Шаг за черту

А после пришли полицейские и сказали, чтобы я оставался дома и никуда не выходил, они что-то предпринимают. В ту ночь возле моего дома дежурил полицейский патруль. Я провел бессонную ночь и прислушивался, не шумят ли крылья ангела смерти. Одним из моих любимых фильмов был и остается фильм Луи Бунюэля «Карающий ангел». Это фильм о людях, которые не могут выйти из дома.

На следующий день — телевидение исходило ненавистью и жаждой крови — мне предложили защиту Специальной службы[172]. Полисмены сказали мне, куда я должен перебраться на несколько дней, пока политики будут вести переговоры. Помните? Четыре года назад всем казалось, что проблему можно решить за несколько дней. Казалось нелепостью, чтобы в конце двадцатого века человеку угрожали смертью за написание книги, чтобы лидер религиозно-фашистского государства мог грозить свободному гражданину свободной страны, далекой от границ его собственной. С этим разберутся. Так считала полиция. Я тоже так считал.

И мы перебрались — не в какое-то секретное убежище, а в сельскую гостиницу В соседнем со мной номере жил репортер «Дейли миррор», причем с дамой, которая не приходилась ему женой. Я всячески избегал его, не желая вторгаться в частную жизнь. И так в ту ночь, когда все журналисты пытались выяснить, куда я исчез, этот — как бы выразиться поточнее? — упустил свой кусок пирога.

Предполагалось, что это продолжится всего несколько дней, но теперь, четыре года спустя, это все еще продолжается. Мне говорят, что угроза моей жизни ничуть не стала меньше. Мне говорят, что никому из подопечных Специальной службы не грозит такая опасность, как мне. Итак, победа и поражение: победа, ибо я жив, несмотря на то что, по выражению одного «друга», я всего лишь «покойник в отпуске». Поражение, потому что я все еще в тюрьме. Она со мной повсюду, куда бы я ни подался. У нее нет ни стен, ни крыши, в ней нет оков, но я не могу выбраться из нее вот уже четыре года.

На меня оказывалось политическое давление. Не думаю, что многие представляют себе, сколь тяжело такое давление. Эксплуатировалась проблема британских заложников. От меня требовали покаянного заявления — в противном случае с кем-либо из британских заложников случится неприятность, намекали, что это будет целиком моя вина. Заявление, которое я согласился сделать, было составлено даже не мной, а покойным Джоном Литтлом, помощником архиепископа Кентерберийского по делам заложников, и другими достойными уважения светскими и духовными лицами. Я исправил пару слов, но даже эти исправления потребовали борьбы. Пользы это не принесло никому. Сделанное ради заложников было истолковано как неудачная попытка спасти свою шкуру. Хомейни подтвердил фетву. За мою голову предлагалось многомиллионное вознаграждение.

Теперь меня официально вынуждали скрыться, исчезнуть. Убеждали, что я уже и так причинил достаточно неприятностей. Я не должен был выступать по этому поводу, не должен был оправдываться. И без того у властей, которые встали на мою защиту, возникли большие проблемы, и мне не следовало усугублять их. Исчезни, скройся, замолчи! Стань никем и благодари бога, что вообще остался жив. Слушай, как тебя поливают грязью, искажают твои слова, угрожают тебе смертью, — и помалкивай.

С полгода у меня не было связи ни с кем-либо из членов британского Парламента, ни с чиновниками Министерства внутренних или иностранных дел. Обо мне словно все забыли. Мне сообщили, что Министерство внутренних дел запретило всякие встречи со мной, поскольку это может отрицательно сказаться на межрасовых отношениях. В конце концов я позвонил Уильяму Уолдгрейву, в то время работавшему в Министерстве иностранных дел, и попросил о встрече. Он ответил, что не считает возможным — полагаю, не имел позволения — встречаться со мной. Но в конце концов я все же встретился с рядовым сотрудником Министерства иностранных дел, а после и с самим министром, Дугласом Хурдом. Эти встречи проводились в обстановке чрезвычайной секретности, «чтобы не повредить британским заложникам». Я допускал, что сначала нужно разобраться с ними; что моими правами, до поры до времени, следует поступиться ради спасения других. Я только надеялся, что, едва их освободят, настанет мой черед; что правительство Великобритании и международная общественность смогут разрешить и эту проблему.

Я что-то не припомню, чтобы захватчики заложников в Ливане или Тегеран упоминали о связи этих событий. Но, возможно, я ошибаюсь. Если я сейчас касаюсь таких подробностей, то только потому, что опасности больше не существует. До того как освободили Терри Вейта[173], я тоже был своего рода заложником.

