Страница 7 из 26
Полкан был единственной немецкой овчаркой в городе. Как он красиво скакал, широкими, плавными прыжками стелясь над землей, когда хозяин — окружной военный комиссар — ехал на дрожках.
Все прохожие, стар и млад, останавливались, оборачивали головы и смотрели вслед. Ну как есть волк!
Откуда привез Полкана военком, точно никто не знал. Говорили, что с германской, будто бы взял щенка в каком-то немецком городе, жители которого сбежали от русских еойск; насколько это соответствовало истине, трудно сказать.
Но хорош был пес, ох хорош! Громадный, сильный, зубищи — во! Насколько помню я, эти зубищи — свое оружие — Полкан никогда не пускал в ход без причины.
Рассказывали, что Полкан однажды спас военкома. После окончания гражданской войны прошло немного времени, в лесах прятались одиночки-бандиты, бывшие белогвардейцы, закоренелые враги молодой советской власти. Военком возвращался поздно вечером домой верхом на лошади. Неожиданно из темноты на дорогу выступили двое: «Стой! Слезай с лошади!» Военком не растерялся, выхватил пистолет и одного бандита ранил, но другой наверняка убил бы военкома, если б не Полкан. Как всегда, Полкан сопровождал хозяина. Бандит вмиг очутился на спине, пригвожденный к земле страшными ПолканоЕыми клыками.
После этих двоих судили. Полкан тоже присутствовал на суде, все смотрели на него...
И вот военком умер. Вдова с детьми переехала к родственникам в другой город, а Полкана оставила знакомым.
Бедняга Полкан! Но почему он бегает вечером один по улице? Что, ему плохо у новых хозяев? Почему прибежал к нам?
Военком жил по-соседству. Мама была знакома с его женой, бывала у них. Раз или два они с собакой заходили к нам. Наверное, Полкан запомнил. Запомнил, и вот — прибежал.
— Полкан... Полкаша... Все горюешь, да? — говорил я ему, но подойти и погладить боялся. Уж очень серьезный пес.
Полкан постучал хвостом о пол и опять затих, положив тяжелую умную голову на передние вытянутые лапы и вперив безучастный взор куда-то перед собой. Кого он там видел? Военкома?
Так, неподвижный и безучастный ко всему, пес пролежал почти весь вечер, а поздно вечером в окошко застучали опять: пришли хозяева Полкана.
Они думали, он привык к новому месту, спустили его с привязи, а он взял и убежал.
— Объест он нас,— озабоченно сдвинув брови на круглом румяном лице, творила новая хозяйка Полкана.— Сильно большой...
«Объест»! Вот что беспокоило их больше всего. Зачем Комиссарова вдова отдавала им Полкана? Эх...
Полкан уходил от нас печальный, повесив голову и опустив хвост. Приходи, Полкан, еще, мы тебе рады!
Но больше мы Полкана не видели.
После говорили, что он опять убежал, и вскоре на линии железной дороги нашли большую собаку, перерезанную поездом. Был ли это действительно Полкан или какой-нибудь другой, такой же несчастный пес, я не знаю.
Дедушка и Кульбик
Коротка собачья жизнь. Да и человечья не намного дольше. Правда, тогда мне казалось, что дедушка живет на свете неимоверно долго. По сравнению со мной, конечно, с мальчишкой-школьником. А в действительности?
Оглядываясь назад, я вижу, как быстро пролетели детство и юность. Понятней становятся и дедушкины чудачества.
Постепенно население нашего собачье-кошачьего лающе-мяукаю- щего царства-государства стало уменьшаться. Куда они девались, все эти Роски, Билки, Шарики, Буски? Откуда пришли, туда ушли. Так обычно говорила бабушка.
Роска стала чесаться, лысеть, опаршивела, надежды на поправку не было, пришлось ей помочь умереть — иначе зря мучилась бы. Знакомый мясник Шурыгин, которого попросили выполнить эту тягостную обязанность, выглядел в эти минуты, наверное, в глазах стариков самым отъявленным злодеем на всем белом свете. Он пришел с веревкой в руках, посидел, поговорил, а потом отправился под сарай, позвав Роску за собой. Бабушка, как водится, всплакнула. Мне тоже было жаль Роску.
