Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 16



– А что тут не понимать? – набросилась на мать Кира. – Паша просто надеялась, что Женька сделает предложение Марусе.

– Я? – вскочил младший Вильский и опрокинул стул.

– А чего ты так удивляешься? – осадила его мать. – Ты! Я, что ли, Маруську провожала? В институт вместе, с института вместе.

– Так это меня тетя Паша просила! – возмутился Женька. – «Ты, мол, Женя, Марусю проводи. Тубус тяжелый, да и вдвоем как-то проворнее». А мне какая разница? Все равно в одном подъезде живем, она возле меня еще со школы отирается. Встанет и смотрит, как блаженная. Только очками сверкает! Откуда я знал, что у них на меня виды? Машка и Машка. Хорошая девчонка. А я-то тут при чем?!

– Ты, конечно, ни при чем, – уже спокойнее проговорила Кира Павловна, – но Пашу, как мать, понять можно: кто на ее Марусю позарится? Ее ведь разглядеть надо. Это мы к ней привыкли, а другие? Вот она и разобиделась!

– Кто? – не понял Женька. – Машка?

– Какая Машка! – рассердилась на непонятливого сына Кира Павловна. – Паша! Она же Марусю настроила. Смотри, чем Женя не жених? Столько лет, почитай, одной семьей жили! Вроде как сам бог велел. А ты – в сторону!

– В какую сторону? – простонал Вильский. – Машка же видела, что мы с Желтой встречаемся. Сколько раз в одном автобусе сюда добирались, втроем.

– Ну и что? Мало ли, что у нее в голове? С виду – со всем согласна, а в душе ветры веют.

После этих слов оба Вильских уставились на Киру Павловну с нескрываемым любопытством. Далекая от поэтичности любого рода, не признававшая поэзию как вид искусства, перелистывавшая только «Книгу о вкусной и здоровой пище», она нечаянно создала в своей речи образ, как нельзя более точно характеризующий предполагаемое Марусино состояние. Девушку сразу стало жалко, о чем не преминула заявить Анисья Дмитриевна – сердобольная защитница всех обиженных и несчастных.

Женька неожиданно почувствовал себя виноватым, и перед его глазами всплыли многочисленные картины, главной героиней которых выступала Маруся Устюгова. То она краснеет, то бледнеет, то заикается и вздрагивает, когда он вырывает у нее из рук тубус… А цветы? Цветы, которые она ему подарила, когда они давали отчетный концерт перед преподавателями, комитетом комсомола и всеми желающими послушать. Главное, никому из «Эврики» цветов не подарили, а ему подарили. «Надо же, не побоялась на сцену забраться!» – тепло подумал о Марусе Вильский.

– И что же мне делать? – растерянно развел он руками и посмотрел сначала на отца, потом на бабушку.

– Может, с Марусей поговорить, чтобы не было никакой двусмысленности. Объяснить ей, – предположил Николай Андреевич, всерьез обеспокоенный судьбой теперь уже не Женечки, а несчастной Машеньки Устюговой. – Мы, – хмыкнул он и мельком взглянул на супругу, – в некотором роде за нее в ответе перед Василием… Даже не знаю! – расстроился старший Вильский и махнул рукой.

– Поговори с ней, Женечка, – заволновалась Анисья Дмитриевна. – По-хорошему поговори, по-доброму.

– Не надо! – громко отчеканила Кира Павловна и обвела семейство торжествующим взглядом.

– А что надо? – с вызовом переспросил мать Женя.

– Замуж ее выдать надо! – заявила Кира Павловна и, как первоклассница, старательно сложила перед собой маленькие руки.

– За кого?! – в один голос воскликнули отец и сын и уставились на нее в недоумении.

– Я вам скажу за кого, – только было открыла рот Кира Павловна, как ее мать с неожиданной для себя резвостью выпалила:

– За Фелю Ларичева.

По реакции матери Женя понял, что бабушка невольно присвоила себе то, что Кира Павловна собиралась выдать за неожиданное, но в корне прозорливое решение. У нее даже на секунду испортилось настроение. Но, поймав строгий взгляд мужа, Кира Павловна собралась с мыслями и коротко изложила суть дела:



– Я думаю, – зачертила она пальцем по скатерти, а потом легко вскочила из-за стола и заходила челноком по комнате, – надо их познакомить. И – поженить.

– Ты чего, мам? – задал резонный вопрос Женя. – Прямо вот так познакомить и сразу поженить?

