Страница 2 из 17
Вызвал тогда деревенский староста обережника, чтобы защитил поселение от возвращения влюбленных. Недешево обошелся охранительный обряд, так недешево, что не сыграли в тот год ни одной свадьбы – не на что было пиры пировать, едва дотянули, перебиваясь с овса на полбу, до нового урожая.
А Лесана до сих пор помнила колдуна – высокого бледного мужика, облаченного в серую, как дорожная пыль, одежу. Он тогда посмотрел на ревущую в три ручья девочку таким холодным и неживым взглядом, что у нее подкосились ноги. И думать забыла рыдать. Хотя как не плакать, когда родная сестрица вместе с женихом обратилась в нежить и в любой миг может возвратиться на родимый порог – стонать, скрестись под окнами, смеяться диким смехом или со слезами звать родичей, чтобы выглянули из избы.
Зато после обряда, проведенного наузником, в деревне стало спокойнее. Теперь обережный круг, очерченный вдоль тына, берег от нечисти все поселение. Даже впотьмах можно было выйти во двор, а то и дойти до соседнего дома. Конечно, по-прежнему мало кто осмеливался нос из дому в сумерках высовывать, но все равно так было спокойнее.
Мирута – из всех храбрецов на деревне первый – рассказывал Лесане, как ночью с друзьями на спор ходил аж до самого колодца! И, хотя сердце едва не выскочило из груди, никто парня не тронул, но он клялся, будто слышал Зорянкин голос, зовущий из-за тына. Отец тогда надавал ему подзатыльников и целую седмицу не выпускал из кузни, работой выбивая из бестолкового дурь. Ибо все знали – не спасет охранное заклятие, если поманит жертву лишающий разума зов Ходящего. Добро, коли висит на шее оберег заговоренный. Но иным храбрецам, бывало, просто хватало услышать голос, взывающий о помощи. Такие сами выбегали к кровожадному волколаку и становились добычей.
Да, всякое случалось. Потому каждый знал: с наступлением ночи, если хочешь остаться в живых, из дому – ни шагу. Богат ты или беден, но серебро на защитный талисман-оберег для жилья отыщешь. У кого достаток позволял, те заговаривали целые подворья. Если же беден был человек, накладывал он заклятие всего лишь на дом, но дом этот делался укрытием и для скотины (если имелась таковая), и для людей.
Когда у отца дела шли совсем плохо или когда год был неурожайный, засушливый, в доме Лесаны теснились за перегородкой и корова с теленком, и коза, и десяток кур. Никуда не денешься.
То ли дело семья Мируты! У них у каждого есть дорогой оберег-ладанка на шее, заговоренный на защиту от зова Ходящих не на год, не на два, а на целых пять лет. И кузня, и дом, и все подворье их осенены особым наговором.
А вот у соседей, бондарей с окраины, денег не водилось; потому, когда померла в семье бабка, не на что было пригласить колдуна – отшептать покойницу. Похоронили ее за буевищем, ибо знали – поднимется.
Так и случилось. Встала старая через два дня и несколько седмиц ходила вокруг деревни, скрежещущим голосом звала сына. Пришлось тому продать корову, чтобы утихомирить мать. Но долго еще малые дети в доме бондаря кричали во сне, все казалось им – скребется бабушка в дверь, хочет войти и загрызть.
Чего только не бывало. Да.
Думала обо всем этом Лесана, идя к дому, а рука сама собой тянулась к ладанке, висящей на шее под исподней рубахой. Ни у кого в ее семье не было такой. Заговоренной от зова кровососа. Этот оберег подарил Мирута на праздник Первого снега.
Но вот и родные ворота. Девушка остановилась и обернулась к провожатому. Тот нес огромные ведра без малейшей натуги и смотрел счастливыми глазами на шагающую впереди подругу. Хороша была дочка гончара! Русая косища толщиной в руку спускается из-под платка на спину, щеки и нос на белом лице полыхают отчаянным морозным румянцем, но синие глаза под белыми от инея ресницами смотрят открыто и прямо.
– Давай, – протянула она руки в меховых рукавичках, собираясь забрать у парня ведра.
Тот покачал головой и поставил тяжеленные бадьи в снег у тропинки.