Шарик ушел однажды на улицу и больше не вернулся. Наверное, все-таки, его ободрали из-за пушистой шкуры.
Пришел день — не стало и нашего верного стража Томки. У Томки образовалась злокачественная опухоль, ветеринары лечить отказались — безнадежно; Томка очень страдал, тянуть — значило бы только мучить, пришлось опять звать Шурыгина.
И остался один Кульбик.
Кульбик теперь буквально не сходил с дедушкиных рук.
Дедушка трясся над ним, как мать над единственным ребенком. Может быть, поэтому Кульбик стал еще несноснее, еще сварливее.
Только когда он сидел рядом с дедушкой на скамейке, он делался степенным. Наверное, подражал дедушке. А когда бежит мимо большая собака, мгновенно шмыг под лавку и спрячется за дедушкиными ногами. Понимал, что многим хотелось проучить его. Уж очень многим он насолил. И все-таки не уберегся.
С годами дедушка сильно сдал. Слышал все хуже, приходилось кричать, и поэтому стал еще более нелюдимым. Сам редко показывался на людях и к себе не звал. Только в гости к родне по-прежнему ходил аккуратно каждый праздник. Родня жила на реке Шакве.
Дорога на Шакву шла мимо гончарного завода, около завода всегда были навалены горы битых глиняных черепков. Раз, возвращаясь из гостей, дедушка упал,— ноги уж держали плохо,— да и угодил прямо в черепки. После этого нос у него сделался сине-багровый, распух, как дуля, и таким оставался до конца.
Время приближалось к вечеру, когда с улицы через закрытые окна донесся сильный шум — отчаянный собачий лай, жалобный визг, крики. Дедушка хватился — Кульбика нет. Не помня себя, кинулся на улицу.
На перекрестке перед домом собралась толпа народа. Чья-то собака в луже грязи трепала Кульбика. Потерял ли Кульбик под старость свою обычную бдительность или сам наскочил на чужого, забежавшего на нашу улицу, случайного пса — неизвестно, но дело на этот раз обернулось плохо. Незнакомая собака так принялась рвать Кульбика, что клочья полетели.
Тщетно дедушка суетился вокруг сцепившихся псов, что-то кричал, стараясь помочь своему любимцу. Руки у него тряслись, трясся весь он, с губ срывались одни и те же слова:
— Кульбик... Кульбик... Господи, боже мой!..
Кульбик защищался всеми силами. Но что мог поделать маленький, пусть и храбрый, песик против большой свирепой собаки? Скоро Кульбик уже перестал визжать. Слышалось только злобное рычание чужой собаки да слабый, приглушенный хрип...
Драка двух собак — жестокое зрелище, оно врезалось мне в память на всю жизнь. Не давайте драться собакам!
Наконец кто-то из мужчин, вооружившись длинной палкой, отогнал собаку. Общее внимание обратилось к Кульбику.
Кульбик плавал в луже грязи и собственной крови. Из бело-пегого он превратился в черно-бело-красного, его маленькое изодранное тельце билось мелкой зыбкой дрожью. Еще жив...
Дедушка осторожно поднял его и прижал к своей груди. Из глаз старика катились слезы. Впервые я видел, чтоб дедушка плакал. Да, дедушка плакал и даже не замечал своих слез. Это могло разжалобить кого угодно — высокий седой старик, нежно прижимающий к себе полумертвую небольшую собачку... Если раньше все ругали Кульбика, желали ему всяческой напасти, то теперь жалели.
Дедушка устроил Кульбику мягкое покойное ложе под лестницей. Трогать собаку запретил даже бабушке, сам же вставал ночами и с керосиновой лампой-мигалкой шел проведать больного друга Проболел Кульбик очень долго, несколько месяцев. Все были уверены, что он уже не встанет. Но Кульбик встал. Однако, когда он наконец покинул свое скорбное ложе под лестницей, это был уже не прежний Кульбик, задира и забияка, способный досадить всем — людям и животным. Нет, это был другой Кульбик. У него неправильно срослась сломанная лапа, и он почти не приступал на нее. Повисло одно ухо. И самое главное, поврежденным оказался позвоночник и Кульбика скривило набок. Двигался он теперь вприскочку и как-то бочком-бочком. Но лаял с прежним задором и еще немало доставил радости старикам своим существованием.