черты отчаяния. Я ей так и сказала. Она возмутилась.
Мы добрались до «фитнес-центра на Кожевнической улице», я с наслаждением открыла свой «Мерседес», уложила чемодан в багажник, мы сели и поехали домой.
Полина, моя домработница, встретила меня как родную. Бросилась ко мне, обняла и даже всплакнула. Сказала, что все в порядке, что никто не звонил, писем не было, что она, как я и просила ее по телефону, приготовила сырники, сварила куриный суп, закупила продукты, перегладила все постельное белье и сделала еще массу всего необходимого и полезного.
Все это Полина выдала мне прямо с порога, не сводя глаз с вжавшейся в самый угол прихожей Тамары и как бы спрашивая меня: и кто это у нас есть?
– Ах, да, Полина! Знакомься, это моя сестра – Тамара! – Я сделала Тамаре страшные глаза и широко улыбнулась. – Прошу любить и жаловать. Будешь исполнять все ее желания, как мои, ясно?
– Ясно, – успокоилась Полина, больше всего ценящая в отношениях и делах ясность. – Конечно, ясно! Сестра? Так я пойду?
– Да, ты свободна. И спасибо тебе большое. Сметану-то не забыла купить к сырникам?