Шаг за черту

Зло, совершаемое людьми, по Шекспиру, всегда выход за пределы допустимого. Чтобы совершить злодеяние, приходится пренебрегать любыми ограничениями и быть готовым преступить границы морали. Гонерилья и Регана, леди Макбет, Яго — для них конечная цель оправдывает любой поступок. Цель оправдывает средства. Гамлет — полная противоположность: он настолько одержим сомнениями, что от намерения до действия проходит вечность. Весь мир Шекспира (а теперь — и наш) вертится вокруг великого вопроса деяния и его границ. Как далеко мы можем зайти? Где будет уже слишком далеко, а где — еще нет?

Для нас, писателей, и для меня в том числе, проблема границ стоит весьма остро, так как в своей работе мы границ не признаём и не признаем никогда. Безграничность творчества была и остается основой нашей безрассудной идеологии. Концепция бунтарской природы творчества стала настолько общепринятой — «если в искусстве нет бунта, то это не андеграунд», — что в сознании консервативных критиков стала чем-то вроде религиозной догмы. Когда-то новое шокировало не потому, что создано для шока, а потому, что создано быть новым. Теперь же, все чаще и чаще, новизна приравнивается к шоку, а шок в нашей пресыщенной культуре быстро проходит. Подобно детям из диснеевского мультфильма «Корпорация монстров», мы пугаемся не так легко, как раньше. Поэтому, если художник стремится шокировать, он должен прилагать все больше и больше усилий, заходить все дальше и дальше, и подобная эскалация на сегодняшний день, возможно, самый неприятный вид художественного сибаритства. А после ужаса, вызванного бунтом террористов против символов современного западного мира, имеют ли люди искусства право настаивать на высшей, ничем не стесненной свободе творческого самовыражения? Не следует ли нам, вместо того чтобы бесконечно расширять горизонты, совершать вылазки в запретные зоны и по большому счету создавать неприятности, попытаться понять, какие границы могут быть полезными для искусства, в то же время не сковывая его?

Эти вопросы ставит британский писатель (и юрист) Энтони Джулиус в своей новой книге «Против правил: нарушение правил в искусстве». В основном Джулиус пишет об изобразительном искусстве (но не только). Он рассказывает занимательную историю появления английского слова transgression («нарушение», «прегрешение») в шестнадцатом веке; изначально оно несло «негативный библейский оттенок», но довольно быстро обросло новыми смысловыми наслоениями: «нарушение правил, включая нарушение принципов, соглашений, церковных канонов и табу; нанесение серьезного оскорбления; переход, уничтожение или искажение физических или концептуальных ограничений». Джулиус анализирует маргинальные произведения, написанные Эдуардом Мане в 1860-е годы. На примере картины «Олимпия», изображающей проститутку и названной так, поскольку в то время жрицам любви нравилось называться этим именем, автор исследует грань между искусством и «порнографией» (это слово в буквальном переводе означает «изображение потаскухи» и появилось примерно в ту же эпоху). Он пересекает грань между понятиями «обнаженная женщина» (эстетическая идея, лишенная эротизма) и «голая женщина» (женщина, всем своим видом подтверждающая свои откровенно эротические намерения). На полотне «Мертвый Христос с ангелами» Мане поставил под сомнение Воскресение Христово, что вызвало множество нападок. Даже «Завтрак на траве» обвиняли в «одновременном нарушении законов перспективы и морали». Поскольку сегодня Мане и его великие современники считаются выдающимися мастерами мирового искусства, у нас уже готов один ответ тем, кто пытается наложить ограничения на искусство: то, что в одно время считается порнографией, в другое время получает статус шедевра. В конце концов, в 1857 году роман «Мадам Бовари» так возмутил благонамеренных граждан, что Флобер за него подвергся преследованиям. Стражам границ общественной морали всегда стоит опасаться, как бы история не выставила их дураками.

Значительную роль в формировании современного представления о бунтарском искусстве Джулиус по праву отводит французскому писателю двадцатого века Жоржу Батаю. Однако интересен тот факт, что Батай считал нарушение табу одновременно и необходимостью, и проведением новой демаркационной линии. Юлия Кристева развивает эту мысль: «Нарушение норм временно отменяет границы, не разрушая их. Разговоры об этике начинаются каждый раз, когда необходимо поколебать устои и дать волю негативным эмоциям, стремлениям, страсти, наслаждению и утехам, а затем вернуть устои на место — впрочем, тоже не навсегда». Вот и второй ответ потенциальным цензорам в наш робкий век: произведения искусства, в отличие от террористов, ничего не меняют.

Джулиус превосходно вывел «Пять оправданий искусства»: «оправдание на основании Первой поправки к Конституции США»; «эстетическое алиби» («искусство — особая сфера, где можно сказать то, что не скажешь по-иному»); «оправдание отчужденностью» («задача искусства — освободить, нас от предубеждений, делая знакомое чужим, а несомненное — смутным»); «каноническое оправдание» (любое произведение искусства существует в традиции таких же произведений, и его следует обсуждать и понимать только в контексте этой традиции) и «формалистическое оправдание» (искусству присущ свой отдельный способ существования, и его не следует путать с родственными, но отличными от него продуктами воображения, такими как пропаганда и полемика). Я имею некоторый опыт, связанный с нарушением правил и последствиями этого нарушения; в разных случаях мне приходилось применять все пять оправданий, что Джулиус любезно отметил в своей книге. Однако в конце он приходит к заключению, что «эстетический потенциал нарушения правил исчерпан». Я не уверен, что в этом он прав.

Еще до террористической атаки на Америку я был убежден, что в Великобритании и Европе, да и в Америке, все больше и больше подавляются художественные и даже интеллектуальные свободы, что верх постепенно одерживают осторожные политические и корпоративные силы и во многих социальных группах отчаянно культивируется новая культура — культура вспыльчивости и обидчивости. Число тем, которые можно обсуждать безнаказанно, уменьшается с каждым днем, и все больше способов словесного выражения мыслей считается преступными. За пределами западной цивилизации, во всем арабском мире, во многих африканских странах, в Иране, Китае, Северной Корее, — повсюду писатели и мыслители подвергаются преследованиям, и все больше их вынуждено жить в изгнании. Противодействовать культурной ограниченности было необходимо и раньше; теперь, после 11 сентября, это необходимо вдвойне. Свобода искусства и мышления тесно связаны со свободой общества в целом. Борьба за свободу художественного самовыражения помогает прояснить более значительный вопрос, который мы все задавали друг другу, когда самолеты врезались в башни: как нам жить дальше? Насколько нецивилизованным мы позволим стать нашему миру в ответ на такое варварское нападение?

Я считаю, что мы живем в пограничный период, в один из важнейших поворотных моментов истории человечества, когда большие перемены происходят с огромной скоростью. Положительные моменты — это конец холодной войны, революция технологий связи, большие научные достижения, такие как завершение расшифровки человеческого генома; в списке отрицательных явлений — новая война против новых врагов, обладающих новым ужасным оружием. Нас всех будут судить по тому, как мы себя ведем в эти времена. Каким будет этот перелом? Порадуем ли мы врага, превратившись в его наполненное ненавистью, недалекое зеркальное отражение, или, как стражи современного мира, как хранители свободы и жители привилегированных процветающих стран, будем взращивать свободу и искоренять несправедливость? Оденемся ли мы от страха в броню или останемся самими собой? Граница и формирует наш характер, и испытывает наше мужество. Я надеюсь, мы выдержим испытание.