– А что? – подпрыгнула на месте бесстрашная Кира Павловна. – Запросто. Я с Катей заранее, конечно, поговорю, пусть сына подготовит, а то он так и будет у них в этой Москве в девках сидеть.

– Мужчины в девках не сидят, – поправил мать Женька и улыбнулся.

– Нормальные мужчины, может, и не сидят. А этот – именно сидит. Как Илья Муромец на печи – тридцать лет в обед.

Услышав про Илью Муромца, Женька Вильский расхохотался: москвич Ларичев гораздо больше был похож на двухметровую жердь, чем на былинного богатыря. Неприлично худой, с непропорционально длинными руками, Феликс со школы носил прозвище Циркуль, и никакие успехи в учебе не могли сделать его образ привлекательным для девушек.

– Подожди, – успокаивала сына Катя Ларичева, жена близкого друга Николая Андреевича, с которым тот налаживал производство уникальных станков в Верейске ровно за год до войны. – Защитишь диссертацию – отбоя от невест не будет.

Феля был мальчик послушный: верил всему, что скажет властная Екатерина Северовна, известная своей безапелляционностью и безудержной любовью к сыну.

– Нельзя так, Катя! Это же парень, а ты его – к юбке. Как он жить-то у тебя будет? – вздыхал мягкий по характеру Ларичев и нежно трогал жену за руку.

– Очень просто! – подскакивала на месте Екатерина Северовна и в сердцах отдергивала руку. – Очень просто. Как все!

– Катя, он не сможет как все, – предупреждал ее супруг. – Ты превратила его в бесхребетное существо.

– Я? – Глаза Екатерины Северовны наливались слезами. Это происходило всякий раз, когда кто-нибудь неодобрительно говорил о ее мальчике или о практикуемых ей методах воспитания. – Это я превратила его в бесхребетное существо?

Ларичев молча кивал.

– А что мне оставалось делать? – всплескивала руками жена, а потом, прижав их к груди, произносила речь в лучших традициях ораторского (адвокатского) искусства: – Мальчик родился слабенький, обвитый пуповиной, с пупочной грыжей, золотушный…

Список изъянов, полученных Фелей при рождении, Екатерина Северовна то уменьшала, то увеличивала. Выпускница медицинских курсов, она с легкостью перечисляла многочисленные диагнозы, большая часть из которых не имела врачебного подтверждения, а являлась чистой выдумкой сумасшедшей мамаши. Больше всего на свете Екатерина Северовна обожала лечить сына, для чего держала в холодильнике бесчисленные пузырьки и коробочки, именуемые по фамилиям гомеопатов: Зелинский, Альтман, Репс и т. д.

В поисках очередного Авиценны Екатерина Северовна могла отправиться из Верейска на край света, а не только в Москву, откуда когда-то приехала вслед за мужем с полуторогодовалым Феличкой на руках.

Сердобольная Анисья Дмитриевна неоднократно подсказывала боявшейся инфекций Катеньке, что мальчик мог бы быть вполне здоровым, если бы почаще гулял с детьми на свежем воздухе и был одет по сезону. Но нет, Екатерина Северовна считала такое решение слишком простым, не применимым к ее ситуации и поэтому упорно продолжала держать сына под стеклянным колпаком. Результат не замедлил себя ждать: Феля вырос зацикленным на собственном здоровье мальчиком, проявлявшим недюжинные способности к языкам и точным наукам.

Екатерина Северовна, разумеется, мечтала о врачебной карьере для сына, но вместо белого халата Феликс Ларичев нацепил на себя связанный Анисьей Дмитриевной жилет из собачьей шерсти, избавляющей от всех болезней, и занялся физикой с таким энтузиазмом, с каким отдавался только собственному лечению.

В итоге квантовая физика сравнялась в правах с Фелиным здоровьем, и советская наука замерла в нетерпеливом ожидании смелых открытий. Теперь Екатерина Северовна со спокойной совестью могла сказать, что посвятила свою жизнь сохранению здоровья одного из самых перспективных физиков столетия. Осталось совсем немного: защитить диссертацию и пристроить Фелю в хорошие, добрые руки.

Именно их поиском и занялась Екатерина Северовна, но пока все попытки заканчивались неудачами: никто не спешил замуж за «циркуля», каким бы талантливым этот «циркуль» ни был. В этом смысле идея Киры Павловны была на удивление хороша, и с этим нельзя было не согласиться: благо был прекрасный повод.