Избранное

Пока во мне находили способности, я чувствовал себя человеком. Когда нашли талант, я отвадил всех инакомыслящих. А когда приятель-критик обнаружил во мне гениальность — у меня закружилась голова и я оказался на краю пропасти. Но я бы устоял, не подтолкни меня этот же приятель. И я полетел, а не хотелось.

Очнулся уже там. Было очень легко, как после бани. Я понял, что наконец-то мой дух одержал победу над плотью. Наверху, или где там, это ни мне, ни моим знакомым не удавалось. А у того приятеля, который меня подтолкнул, плоть достигала девяноста килограммов.

Ко мне подошел человек, ангел не ангел, но розовенький.

— Куда вы хотите — в рай или в ад? — культурно спросил он.

Меня это порядком удивило. Жизнь, не спрашивая, отправляла меня всегда только в последний.

— Нельзя ли посмотреть? — осторожно спросил я ангела, потому что вот так же, не посмотрев в универмаге костюма, купил импортный комбинезон.

Он молча пошел, перепархивая с камня на камень, а я запорхал вослед.

Мы подошли к вековому саду, где яблони, могучие, как столетние дубы, переспелыми плодами закрывали солнце. Между деревьев, как в коллективном садоводстве, белели маленькие домики. На короткой травке кучками сидели и лежали люди. На мужчинах были джинсы, а на женщинах — тоже. Перед каждой группой харчами и бутылками ломилась скатерть-самобранка, но брани слышно не было, — не по-загробному орали транзисторы. Пожилые перебрасывались в картишки, средние стреляли доминишком, а юные, бренча гитарами, целовались. И все пили и ели, побрасывая в траву огрызки райских яблок.

— Это рай, — радостно догадался я и рванулся было забить «козла».

— Нет, это ад, — грустно сказал ангел.

— Они же отдыхают?

— Нет, они так живут.

«Тоже неплохо», — подумал я про себя и полюбопытствовал:

— А что это за люди… были?

— Дураки, — просто сказал ангел.

Я был шокирован. У нас наверху, или где там, дураков называть дураками было не принято. Чью-нибудь глупость рассортировали на недостатки, и в этом был смысл, ибо любой недостаток можно исправить, а глупость — штука прочная.

— Мы всем показываем. И многие просятся в ад, — объяснил ангел и повел меня в рай.

Мы подошли к безмерной площади, которая играла гулом и гомоном.

— Греко-римская секция, начнем с нее, — сказал ангел.

— Неужели с тех пор?

— У нас нет пор ни тех, ни этих. У нас вечность. Смотрите, это воины и герои копают глину для амфор.

Статные герои с бронзовыми мускулами, казалось, горели на солнце. На медных лбах, как битое стекло, блестели капельки пота. Воины выворачивали из карьера большие глыбы голубой, дымящейся на солнце, влажной глины, перебрасываясь своими греко-римскими шуточками. Любого из них взял бы наш кинорежиссер на роль положительного героя.

Мы пошли дальше. На следующем поле люди в пышных одеждах и с благородными лицами месили глину. Они это делали гордо, независимо и величественно, будто попирали прах своих врагов.

— Цезари, консулы, трибуны… — объяснил ангел.

— Ого, — удивился я, — цезари, а месят глину.

— Не понимаю? — переспросил ангел.

— Ну как же, цезари, а месят глину.

Бестолковый ангел непонимающе смотрел на меня.

— Я ведь что говорю: все-таки цезари, а месят глину. Им бы персональную пенсию, дачу бы…

Ангел пожал плечами, и мы пошли дальше. Что-то мы друг друга не понимали, а я привык с начальниками контачить.

Серебристая дорожка привела к бородатым медлительным людям. С отрешенными лицами вертели они гончарные круги, и перед каждым лежала длинная лента чистой бумаги. Изредка какой-нибудь бородач вскакивал и быстро писал.

— Это философы, нашли гармоническую форму, — объяснил ангел.

Философ рядом с нами сорвался с места и застрочил по свитку, сев в глиняное тесто, которое плотски чавкнуло. Лицо философа светилось блаженством, будто он выиграл автомобиль.