Девушка залилась краской, но молодого кузнеца это не смутило. Он зажал малиновую от смущения пригожую спутницу между сугробом и забором и знай себе целовал, пользуясь тем, что от сторонних глаз их прятал опушенный снегом куст калины.
Наконец задыхающаяся Лесана вырвалась, толкнула ретивого ухажера и подхватила ведра.
Мирута засмеялся, глядя, как улепетывает от него застенчивая краса.
– Скажи отцу, едва снег сойдет, сватов пришлем! – весело крикнул вслед.
А девушка хлопнула тяжелой створкой ворот и с обратной стороны привалилась к ней, силясь совладать с дыханием и пряча пылающее от счастья лицо в ладони. Скорей бы!
Долгожданная весна выдалась унылая и затяжная. Проклятые сугробы никак не таяли!
И хотя люди уже давно сменили овчинные полушубки на легкие свиты, ноздреватый снег еще лежал плешинами то тут, то там, а дни тянулись серые, ветряные, пахнущие прелой обнажающейся землей.
Гончар ждал сватов, досадуя. Весенняя свадьба голодная. Старый урожай почти подъели, а новый еще не засеяли. То ли дело осень! Но кузнецову сыну, похоже, страсть как хотелось обневеститься. И только будущая молодоженка ходила счастливая. Ей-то с родительского двора упорхнуть хотелось, чем быстрее, тем лучше.
…Нынешний день – первый за все предыдущие седмицы – выдался солнечным, радостным. Впервые весна не блазнилась, а въяве пришла. Лесана убиралась в хлеву, когда услышала оживленные крики с улицы. Неужели? Вот так, без предупреждения? Страх, замешанный на волнении и предвкушении, стиснул трепещущее сердце. Наконец-то!
Счастливица метнулась прочь из стойла, сжимая на бегу деревянный оберег – главное свидетельство любви Мируты. Но оказалось, то были не сваты.
Когда девушка выглянула за ворота, по улице неспешно ехал незнакомый всадник в черной одежде. Серый в яблоках конь степенно шагал по раскисшей дороге, а рядом, торопливо кланяясь, семенил староста. Диво! С чего бы чужаку такая честь?
Но тут порыв свежего весеннего ветра сорвал с путника капюшон, открыв пепельноволосую коротко стриженую голову. Крефф! Да неужто? Как есть – обережник из Цитадели! Вон, и меч видать! Приехал искать выучей. Лесана зачарованно смотрела в спину удаляющемуся чужину.
Уже к полудню весть о приезде посланника Цитадели разнеслась по всему поселению. В воздухе повисло ожидание. Велика будет честь для деревни, если крефф найдет здесь осененного Даром и заберет на обучение. Обережники Цитадели становились либо колдунами (достаток на всю оставшуюся жизнь!), либо целителями (и эти не бедствовали), либо ратоборцами (жизнь у них суровая и короткая, но сытная).
А уж если чадо науку примет да опоясано будет, то поселение его сможет Осененным платить только половину куны. Счастье! Но в Лесанину весь крефф приезжал последний раз пять лет назад и уехал ни с чем.
На утро следующего дня всем было велено явиться к дому старосты и привести с собой детей. Семья гончара Юрдона тоже собралась. На диковинного гостя посмотреть было интересно, но живущая ожиданием невеста о нем думала меньше всего. Снег почти сошел. Скоро постучатся в ворота сваты кузнецов. Сердце сладко замирало, и до всего остального дела не было.
Солнце клонилось к закату, когда настала очередь Лесаниной родни показать детей заезжему страннику.
Крефф сидел у печи, прижавшись спиной к теплому камню. Девушка даже удивилась – вроде не старый, а лицо не то что уставшее, но какое-то… Она не могла объяснить. Мужчина оказался ладен и крепок. Не такой дюжий, как Мирута, но куда там кузнецу даже с его пудовыми кулачищами против такого!
Жесткое лицо, заросшее колючей щетиной, было лишено всякого выражения, а в глазах… в глазах пустошь мертвая. Никогда допрежь Лесана не видела такого тяжелого взгляда. Не отражалось в нем ни чувств, ни искорки веселья, ни любопытства, ни усталости, ни раздражительности. Ничего. И были глаза, без всякого выражения смотрящие из-под черных прямых бровей, такими же серыми, как весеннее небо. И такими же холодными. А правую щеку креффа уродовал белый рубец рваного шрама.