Дочь фортуны

- Что ты сделаешь, если его встретишь? – спросил ее однажды Тао Чьен.

- Когда мы увидимся, я пойму, что все еще люблю его.

- А если вы никогда не встретитесь?

- Полагаю, что тогда моя жизнь будет полна различных сомнений.

Она заметила несколько седых волос, появившихся преждевременно на висках своего друга. Порой искушение запустить свои пальцы в эти жесткие темные волосы либо уткнуться носом в шею, чтобы лучше вдохнуть исходящий от него еле заметный аромат океана, становилось крайне невыносимым. Хотя у обоих уже не было никаких поводов для того, чтобы, завернувшись в одно одеяло, спать на полу, почему какие-либо шансы на взаимные прикосновения сводились к нулю. Тао слишком много работал и учился, и она могла лишь догадываться, до чего тот, должно быть, уставал, хотя всегда выглядел безупречно и сохранял внутреннее спокойствие даже в самые критические моменты. И окончательно отступил от дел лишь тогда, когда вернулся обратно, ведя под руку запуганную девушку. Пришлось ее осмотреть, чтобы понять, в каких условиях находилась бедняжка и дать той необходимые советы, после чего на некоторое время оставить под замком. «Он с Лин», - пришла к выводу Элиза, и тут же почувствовала необъяснимую боль в укромном уголке своей души. На самом деле так оно и было. В медитативной тишине Тао Чьен старался восстановить утраченную стойкость духа и отказаться от искушения поддаться ненависти и гневу. Постепенно тому удалось освободиться от воспоминаний, желаний и мыслей, после чего явно ощутил, что его тело растворилось в небытии. На некоторое время даже перестал существовать, и вплоть до того момента, пока здесь же не появился вновь, превратившись в орла, высоко парящего, причем без каких бы то ни было усилий, поддерживаемый лишь свежим и прозрачным воздухом, что поднимал его над самыми высокими горами. Оттуда можно было видеть все находящееся внизу – необъятные луга, бесконечные леса и напоминавшие чистое серебро воды рек. Тогда и удалось достичь совершенной гармонии, одновременно являясь отражением небесных и земных звуков, тем самым, напоминая некий утонченный музыкальный инструмент. Плыл среди так похожих на молоко облаков, расправив свои огромные крылья, и вскоре рядом почувствовал присутствие дорогой возлюбленной. Лин материализовалась где-то сбоку, став еще одной великолепной орлицей, тихо парящей в бесконечном небе.

- Где же твоя радость, Тао? – спросила его женщина.

- Мир полон страданий, Лин.

- У страданий есть духовная цель.

- Они всего лишь бесполезная боль.

- Помни, что мудрец всегда весел, потому что согласен с любой реальностью.

- А низости, зло, стало быть, с ними тоже нужно смириться?

- Единственное противоядие заключается в любви. Да, кстати: когда же ты женишься опять?

- Я все еще женат на тебе.

- Я всего лишь призрак и не могу посещать тебя всю оставшуюся жизнь, Тао. Это огромное усилие приходить каждый раз, как ты меня позовешь, ведь я уже не принадлежу твоему миру. Женись, в противном случае постареешь раньше времени. К тому же, если не испытаешь на себе все двести двадцать две любовных позы, все окончательно позабудется, - подтрунивала девушка, с лица которой не сходила незабываемая стеклянная улыбка.

Эти споры были намного хуже, нежели его визиты в известную «больницу». Практически не оставалось надежды помочь этим агонизирующим девушкам, и даже то, что пришло ему в голову, было, скорее, неким чудом. Напротив, он твердо знал, что на каждую девушку, выкупленную по всем правилам, оставалась еще дюжина бедняжек, которых вот-вот обесчестят. Молодой человек сильно мучался, воображая себе, скольких можно было бы вызволить из ужасных условий, будь он богаче, пока Элиза не напомнила ему о тех, которых удалось спасти. Ведь Тао Чьен и Элиза были связаны друг с другом тонкими узами родства и разделяемыми между собой тайнами, но вместе с этим существовали отдельно ввиду обоюдных навязчивых идей. Призрак Хоакина Андьета постепенно отдалялся, и, напротив, призрак Лин становился ощутимым, точно легкий морской ветер или же слышимый на пляже звук волн. Тао Чьену было достаточно мысленно вызвать ее, чтобы та появилась, всегда смеющаяся, как и было когда-то в реальной жизни. Тем не менее, до Элизы ей было все еще далеко, хотя уже стала ее союзницей, о чем девушка не знала до сих пор. Лин была первой, кто понял, что эта дружба уж слишком напоминала любовь, и когда ее муж пытался противостоять тем аргументом, что места в Китае, в Чили либо где-то еще для подобной пары так бы и не нашлось, она лишь рассмеялась опять.