— Куда же идет столько посуды? — поинтересовался я.

— С вином в ад.

— Ничего себе устроились.

— Они получают райское блаженство.

— Еще бы, когда на них вкалывают.

— Я говорю про этих, — и он показал рукой на философов.

Ангел запорхал дальше. Я семенил за ним и думал о здешних странностях, когда одни для блаженства работают на других.

Дорога порозовела, и запах цветов залил нас. Мы очутились в винограднике и цветнике. Меня сразу взяла истома, и я по привычке подумал насчет обеденного перерыва.

Перед нами проскочила красивая женщина в чем-то белом. Мне показалось, что это Афродита в накинутой простыне. Присмотревшись, я увидел таких Афродит под каждой лозой.

— Гм, в простынях…

— В туниках, — поправил ангел.

— Мегеры, — уважительно сказал я.

— Гетеры, — опять поправил он. — Ждут работников рая.

— Молодцы, покончили с распущенным образом жизни, — польстил я ангелу, намекая на его воспитательную роль.

Он опять пожал плечами. Мне надоело ходить с непонимающим представителем того света, и я уже облюбовал свое вечное пристанище. В конце концов, мое писательство давало мне возможность более широкого выбора. Рай отпадал, ибо прослыть дураком на всю вечность мне не хотелось. Будут знакомые умирать, увидят…

— Уважаемый, — сказал я, — давай не будем порхать. Вот они лепят, а я хочу эти горшки обжигать.

— Вы разве бог? — удивился ангел.

— Не боги горшки обжигают, — обрезал я службиста.

— Только боги.

— Как же так, — оторопел я. — Вот у нас, кто пробился, тот и обжигает. У меня же высшее образование!

Ангел посмотрел на меня как на дурака. Я испугался — не отправил бы в ад к тунеядцам.

— Да, ходить больше не будем, — мягко сказал он. — В ад вы не хотите, но рая еще недостойны. Вам надо начинать сначала…

— Копать глину с воинами?

— Нет, мыть им ноги после работы.

— Скажите, — поспешно спросил я, — а до бога можно дослужиться… или выучиться?

— Богом можно только стать.

Ангел поднял руку, и я очутился среди героев. В руках у меня блестел медный таз. Я зачерпнул в роднике холодной бесцветной воды и со словами «ноги мыть да воду пить» поставил перед первым воином. Он сунул в нее раскаленную оранжевую ногу. Я смывал мглистую глину и думал, что мой хитрый приятель-критик наверняка попрется в ад на травку.

Интересно, полагается мне мегера?

Вася, ученик третьего класса, знал устройство папиного телевизора, маминого пылесоса и знал, как выучить любую собаку, кроме кошки, ходить на задних лапах. Он мог съесть десять эскимо, а мог и не съесть — для воспитания воли. Он знал всех хоккеистов и одного академика. Он много чего знал, потому что папин телевизор был с большим экраном.

Однажды, познавая мир глубже, Вася перед сном прочел в журнале статью «Гигиена брака». Понятно было все. Что гигиена — это мытье рук перед едой, он знал давно. Слово же «брак» показалось слегка туманным, хотя если отбросить «б», то получался знакомый рак.

На следующее утро, когда папа уже отругался после пойманной в кофе бигудинки, а мама перестала ругать чертово равноправие и они начали собираться на работу, Вася спросил, упаковывая рогатку в портфель:

— А что такое — состоять в браке?

— Состоять в браке, — оживилась мама, — это значит тетя по утрам готовит дяде кофе, а сама пить не успевает.

— Состоять в браке, это когда тетя кипятит бурду и думает, что варит натуральный кофе, сама это пойло, естественно, не пьет, а на работе выкушивает какао, — радостно подтвердил папа.

— Вася, это когда дядя портит нервы тете, потому что на работе не может справиться с планом.

— Сынок, это когда тетя портит нервы дяде, потому что купленная шляпка сидит на ней, как каска на солдате.

— Это когда тетя, Василий, не имеет права купить себе сумочку.

— Правильно, сын мой, это когда тетя не имеет права купить себе пятую сумочку.

— Это когда дядя, Васечка, живет с тетей для того, чтобы она его обслуживала.