Страница 3 из 17
Взор обережника скользил по лицам меньших Лесаниных сестер, но вот остановился на самой девушке… и вдруг в тишине дома прозвучало негромкое:
– Подойди.
Дочка гончара застыла от ужаса, решив, будто крефф умеет читать мысли и сейчас пристыдит ее при всех, что осмелилась задумываться о выражении его глаз и уродстве лица.
– Сколько тебе весен?
Несчастная молчала, не в силах выдавить ни звука.
– Ты немая?
Девушка отчаянно замотала головой, понимая, что не может сказать ни слова.
– Господин, она сробела, – вступился отец, но его замечание не было удостоено ответа.
– Итак, еще раз. Сколько тебе весен? Сговоренная?
Проглотив застрявший в горле ком, бедняжка наконец ответила:
– Семнадцать. Нет. Не сговоренная.
– Я просил подойти.
Ой! Она шагнула вперед. Почему-то показалось, что идти приходится через сильный ветер, будто невидимая упругая стена мешала сделать шаг. Лесана собрала в кулак всю волю, перебарывая диковинную преграду.
В серых глазах промелькнуло неожиданное удовлетворение.
– Ты когда-нибудь дралась? – последовал неожиданный вопрос.
Она снова кивнула, не чувствуя в себе сил на ответ. Взор равнодушных очей обратился на гончара.
Юрдон моргнул, не понимая, к чему такие расспросы, и покаянно ответил:
– Господин, она спокойная девка, но пару раз сцеплялась со здоровыми парнями.
Та, о которой шла речь, потупилась. Ей ли – невысокой, мягкой, словно шанежка, с нежным румянцем на лице и белой чистой кожей – славиться, как задире? Таким более пристало у окна с вышиванием сидеть и визжать до звона в ушах при виде мыши. Но ведь и правда, однажды на ярмарке в соседнем селе сцепилась с незнакомым мужиком, который пытался подрезать у матери кошелек. Кто бы мог подумать, что пятнадцатилетней девчонке достанет сил не только метнуть вора наземь, но и ударить так, чтобы сомлел и в себя пришел лишь после ведра воды, вылитого на дурную голову.
А второй раз… Второй раз она наказала Мируту, когда он, медведище, полез на посиделках ее потискать. А что? Ростом невелика, но женской статью вышла. Тогда-то и проучила девушка будущего жениха, наотмашь ударив кулаком по лицу. Как только зубы целы остались. И в тот памятный день впервые дюжий кузнец посмотрел на нее с восхищением.
Тем временем крефф оглядел смущенную девку и сказал:
– Эта.
Слова камнем упали в тишину горницы. У Лесаны сердце ухнуло в живот, а потом подпрыгнуло к горлу. Как «эта»? Почему? Да никогда у нее не было способностей к колдовству! У нее свадьба скоро, она сватов ждет!
– Выезжаем завтра на рассвете.
Родители и сестры в немом изумлении уставились на будущую выученицу Цитадели. А та стояла и чувствовала, как раскачивается под ногами дощатый пол.
Из дома старосты девушка вышла, словно во сне. И очнулась лишь в родной избе, когда мать, причитая, начала собирать вещи в лубяной короб. Только здесь несостоявшаяся невеста горько расплакалась, повалившись на лавку. Тут же заголосила и родительница, а следом вразнобой отозвались молодшие.
– Хватит вам убиваться, как по покойнице! – рявкнул отец, старавшийся скрыть растерянность за суровостью. – Не на смерть отдаем, на учение. Глядишь, воротится лучше, чем была. Не реви. На золоте есть и спать будешь, дуреха. Такая честь тебе выпала.
Увы! Дочь не слышала этих мудрых увещеваний. Уткнувшись лицом в ладони, она продолжала рыдать, но плакала не оттого, что придется ехать далеко от дома, к чужим людям, да на несколько лет. А оттого, что был у нее Мирута, расставание с которым казалось не пыткой даже – смертью. Как случилось так, что вся упорядоченная и размеренная жизнь вдруг развалилась на обломки?
Приехал бы этот крефф на год раньше, так девушка от гордости лопнула бы, что он ее выбрал. Но нет, принесла его нелегкая сейчас, накануне сватовства. И не ехать нельзя. Слово Осененного – закон. Откажешь – ни один обережник ни за какие деньги не придет на помощь веси, хоть золотой дождь на него обрушь. Поэтому не могла Лесана даже и возмутиться. Оставалось только плакать и собирать в кузов вещи – единственное, что на чужбине напомнит о доме.