- Не говори глупостей, мир велик, а жизнь долгая. Скорее, здесь все дело в смелости.

- Ты даже не можешь себе представить, что такое расизм, Лин, ты всегда жила среди своих. До того, чем я занимаюсь либо что я знаю, никому нет дела, а для американцев я всего лишь омерзительный китаец, а, порой, и настоящий козел отпущения; Элиза же для них и вовсе какая-то проходимка. В Чайна-тауне я не кто иной, как отступник, ходящий без косицы и одетый по-американски. У меня и места-то нигде своего нет.

- Расизм для меня не новость, в Китае мы с тобой думали, что простачки все сплошь дикие люди.

- Здесь уважают лишь деньги, и, стало быть, у меня никогда не будет достаточного их количества.

- Ты ошибаешься. Еще уважают тех, кто заставляет себя уважать. Смотри им прямо в глаза.

- Если я последую этому совету, меня подстрелят на любом углу.

- Ну и не стоит тогда пытаться. Ты слишком жалуешься, Тао, я тебя не узнаю. Где же тот храбрый молодой человек, которого я люблю?

Тао Чьену пришлось допустить, что он чувствовал себя связанным с Элизой бесконечно тонкими нитями, разорвать которые одну за другой было слишком просто, хотя, будучи переплетенными, они образовывали между собой нерушимую связь. Оба познакомились всего лишь несколько лет назад, но уже вполне могли оглянуться на свое прошлое, представлявшееся длинной, полной препятствий, дорогой, что они прошли бок о бок. Многие сходства между ними постепенно вытеснили расовые различия. «У тебя личико китайской красавицы», - как бы невзначай говорил он девушке. «А у тебя лицо доброго чилийского парня», - немедленно отвечала она. И во всем квартале была лишь одна такая чуднáя пара: высокий элегантный китаец вместе с неприметным китайским мальчиком. За пределами Чайна-тауна, однако, этих двоих практически невозможно было выделить среди многоликой толпы Сан-Франциско.

- Ты не можешь ждать этого человека вечно, Элиза. Это же напоминает некое помешательство, равно как и то, что вызвала в людях золотая лихорадка. Ты бы лучше дала себе какой-то разумный срок, - сказал ей Тао однажды.

- И что мне делать со своей жизнью по окончании этого срока?

- Тогда сможешь вернуться в свою страну.

- В Чили такой женщине, как я, живется куда хуже, чем одной из твоих китайских куртизанок. А вернешься ли в Китай ты?

- Это было моей единственной целью, хотя Америка начинает мне нравиться. Ведь там я снова стану Четвертым сыном, здесь же мне гораздо лучше.

- Мне тоже. Если не найду Хоакина, то останусь и открою ресторан. Все самое необходимое у меня уже есть: отличная память, чтобы не забыть множество рецептов, разумная осторожность в смешивании ингредиентов, чувство вкуса и такт, чутье к различным приправам…

- И скромность, - посмеялся Тао Чьен.

- А зачем же мне скромность при моем таланте? Вдобавок, у меня почти собачье чутье. В чем-то мне должен же пригодиться хороший нюх: мне ведь, порой, достаточно понюхать блюдо, чтобы узнать, из чего то состоит, а затем и улучшить его.

- Что касается китайской кухни, подобные вещи у тебя с ней не пройдут…

- Вы вообще как-то странно питаетесь, Тао! Я, возможно, открою французский ресторан, который станет лучшим во всем городе.

- Элиза, я предлагаю тебе заключить договор. Если через год так и не найдешь своего Хоакина, значит, выйдешь замуж за меня, - сказал Тао Чьен, после чего оба засмеялись.