Мне пришлось долго ждать, и за это время произошло немало странных событий. Пакистанский фильм, изображавший меня как палача, убийцу и пропойцу в ярких костюмах сафари, не получил лицензии на показ в Великобритании. Я смотрел его в видеоверсии; выглядело это ужасно. Фильм завершается моей «казнью» по воле божьей. Эти омерзительные образы долго не отпускали меня. Как бы то ни было, я написал в Совет по лицензированию фильмов и уведомил их, что не буду предъявлять каких-либо претензий к ним или фильму и разрешаю им выдать на него лицензию. Я сказал, что не хочу сомнительной защиты в виде цензуры. Фильм пустили в прокат, и ажиотаж вокруг него быстро сошел на нет. Попытка показать его в Брэдфорде[174] обернулась рядами пустых кресел в зале. Это стало прекрасным доводом в пользу свободы слова: народ в состоянии жить своим умом. И все же странно, что можно испытать удовлетворение от проката фильма, в котором показана твоя смерть.

Порой мне доводилось жить в благоустроенных домах. Порой приходилось довольствоваться тесной каморкой, где даже к окну нельзя было подойти, чтобы меня не увидели с улицы. Иногда появлялась возможность прогуляться. Но иногда это бывало затруднительно.

Я пытался поехать в Соединенные Штаты и во Францию, но правительства этих стран не сочли возможным дать мне визу.

Однажды мне надо было отправиться к дантисту, чтобы удалить зубы мудрости. Позднее я узнал, что полиция имела в запасе чрезвычайный вариант моего передвижения. Предполагалось дать мне наркоз, надеть саван и перевезти в катафалке.

Я подружился с моими охранниками и узнал много интересного о работе Специальной службы. Я научился определять, преследуют ли меня на шоссе, привык к тому, что под рукой всегда имеется бронежилет, и освоил жаргон полицейских. Водителей, например, они называют ДВ, что означает Долбанутый Водитель[175]. Дорожный патруль именуется «черными крысами». Меня никогда не называли по имени. Я научился откликаться на что угодно. Чаще всего звался «шефом».

Я узнал многое из того, что показалось бы мне странным четыре года назад, но привыкнуть к этому так и не смог. С самого начала мне было ясно, что привыкание станет актом капитуляции. Происшедшее со мной чудовищно. Это преступление. Я не допущу, чтобы это исковеркало всю мою жизнь.

«Что за блондинка с большими титьками живет в Тасмании? Салман Рушди». Я получал — и по сей день получаю — письма, в которых мне советуют сдаться, сменить имя, сделать пластическую операцию, начать новую жизнь. Но я никогда не рассматриваю это как возможный выход. Это было бы хуже смерти. Я не хочу быть кем-то другим. Я хочу быть самим собой.

Мои телохранители относятся ко мне с пониманием и помогают мне пережить трудные времена. Я всегда буду благодарен им. Это отважные люди. Ради меня они рискуют жизнью. Никто и никогда прежде не рисковал жизнью ради меня.

И вот еще что. Подозреваю, что находятся люди, которые считают, что если меня не убили до сих пор, то никто и не собирается этого делать. Многие, возможно, думают, что угрозы были пустым сотрясением воздуха. Отнюдь нет. В начале года некий арабский террорист взорвал себя в отеле «Паддингтон». После этого журналистка, которая побывала в лагере организации «Хесболла» в долине Бека, в Ливане, рассказывала мне, что видела там его фотографию на «стене мучеников» с надписью, удостоверявшей, что он должен был уничтожить меня. Я также узнал, что во время войны в Персидском заливе иранское правительство выделило деньги на заказное убийство. Несколько месяцев мне пришлось тщательно скрываться, а потом мне сообщили, что киллеры, выражаясь языком служб безопасности, «были обезврежены». Я не стал уточнять, каким образом.

172

Специальная служба — отдел Департамента уголовного розыска Великобритании, осуществляющий функции политической полиции, а также охраняющий членов королевского семейства, английских и иностранных государственных деятелей.

173

Терри Вейт (Теренс Харди, р. 1939) — английский религиозный деятель, советник архиепископа Кентерберийского в 1980–1987 гг. Действуя как его посланник, исчез 30 января 1987 г. во время секретных переговоров об освобождении группы туристов в Бейруте. Удерживался исламистской группой. Освобожден в 1991 г.

174

Город Брэдфорд, в графстве Западный Йоркшир, известен, среди прочего, тем, что занимает второе после Лондона место по численности мусульманского населения. Начиная с 1950-х гг. Брэдфорд одна за одной накрывали волны иммиграции, особенно из Пакистана.

175

Один такой допустил, чтобы у него из-под носа угнали бронированный «ягуар». — Авт.