А Мирута не пришел. Когда он узнал о том, что любимую забирают в Цитадель, за окнами уже стемнело.
Они выезжали рано утром. Мужчина на сером коне и девушка на пегой кобылке, которую креффу продал за две серебряные куны староста.
Солнце светило ярко. Весна, похоже, утвердилась, завладела миром, и скоро на смену месяцу та́яльнику придет зеленни́к – с первыми нежными, клейкими листочками. Сквозь слезы будущая выученица смотрела на толпу провожающих. На улицу высыпала вся деревня. Многие поглядывали на старшую Юрдоновну с удивлением, но во взглядах большинства читалась зависть.
Да чему тут завидовать-то! Едва исчезнет «счастливица» за поворотом, как все вернутся к привычным заботам, в родные избы. Обедать сядут в том же кругу, что всегда, и спать устроятся, где привыкли. А что ждет ее? Где преклонит голову? Чем утолит голод? В чем найдет утешение? Да и найдет ли? От тоски и острой обиды, что ничего уже в жизни не будет так, как прежде, захотелось расплакаться, но в горле стоял жесткий ком – не раздышишься.
Подошел Мирута, смущаясь столпотворения, неловко, как-то наспех, обнял и отстранился. Лесане сделалось обидно, но ведь сватов он прислать не успел, потому и впрямь стыдно было обжиматься на глазах у всех.
Крефф терпеливо ждал, когда соотчичи попрощаются с девушкой, но по скучному лицу становилось понятно: лучше с расставанием не затягивать.
Мать обнимала дольше всех. Припала к дочери и заплакала – горько, безутешно. Как ни держалась Лесана, а в носу сразу же защипало и щеки мигом стали мокрыми.
– Пора, – оборвал поток рыданий спокойный голос креффа.
Кое-как его спутница высвободилась из кольца ласковых рук и забралась в седло. Тронула поводья, и кобылка послушно двинулась вперед по дороге. Лесана оглянулась. Родители, прижавшись друг к другу, словно в томительной скорби, медленно шли следом, а за ними, держа за руки ревущих молодших, брела сестра.
Но вот крефф стегнул пегую кобылку по крупу, и та перешла на резвую рысь. Родной тын стал быстро отдаляться, и последнее, что увидела девушка, прежде чем дорога сделала крутой поворот – маму, прячущую заплаканное лицо на груди у отца. А потом все скрыли голые черные деревья.
Долгий путь Лесане почти не запомнился. Мелькали стволы сосен, пахло землей и влагой, в угрюмых черных ельниках кое-где еще виднелись грязные корки лежалого снега, но ветер был теплым и солнышко пригревало. Девушка ехала молча, и спутник ее не собирался завязывать беседу. Остро переживающая разлуку с домом, дочка гончара не терзалась ни голодом, ни жаждой. На душе было пусто, и всякая мысль, казалось, может породить только гулкое эхо и ничего больше. Но вот крефф придержал коня, и Лесане пришлось последовать его примеру.
– Что? – спросила она и с ужасом увидела: солнце клонится к закату.
Скоро ночь, а вокруг непролазная чаща и ни заимки, ни избенки, ни землянки с обережными знаками!
От страха свело живот.
Мужчина тем временем неторопливо спешился и шагнул в сторону раскинувшегося у дороги березняка. Спутница последовала его примеру и, схватив лошадку под уздцы, поспешила следом.
Ей было страшно. Хотелось забиться куда-нибудь под кочку, стать маленькой-маленькой и затаиться до утра, трясясь и обмирая. Ночь! И нет крова, под которым можно укрыться!
Тем временем крефф невозмутимо снимал с коня поклажу, расстилал на земле толстый войлок, готовился развести костер. Он что же, собирается ночевать под открытым небом?
– Господин, – тряским от почтения и страха голосом осмелилась спросить девушка, – мы разве не будем искать, где спрятаться?
Он покачал головой, не считая нужным отвечать.
У Лесаны засосало под ложечкой. Она была испугана, чувствовала себя глупой и жалкой. Пока обережник обустраивал ночлег, девушка непослушными от волнения руками готовила себе ложе. Сумерки наползали медленно, но несчастной уже казалось, что чаща наполнилась звуками дикой жизни – где-то стонало, рычало и ухало.