Начиная с этой беседы, что-то переменилось во взаимоотношениях самой пары. Теперь двое ощущали некоторую неловкость, стоило им только остаться наедине, чего желали оба, с одной стороны, с другой же, напротив, всячески избегали. Страстное желание последовать за девушкой, когда та удалялась в комнату, нередко мучило Тао Чьена, и все же от подобного поступка его удерживали смешанные чувства робости и уважения. Прикинул для себя, что в то время как она отдается воспоминанию о бывшем возлюбленном, он не должен даже и приближаться, но вместе с этим рисковать подобным образом неопределенное время тоже не представлялось возможным. Тут же воображал себе девушку в ее собственной кровати, считающую часы в недремлющей тишине, одновременно страдающую от бессонницы на почве любви и думающую не о нем, а, скорее, о ком-то еще. Молодой человек настолько хорошо знал все ее тело, что смог бы подробно нарисовать его и даже с самыми тайными родинками, хотя в последний раз видел ту обнаженной, когда, плывя на судне, пришлось за ней ухаживать. Размышлял о том, что заболей девушка теперь, появился бы предлог к ней прикоснуться, но тут же сам устыдился подобной мысли. Самопроизвольную улыбку и искреннюю привязанность, что раннее постоянно окрашивали их взаимоотношения, ныне вытеснила внезапно возникшая между ними угнетающая неловкость. Если случайно царапали друг друга, тут же отдалялись в стороны, в смущении осознавая присутствие или отсутствие другого; сам воздух, казалось, зарядился некими предчувствиями и антипатией. Вместо того чтобы просто сесть рядом и что-то почитать либо написать, они, едва закончив работать в консультации, не медлили распроститься. Тао Чьен отправлялся проведать ослабленных больных, попутно встретившись с еще одним «чжун и», чтобы уже вместе обсудить диагнозы и методы лечения либо запирался у себя и изучал труды по западной медицине. Подпитывал в себе стремление получить в Калифорнии разрешение законно заниматься медицинской деятельностью, другими словами, это и было его заветной мечтой, которой он поделился только лишь с Элизой и с дýхами Лин и своего учителя иглоукалывания. В Китае любой «чжун и» начинал свою работу в качестве подмастерья и лишь затем получал возможность продолжать дело самостоятельно, поэтому веками медицина пребывала неизменной, всегда руководствуясь однажды заведенными методами и средствами. Разница между добросовестным врачом-практикантом и личностью, не особо разбирающейся в этом деле, заключалась в том, что для выяснения диагноза первый обладал интуицией и даром облегчения состояния больного с помощью рук. Западные доктора, однако, проходили более требовательное обучение, не теряли связи между собой и были в курсе новейших познаний в своей области, а также располагали лабораториями и моргами, где проводили нужные опыты, соперничая в этом друг с другом. Наука очаровывала молодого человека, однако его энтузиазм какого-либо отклика в приверженном традиционных взглядов обществе так и не находил. Жил в зависимости от самых прогрессивных на тот момент методов и покупал столько освещающих эти темы книг и журналов, сколько мог унести в руках. Его любознательность до всего современного была такова, что даже был вынужден написать на стене наставление до сих пор чтимого учителя: «Мало толку от знаний, если не обладаешь мудростью, и нет никакой мудрости в том, кто бездуховен». Не все это наука, – чтобы не забыть, часто повторял себе эти слова. В любом случае молодому человеку было необходимо получить американское гражданство, что сделать оказывалось крайне затруднительно для представителя его расы. Однако лишь таким способом допускалось оставаться в этой стране, перестав считаться вечным маргиналом. Еще нуждался в дипломе, так дела пошли бы гораздо лучше, - вот к чему сводились все размышления доктора. Недалекие же и понятия не имели об иглоукалывании либо мате, используемых в Азии испокон веков. Все подобное те считали разновидностью средств чародея-знахаря, что вызывало лишь сильное презрение у прочих рас, бывших хозяевами рабов на южных плантациях и в случае заболевания какого-нибудь негра вынужденных звать к себе ветеринара. Не было иным их мнение и о китайцах, хотя уже и существовали некоторые доктора-мечтатели, много путешествующие и весьма начитанные о других культурах, а также интересующихся соответствующей техникой и множеством видом лекарств восточной фармакопеи. Он продолжал поддерживать связь с находившимся в Англии Эбанисером Хоббсом, и в своих письмах оба, как правило, жаловались на разделяющее их расстояние. «Приезжайте в Лондон, доктор Чьен, и проведите показательный сеанс иглоукалывания в «Королевском Медицинском Обществе», его члены только разинут рты от удивления, я вас в этом уверяю», - писал ему Хоббс. И как уже говорилось, эти двое настолько сочетали в своей практике обширные познания друг друга, что, казалось, еще чуть-чуть и можно было бы воскрешать мертвых.